***
Спустя несколько долгих часов огонь потушили, но к тому времени Хиро у института уже не было: его, вымотанного до предела и не соображающего ничего, отнесли домой Васаби и Фред. ГоГо и дрожащая как осиновый лист, но тем не менее пока ещё держащаяся Хани успокаивали тётю Кэсс, но Хамада уже ничего не знал — он отключился, так и не сумев прорваться к Тадаши. Друзья охраняли его беспокойный сон всю ночь. Сами они ни за что не смогли бы заснуть.***
А затем настало завтра. До выставки это «завтра» Хиро и не представлял толком — он думал лишь о проекте, поступлении, проекте… Тадаши был рядом, встряхивал, заставлял двигаться, идти вперёд, даже ночевал с ним в гараже несколько раз — хотя терпеть не мог нарушаемый лишь голубым светом оборудования полумрак и вечную прохладу, царившую там и так полюбившуюся Хиро. (Даже тогда, когда старшему приходилось сутками работать там по своим делам, поспать отложенные четыре часа он возвращался в комнату) …Да, он не представлял особо, что его ждёт после конкурса — «поступлю, тогда и узнаю» — но вот он студент ботанского вуза, у него в руках приглашение на занятия, долгожданное будущее наступило, а он понятия не имеет, как дальше жить. Тадаши всегда был, а тут его резко нет, и каждый раз, когда Хиро об этом вспоминает, у него начинает кружиться голова, его подташнивает, и земля уходит из-под ног. А вспоминает он об этом каждую проклятую секунду этого ненавистного утра, когда он видит ширму и как всегда аккуратно заправленную кровать Тадаши. Пару раз, задумавшись, забывшись, он даже порывается позвать брата, но имя застревает в горле, и Хиро задыхается, что аж слёзы на глазах выступают. Так, мучаясь без остановки и топя себя отчаянием, он лежит очень долго, примерно полдня, судя по часам на тумбочке, а потом, в очередной раз взглядом наткнувшись на чистую, незахламлённую половину их комнаты, сам не зная, как, вскакивает с места. Его шатает дико, трясёт, даже если бы он хотел, не смог бы выговорить ни слова — так сильно стучали его зубы. Безумным невидящим взглядом он несколько долгих мгновений гипнотизировал стены, пол, потолок — а потом взвыл раненым зверем, вцепляясь в край стола. На глаза ему попалось выпавшее из кармана кем-то заботливо снятой кофты приглашение в вуз. В голове что-то отчётливо щёлкнуло. Фигурки, книги, бесконечные тетрадки, клавиатура, злополучная бумажка — всё полетело на пол, ударилось о стены, что-то звонко разбилось, разорвалось… С тяжёлым скрипом заскользила по дощатому полу кровать, отлетел стул к стене, посыпалась штукатурка. Хиро кричал, звал брата, проклинал пожар, выл о том, почему так случилось, до треска вцепляясь в собственную футболку — а потом громко стукнула дверь, ударившись о стену, чьи-то маленькие, но сильные и цепкие руки обхватили его за туловище и прижали к себе, а голос пытался докричаться до него, достучаться, добиться от него внятного ответа. Но Хиро не слушал, не слышал, лишь брыкался, приглушённо выл и рыдал. …Несколько бесконечно долгих минут ада спустя Хамада выдохся, захрипел и сполз на пол, чувствуя себя таким опустошённым, будто оболочка, сосуд — как китайский глиняной кувшин, любимое украшение тёти Кэсс, гордо венчающий причудливую деревянную подставку около телевизора на втором этаже. Руки, державшие его всё это время, не смогли его удержать на ногах, и их обладатель обессиленно опустился на пол разгромленной комнаты рядом с мальчиком. Сквозь пелену слёз Хиро узнал расплывающееся лицо ГоГо. Она смотрела на него, хрипло позвала, а потом так крепко обняла, что у Хамады чуть ли не кости затрещали. Это немножко привело его в себя, и он, всхлипывая и вздрагивая, заплакал ей в плечо. …Он