Кровавый художник

      Мидория реально жесток. Даже не так. Он просто ебанутый. Да, а еще он гуль.       Для таких, как он, нормально буквально растаскивать человека по кусочкам, оставляя за собой кашу из кровавых внутренностей. Такую, что нормальные люди блюют от одного запаха этой мешанины. Но есть особи, которые мрут от скуки от таких картин. И Мидория к ним относится.       Ну это действительно скучно. Еще в древние века люди были придирчивы к еде и ценили не только вкус, но и эстетическое начало в оформлении блюд. А гулям с чего быть другими? Интеграция в людское общество не прошла бесследно и, несмотря на физическую невозможность наличия абсолютно всех форм морали (даже среди "вегетарианцев", питающихся кофе), она все таки ввела духовную составляющую в их жизнь. Для Деку она стала основой для любви к помпезности и масштабу. Причем более мрачному, чем можно представить.       Изуку не был особо талантливым художником, но творить любил. И поломанная нуждой собственного тела, мораль привела его к тому, что он считал красивым и интересным. Во время охоты по стенам плыли дельфины, расцветали сады и клубились облака. Живописные и бордовые, как портьеры в старинных замках. А к утру они текли к земле кровавыми каплями, стекали в алые лужи и перечерчивали широкие брызги. Экстравагантные картины превращались в декорации к фильму ужасов за несколько часов.       Деку сидел на корточках и, радостно насвистывая мотив детской песни, макал кагуне в кровавые ошмётки, а потом поднимался и вел широкие линии по каменной кладке забора. Мягкий ворс импровизированной кисти оставляет в мазке куски плоти и неравномерную жижу внутренних органов, отчего одни кусочки окровавленного тела мгновенно падают вниз и влажно шлепаются о землю, а другие постепенно стекают неровными дорожками. Деку отходит на несколько шагов и чуть ли не ловит оргазм от сладко-соленого, металлического запаха крови и алой мути, мелькающей перед глазами.       Многие называют запах крови и кишок мерзостным, отвратительным. Есть люди, у которых от него слезятся глаза и свербит в носу. Деку же он нравится до дрожи. Трудно даже выбрать что больше: запах или предсмертные крики, когда жертва в агонии захлебывается собственной кровью.       Ему особенно весело, когда его шедевры находят через несколько дней, когда кровавая жижа покрывается мутноватой пленкой гнили и от запаха начинает горчить на языке. Тогда их страх возрастает втрое. Они бегут и громко кричат тонкими голосами в такой панике, за которой наблюдать одно удовольствие. Падают в обмороки, в ужасе бегут, падают и ползут как можно дальше. Деку застал подобное лишь дважды и улыбка выдавала его с головой. Люди будто сходили с ума и не знали куда бежать. Паника висела в воздухе так густо, что можно было мазать ее на вырванные шматы мяса и есть как бутерброд. От свидетелей, конечно же, приходилось избавляться.       Инко гулем не была. И это очевидно. Мягкий нрав, всепоглощающая доброта и любовь ко всему живому. С таким "стартовым набором" она бы умерла от голода еще в юности.       Она любила своего сына как никто другой и он готов был разорвать на части любого, кто посмел бы сказать ей хоть слово поперек.