опять не помнил, как оказался в постели, укрытый и переодетый, но сейчас, судя по знакомому потолку и мурчанию Моти под боком, он лежал в гостиной, на разложенном диване перед телевизором, где тётя так часто любит смотреть свои фильмы. Они с Тадаши нередко составляли Кэсс компанию, иногда подтрунивая над ней в особо страшные моменты, а иногда наперебой строя теории или выкрикивая советы горе-герою. Хиро внезапно ударила мысль, что больше таких киновечеров никогда уже не будет. Они вместе не посмотрят телевизор, не сходят в вуз, не зайдут к Хани на долгие чаепития или не покатаются на машине у Васаби. Не быть больше совместным вечерам в комнате или гараже, где они вместе дурачились или выдумывали что-то, по их скромному мнению, великое и грандиозное. Не будет торопливых завтраков, шумных обедов втроём — вчетвером с Моти — и долгих, переходящих в не менее длинную ночь ужинов, на которых тётя удивляла их своими кулинарными изысками. И самого Тадаши тоже больше не будет. Совсем. Никогда. Навсегда. Эта мысль так огорошила Хиро, что его взор снова затуманился, нос заложило, а глаза невыносимо начало жечь. Он некоторое время лежал, позволяя слезам беспрепятственно катиться с щёк и висков, обжигая кожу и щекоча шею. В голове царила полная, безраздельная пустота. И через бесконечное мгновение в этой пустоте зародилась мысль — почему Тадаши?.. Он ведь просто хотел спасти. Как бы Хиро хотел, чтобы Тадаши был рядом с ним в первый день его учёбы в ботанском вузе, видел его успехи, его достижения… гордился им. Тем, что он наконец-то использует свой гениальный ум в великих целях. Они бы вместе ездили в вуз, учились, работали в лаборатории Тадаши, возвращались вдвоём к ужину от тёти Кэсс. Почему Тадаши, почему? Ведь он был так молод…***
Много, много часов Хиро лежит так — путаясь в своих мыслях, блуждая в собственных размышлениях, утопая в бесконечном, бессильном отчаянии и жгучем горе. Лишь тема этих размышлений не меняется. Слёзы ни на мгновение не останавливаются, но он их даже не замечает уже. Он долго думает, что Тадаши больше не будет, в итоге так и не сумев до конца принять эту мысль, что смерть — чертовски болезненная, несправедливая штука, и нечестно от слова совсем, что погиб именно его брат… Лучше бы кто-то другой. Таким образом проходит пара дней, но Хиро как будто в вакууме, и ему даже не хочется оттуда вылезать — удобно плавать в этой тягучей, вязкой пучине. Иногда он машинально двигается, но это событие совсем уж из ряда вон. Вокруг него что-то иногда происходит, но Хамада особого внимания на это не обращает, хотя временами всё же пытается влиться в жизнь, кое-как текущую вокруг него. Но как только он фокусируется на действительности, то сразу видит понурых Фреда и Васаби, Хани с будто навечно застывшими слезами в глазах, ГоГо с покрасневшим и яростным дрожащим взглядом. До ужаса бледную и исхудавшую тётю с застывшим лицом. А ещё он снова видит аккуратно застеленную кровать брата, и это становится последней каплей. Он ведь правда пытается держаться, хотя бы чуть-чуть, но даже самая незначительная мелочь, вроде ярко-зелёного стикера на холодильнике, которые старший лепил где ни попадя, чтоб Хиро ничего не забывал (что уж говорить о скорбных лицах близких), напоминают ему о Тадаши, и он снова запирается. Погода за окном постепенно портится, изо дня в день становится всё пасмурнее, всё меньше солнца — и так однажды начинает литься холодный осенний дождь. В этот день хоронят Тадаши. На кладбище Хиро стоит ближе всех к могиле и пустым взглядом провожает деревянный гроб. Мысль о том, что в этом ящике лежит то, что осталось от Тадаши, в его голове никак не умещается. Ведь