***

      Солнце к середине лета уже прогрело воздух и землю, отчего жара висела по земле душным маревом и сушила дорожную пыль, взметающуюся от малейшего ветерка. Даже от холодных камней веяло обжигающим теплом, не дающим спасительной прохлады. Казалось бы, капнешь на них воды и она с шипением испарится. Вот только пробовать никто не спешил, ведь вода днем на весь золота и тратить ее на равнодушные к температуре камни – кощунство. Природа млела и плыла от жары вместе со школьниками, которые вдобавок были еще и чертовски недовольными. Тени не дарили спасительной свежести и могли даровать ее лишь ночью. Но тогда все спали и обжигающий тонкими иглами ночной прохлады бриз гулял по улицам без дела, чтобы утром вновь уйти в никуда, оставляя место палящему зною. – У меня закончилась вода. - вынес неутешительный вердикт Шото и Изуку издал тяжелый мученический стон. – Но мы можем сходить в магаз. – дополнил он свое предложение. – У тебя есть силы на то, чтобы тащиться туда по жаре? – Нет. – Вот и у меня нет. Парни развалились на скамейке в холле и мысленно благословляли кондиционеры. Здесь они были среднего качества, но этого было достаточно, чтобы снять удушающие оковы пыльного воздуха с, итак, уставших школьников.       Страдали от лета все: даже вечно гиперактивно-позитивный Мидория напоминал амебу, такую же бесформенную жидкую.       Мимо проплыла школьница и Изуку сопроводил ее долгим взглядом; сколько всего: кровь, пот, слезы, лимфа – и все способно утолить режущую жажду. Жажду воды и крови.       Мидория стрельнул взглядом в сторону Тодороки, но тот сидел, закинув голову на спинку и гипнотизировал потолок измученным взглядом. Не заметил. – Скоро звонок... – Все равно будут пять минут распинаться нашли ли чей труп или не нашли. "Будьте осторожны"... – А вдруг близко. Надо послушать. – Неинтересно.        А вот Мидории было интересно, но Шото был непробиваем как глыба и Изуку в очередной раз тяжело вздохнул. День сегодня так себе... Мимо прошла счастливая девушка и Мидория улыбнулся ей в ответ... Сначала опоздал, потом еще этот летний зной, вода закончилась, а он не ел уже пять дней. Главное не раздражаться по пустякам. – Шото, пожалуйста, пойдем. Тодороки вдохнул и медленно выпрямился. – Уговорил... Мидория улыбнулся. Щенячьи глазки не подведут его. ***       Зеленые кудри ореолом распадаются до плеч и свет, запутавшийся на их концах напоминает святой нимб. Мидория наклоняется, мягко касается прохладных губ Шото своими, кипяточными. Проводит ими по скуле, линии челюсти, опускается ниже, плавно лижет бьющуюся жилку и дальше ведет зубами. Тянущие пятна остаются редко, но на утро проявятся засосы. Еще один мягкий мазок языка и Изуку впивается в ключицу зубами. Оглушающий треск костей, рвущихся мышц.       Шото резко распахнул глаза. Он питался кофе, водой и "святым духом" и потому сны подобного содержания пугали и настораживали. И Мидория... Он выглядит как ангел, так почему же его сны так сильно ломают этот образ?       Новостные ленты обычно взрываются по субботам и Тодороки со спокойной душой выходит на улицу. Бриз лижет лицо ночной свежестью, совершенно другой, отличной от дневного жара.        Шаги плавными шорохами отражаются от стен домов и заборов. Так тихо мирно и... Тело немеет. Запах крови трудно не узнать. Тяжелый и давящий с металлическим привкусом. Жуткий. Знакомый до ужаса треск рвущейся плоти и кровожадное чавканье совсем рядом. За поворотом. Шото облокачивается рукой на стену и делает шаг назад. Гуль за поворотом замирает и Шото вместе с ним. Пожалуйста, скажите, что этот шорох – не шаги.       Тень резко вылетает и валит его на асфальт. Сытый гуль явно сильнее вегана. – Шото? Я же...       На Тодороки капает чья-то кровь, но он видит лишь угольную склеру, опоясавшую опасно-алую радужку на знакомом веснушчатом личике с чуть округлыми щеками и пышными ресницами.       Сам себя не осознавая он поднимается на локтях и касается чужих губ своими. Сейчас они напоминают по вкусу сладкий металл крови и странных привкус какой-то определенной части тела, но Шото уверен, что теплые они не от крови, а просто потому что.       Изуку издает тихий утробный рык и впивается в приоткрытый рот жадным поцелуем. Этот жуткий вкус бьет по рецепторам и в носу щиплет как от передоза спрея от насморка, но горячий язык во рту выбивает все мысли из головы. Деку хватает его за подбородок сильнее чем надо, чтобы руки не соскальзывали по скользким кровавым ошметкам. Шото кажется, что он случайно проглотил что-то твердое и склизкое вроде куска мяса. Ему хочется продолжать вечно, но остановившись на минутку, чтобы выблевать тот кусок мяса, который упал в его желудок. Изуку вытряхивает из него душу одним лишь языком и Шото кроет от этого острого возбуждения, ползущего электрическими разрядами по телу, в смеси с отвращением и ужасом. Эта эйфория накрывает с головой. Изуку отрывается от Шото, а через пару секунд и розоватая ниточка слюны между ними.       Тодороки чувствует и знает, что покраснел как помидор и улыбается сейчас глуповато. Через секунду он отворачивается в сторону и выворачивает свой скудный ужин на асфальт. А потом с виноватой улыбкой и прикрытыми слезящимися глазами вновь поворачивается к Мидории. Тот еще несколько секунд пораженно вглядывается в глаза Тодороки, а потом заливается смехом. – А я то боялся.... - сквозь смех говорит он, вытирая слезинки с ресниц – боялся своих фантазий... Сожрать тебя хотел... А теперь понимаю, что могу только понакусывать. - и вновь заливается смехом, но уже с шутки.       Мидория поднимается с его бедер и утаскивает в темноту переулка. И Шото блюет еще раз уже от очередного шедевра Изуку. На двух противоположных стенах птицы симметрично раскинули свои огромные кровавые крылья, перетекая в пятно в центре улочки. Будто здесь пировали сектанты-канибаллы... Хотя это недалеко от правды. Деку подцепил в ладонь небрежно вырванный кусок мяса со стекающей с него массой. – Разделим трапезу? – Пожалуй откажусь... И желудок Шото в третий раз вывернуло на асфальт желудочным соком.