нельзя, невозможно уместить там улыбку его брата. Или его понимающий взгляд. Или всю его широкую, любящую весь мир душу. Нельзя. Краем сознания он улавливает тихий говор людей, что пришли провожать Тадаши Хамаду в последний путь, слышит голоса друзей и тяжёлый вздох тёти. Тёмный, заботливо завязанный Хани галстук душит, белизна рубашки режет глаза. Всё это давит на Хиро, сжимает его голову раскалёнными тисками, и из полумрака лестницы, где он сидит, не двигаясь, последние полчаса, он уходит в спасительную тишину комнаты. Там на него накатывает волна чего-то непонятного, и он просто стоит и смотрит вглубь их? его? их комнаты (она всегда будет их общей. Всегда. Другого Хиро не допустит). Он одновременно злится, печалится, недоумевает, слёзы снова начинают без предупреждения катиться по его щекам, и Хамада просто стоит, часто-часто моргая. Это нечто в нём нарастает, набирает силу, всё его тело от макушки до пят начинает дрожать, и Хиро кажется, что он сейчас взорвётся, — а потом это резко исчезает, как будто и не было, и он шумно выдыхает, только сейчас понимая, что задержал дыхание. В тишине комнаты, нарушаемой лишь шумом дождя и ударом капель по оконному стеклу, раздаётся его хриплый голос, неуверенно зовущий брата: — Тадаши?.. После этого он делает несколько нетвёрдых шагов к своей кровати, непослушными пальцами сдирая с себя галстук и расстёгивая пуговицы. Впервые за всё время с того дня он не смотрит на половину брата и сам не понимает, считать это за победу или поражение. Кое-как освободившись от назойливого куска ткани на шее, Хиро обессиленно падает на кровать и через пару-тройку секунд отключается.***
После похорон жизнь потихоньку начинает возвращаться в колею. Медленно, нетвёрдыми шагами, но постепенно оживают и город, шокированный страшной трагедией, и друзья Хиро, начинающие новый учебный год в вузе, и «Lucky Cat Café». Не сказать того же о самой тёте, раздавленной потерей одного племянника и затворничеством второго. Хиро несколько раз слышал её плач ночью и однажды, не вытерпев, зашёл к тёте. Тогда они проплакали до утра вместе, захлёбываясь слезами и вспоминая о Тадаши. Но со временем всё приходит в норму. Насчёт себя Хиро… не определился. Постепенно, с трудом, он привыкает к отсутствию брата. Он скучает, безумно скучает, что хоть волком вой (он и воет — ночами в подушку. Он надеется, что тётя его, возможно, не слышит, но и сам в это особо не верит.) Кэсс пытается его накормить, хотя Хиро кажется, что теперь он в еде совсем не нуждается. Тадаши поругал бы, назвав вздором и силой впихнув в него суп, а тётя бы смеялась, может, даже снимала на телефон. Так незаметно пролетает день за днём — попытками тёти его накормить и хотя бы чуть-чуть расшевелить. Он думает о боях ботов — не вернуться ли? Но теперь уже неинтересно. Неинтересно всё. Сообщения от друзей он иногда и не открывает. А зачем? Часто звонят и из вуза, но Хиро уверен, что туда точно не пойдёт, хотя тёте и утверждает обратное. Там везде Тадаши, он там не протянет, нет. Уж лучше бои ботов. Или вообще можно тут пролежать всю жизнь — он не против. Иногда ему снится Тадаши. Чаще всего он видит лишь его силуэт в тумане, пытается догнать, зовёт — но тот не оборачивается, и постепенно остаётся лишь неясная тень, Хамада просыпается в слезах и с сорванным голосом. Редко, когда он видит, как старший смотрит ему прямо в глаза, не скрываясь. Тогда он застывает, не в силах сказать ни слова, словно загипнотизированный, начинает задыхаться, и слёзы снова заполняют его глаза. Хиро не может понять, что выражает взгляд брата — сочувствие, неодобрение, грусть? Хиро хочется, чтобы он улыбнулся как раньше. И тогда, думает он, всё опять будет хорошо. Он проснётся, встанет, отодвинет ширму старшего… а Тадаши сонными глазами посмотрит на него и хриплым обеспокоенным голосом спросит, всё ли хорошо. И Хиро его крепко обнимет — так, как при жизни обнимал очень редко. Тадаши смутится, рассмеётся чуть неловко, обнимет в ответ. И пообещает, что больше никогда из его, Хиро, жизни не исчезнет. После таких мыслей Хиро кажется, что всё чуть-чуть стало лучше, но потом на глаза попадается пустая, холодная кровать на другой стороне комнаты, и всё начинается снова по кругу. По утрам первые несколько мгновений после пробуждения он лежит, ничего не зная и не вспоминая, и в эти секунды он почти может …жить. А потом он всё вспоминает, и на него водружается такая тяжесть, что он не может ни вдохнуть, ни выдохнуть, и думает, что сейчас эта тяжесть его убьёт, придавив к матрасу. Он дни и ночи проводит, пытаясь справиться с этим, но у него не особо получается, а потом устаёт бороться — и после просто существует в пределах комнаты, где время от времени появляются только тётя и кот.***
А затем, в один резко потеплевший, погожий день расщедрившегося на солнце сентября Хиро на босую ногу упадёт деталь его боебота, и проснётся Беймакс, который втянет его в приключение. И душа Хиро, давно жаждущая проснуться и снова начать жить, взметнётся, взлетит в облака вместе с улучшенным персональным медицинским помощником, сохранившим в себе частичку души Тадаши.***
Память о тех событиях, конечно же, не ушла бесследно. Хиро иногда снятся кошмары — не ему одному, как оказалось — и тогда его снова накрывает отзвук того, что он чувствовал после пожара. Его спасают друзья и тётя, и он им чертовски благодарен. Бывает, что он взрывается, как тогда, на острове. И именно в такие моменты он понимает, что с друзьями ему повезло чуть ли не так же хорошо, как с братом. Хиро радует, что они его, как никто, понимают: всегда знают, как правильно поддержать. Взять хотя бы случай, когда он дважды провалился с проектами. В первый раз его успокоила Хани, просто разговорив и напоив чаем с лимоном — тогда Хиро успокоился и переделал всё вдвое лучше, чем было. Во второй раз роль его утешителя досталась ГоГо, которая прекратила его переходящее в истерику нытьё одним хорошим подзатыльником и, пока ошарашенный Хиро пытался запротестовать, схватила его одним ловким движением и, посадив у стола, развернула перед ним все его записи, веля рассказывать. Тогда они провозились до двух ночи, но в итоге Хиро получил высший балл в потоке, пускай и вкупе с недосыпом. С Фредом Хиро никогда не было скучно — с ним вообще никогда не было скучно — а Васаби был как каменная стена, супернадёжная и суперпрочная. Тётя Кэсс и Моти — пушистый, мяукающий, с бесконечно добрыми глазами Моти — были его семьёй. И ещё был Бэймакс, самый родной и самый необходимый, которого Хиро уже потерял однажды и больше потерять не мог. Всех их Хиро любил так же бесконечно, как и скучал по брату, — но теперь боль прошла, хоть иногда и напоминала о себе. Тогда Хиро вспоминал, как после острова он смотрел записи с Тадаши и как ГоГо крепко, но осторожно обнимала его, понимая и разделяя его боль. Теперь остались светлая грусть и память. И Хиро хотел помнить всегда.***
Пока он учился, с ним всякое происходило — истории и грустные, и смешные. До сих пор самой запоминающейся была Ночная (не считая, конечно, их деятельности супергероев, но это уже другая история). Бывало, что иногда, пока ещё редко, Хиро ночевал в лаборатории брата. Он не хотел признавать, что теперь это его лаборатория целиком и полностью — она Тадаши и только его, а Хиро она досталась по чистой случайности. Как бы там ни было, временами, когда Хиро корпел над проектами, он оставался ночевать прямо там, и как оказалось, был не единственным, кто не спешил возвращаться домой. В одну из таких лабораторных ночей он заметил приглушённый свет в общей мастерской и, не скрывая любопытства, пошёл проверить, кто там остался. Этим «кем-то» внезапно оказалась ГоГо. — Ого! И ты тут? — поинтересовался Хиро, пока испуганная незаметным приближением Хамады девушка чертыхалась, тряся ушибленную руку. Он, конечно, поинтересовался, всё ли с ней в порядке и не сбегать ли ему за Беймаксом, на что Томаго махнула здоровой рукой и не преминула спросить у него самого, что он тут забыл в такое позднее время. Так, слово за слово, они разговорились, распотрошили автомат с кофе и чипсами, посидели на диване там же неподалёку. Она рассказала, что решила сегодня не ехать домой из-за того, что в ТИСФ уже с раннего утра и слишком устала, чтобы садиться за руль — ГоГо как любителю высоких скоростей это могло выйти боком — такси не воспринимает как таковое, да и здесь, в общем-то, вполне удобно, ей не впервой. Вот тогда Хиро и спросил, где она спит, на что ГоГо коротко усмехнулась и хлопнула рукой по обшивке дивана, на котором они сидели. Такое решение Хамаду не устроило, и он, в благородном порыве, позвал её в лабораторию: там есть и раскладушка, ему и её хватит, а лабораторный диван всяко удобнее… Так и уговорил. Томаго явилась где-то через час-полтора, когда и сам Хиро уже собирал вещи, а потом они вместе разобрали импровизированные постели и завалились спать. Вот так и вышло, что Хиро в три ночи проснулся в лаборатории брата от чужого крика. Спросонья, ещё не разобравшись, в чём дело, он с грохотом вскочил со своей раскладушки, опрокинув её, схватил со стола перчатку брони, с которой возился перед сном, и застыл, наконец-то осознав, что проснулся. А причина его внезапного пробуждения снова дала о себе знать, что-то пробормотав и всхлипнув. Хиро в недоумении обернулся к дивану. Спавшая на нём ГоГо металась по постели, что-то стонала и бормотала, иногда вскрикивая чуть громче. Поняв, что это его и разбудило и что Томаго тоже срочно нужно будить, Хиро, спотыкаясь и круша всё на своём пути, помчался к ней через всю комнату. Не учёл он только одного — активированная перчатка так и осталась в его руке, и хватать подругу ею, определённо, не стоило. От резкой суеты, устроенной им, ГоГо начала просыпаться, но окончательно прийти в себя и избежать предстоящей катастрофы не успела — Хиро, увидевший, что Томаго вроде как больше не мечется с криками и вполне себе даже проснулась, наконец-то понял, что в его руке активированный элемент экипировки и что это явно не есть хорошо. В итоге он, пытаясь затормозить, споткнулся о собственную ногу и, падая, всем весом упал на диван к ГоГо, попутно ударив их током — благо, заряд стоял на минимуме, и из брони была активна только одна перчатка. Но вот только тяжести этой самой перчатки никто не отменял, и рука Хиро с размаху приземлилась ГоГо на затылок. С полузадушенным воплем ГоГо скатилась за диван и там уже, похоже, окончательно отрубилась. Не успел Хиро запаниковать, как услышал родной слуху звук включения и начала процесса закачивания воздуха в Беймакса. Теперь он более аккуратно встал, снял перчатку и поставил её на стол, откуда взял. За это время робомедик успел надуться и подойти к ГоГо. Отсканировав, он сообщил об ушибе в затылочной части головы, учащённом и неравномерном пульсе, незначительном ожоге на плече и в целом истощённой нервной системе. Хиро испуганно выдохнул, а Беймакс аккуратно продолжал свою работу — положил пострадавшую на диван, осторожно обработал небольшое рассечение в месте удара и тот ожог. За это время Хамада поправил одеяло и подушку на диване, помог своему роботу, осторожно придерживая голову ГоГо, а потом побежал искать что-нибудь холодное, чтобы приложить к затылку. В общей мастерской он, благо, нашёл небольшой холодильник. Уже у себя он обернул пакет со льдом в полотенце, положил под голову подруге и устало упал на свою раскладушку, попросив Беймакса следить за состоянием Томаго и в случае чего сразу сообщить ему. Сердце всё ещё нещадно колотилось, и Хиро немножечко трясло, но он уснул сразу, как лёг, — видимо, вымотался.***
Голова взорвалась болью, нестерпимо-адской, до крика и скрипа зубов, но ГоГо смогла только негромко застонать. Несколько бесконечных мгновений она лежала, пытаясь справиться с этим и хоть как-то прийти в себя, а потом ей на лоб положили что-то чертовски холодное и приятное — с этим уже можно было жить. Осторожно, очень медленно она попыталась приоткрыть один глаз, но даже так яркий белый свет остро резанул по глазам, и внутри черепа кто-то мелкий и зловредный от души треснул ей по затылку молотом. ГоГо чуть не взмолилась в голос, но, во-первых, она была атеисткой, а во-вторых — сказать что-либо связное ей до сих пор не удавалось и получалось только хрипеть через силу. Сквозь вату в ушах — «откуда там вата?» — ГоГо смогла услышать, как вежливый голос робота заметил, что уровень яркости убавить было бы целесообразным ввиду её острого и однозначно отрицательного реагирования — «спасибо, Беймакс!» — а потом раздалось звонкое мальчишеское «Ой!», и пробивающийся даже через крепко сомкнутые веки белый свет ламп накаливания погас. Голоса, раздающиеся в комнате, тоже отдавались в голове пульсирующей болью — особенно голос Хиро — но теперь потихонечку ГоГо начала привыкать к этой боли, смиряясь с нею и пытаясь хоть как-то существовать. Томаго наконец открыла глаза: в лаборатории горел маленький светильник на столе, разбавляя мрак уютным и мягким оранжеватым светом, рядом стояли неотрывно глядящий на неё Беймакс и Хиро, явно встревоженный и с заспанным видом. Мягкая прохладная ладонь робота лежала у неё на лбу, под затылком тоже было что-то, мокрое и холодное. ГоГо тяжело со стоном выдохнула и закрыла глаза. В это время её наблюдатели о чём-то переговорили меж собой, а потом послышались шаги и тихонько закрылась дверь. Девушка снова начала проваливаться в сон, но тут её голову крайне осторожно подняли, что-то зашуршало — и обратно её положили уже на сухую подушку, и, судя по всему, под затылком у неё оказался лёд, завёрнутый в тряпку. Организм воспринял эти манипуляции явно не с восторгом — хоть от холода и полегчало, но из-за движений комната вокруг закружилась и началась чувствоваться лёгкая тошнота. Из мира грёз, полных желания спрятаться от всех и умереть, её ГоГо снова вывел голос Беймакса. — Как вы себя чувствуете, мисс Томаго? Она снова открыла подняла веки и медленно проморгалась. На неё неотрывно смотрели две пары глаз (если так можно было сказать о роботе): внимательным взглядом Беймакс и обеспокоенным — Хиро. — Чудесно, — через силу выдавила она из себя, пытаясь бороться с тошнотой. Хамада нахмурился. — Ваш оптимизм не может не радовать, но боюсь, в данной ситуации он не совсем уместен. Как вы оцените свою боль по шкале от одного до десяти? Попытка чуть повернуть голову в сторону снова привела к резкой вспышке оглушительной боли, и ГоГо резко вздохнула. — Семь, — прохрипела она, пытаясь прийти в себя и прогнать чёрные точки перед глазами. — Пожалуйста, опишите ваше состояние. «Люди умрут скорее, чем ты их опросишь», — подумала ГоГо, но всё же ответила: — Голова болит. Уши заложило немного, и темнеет перед глазами. А ещё мутит. Она помолчала несколько мгновений, прислушалась к себе и добавила: — И плечо чешется. Беймакс не ответил сразу — видимо, проводил сканирование, — а потом выдал: — Предварительно диагностирую у вас лёгкое сотрясение мозга, отсюда и все перечисленные вами симптомы. Ожог на плече заживает, отсюда небольшой зуд. Из-за сотрясения и общего переутомления в целом советую вам провести несколько суток в покое, желателен постельный режим. Рядом шумно выдохнул Хиро, а робот как ни в чём не бывало продолжил: — При исполнении всех рекомендаций уже через довольно короткий срок вы снова будете полностью здоровы. В будущем советую вас правильнее питаться и соблюдать режим сна. Томаго усмехнулась и пробормотала: «Да уж, конечно…», а потом чуть громче добавила: — Хорошо, спасибо, Беймакс. Тот в ответ как бы кивнул и выдал: — Я не могу выключиться, пока пациент не скажет, что удовлетворён лечением. Вы удовлетворены лечением? Она мягко ему улыбнулась и просто ответила: — Да, здоровяк, я удовлетворена лечением. Робот моргнул, а потом развернулся и потопал к заряднику, по пути взглянув на Хиро. Тот стоял, потупив взгляд, и молча глазами сверлил пол. Или у него обувь была настолько интересная? Несколько мгновений ГоГо молчала, а потом негромко сказала: — Он славный малый, не так ли? — Не вопрос — утверждение. Хиро поднял взгляд. В его глазах было столько вины — как у забитого щенка, — что у ГоГо перехватило дыхание. Он помолчал ещё немного, а потом нерешительно подошёл к дивану и тихо заговорил. О том, что ему ужасно стыдно. Что он жутко испугался за неё: сначала, когда ГоГо закричала во сне, и потом, когда она без сознания сползла на пол. Сбивался, заикался местами, сбивался на неясное бормотание, что даже в ничем не нарушаемой тишине комнаты ГоГо не могла его понять. Этот бессвязный лепет Томаго прервала быстро, начав было успокаивать Хиро, но тогда он разозлился, — больше на себя, решив, что лишь он один кругом виноват. ГоГо пыталась с ним спорить, но потом махнула рукой и просто лежала, наблюдая, как Хамада мечется по комнате, что-то безостановочно говоря. Хиро ещё некоторое время покружил, побегал, но потом остановился, заметив на себе внимательный взгляд ГоГо. Она смотрела на него усмехаясь, но одновременно как-то печально, и на недоумённый вопрос Хиро лишь отвела взгляд, тяжело вздохнув. Потом Хиро притащил ей из автомата стаканчик горячего шоколада — не самого лучшего качества, но на один раз сойдёт — а после они просто легли спать, негласно решив, что утро вечера мудренее и что со всем они разберутся потом, тем более что Хиро нужно было идти лишь к четвёртой паре, а ГоГо вообще запрещалось вставать. Тогда было уже половина шестого утра, и потихоньку город начинал подавать первые признаки жизни, когда начинали просыпаться самые ранние пташки и трудяги. ГоГо немного понаблюдала за постепенно светлеющим небом, где в кои-то веки можно было увидеть гаснущие звёзды. Она вздохнула и закрыла глаза, проваливаясь в сон.***
Следующее утро наступило для них в одиннадцать-ноль-ноль и принесло в лабораторию встревоженных их отсутствием друзей. Двери, ещё заблокированные, свободно открылись для них — настройки безопасности устанавливал ещё Тадаши, и Хиро их не трогал. Для троицы студентов открылась весьма непривычная картина, вызывающая к тому же немало вопросов: ГоГо на разложенном диване, с небольшой повязкой на плече, с полотенцем, подложенным под голову, и Хиро, уместившийся на маленькой раскладушке, лежащий, свесив ноги. По поводу того, что у него вообще-то через полчаса пара, Хиро ещё пребывал в блаженном неведении. В углу, на заряднике, в спящем режиме стоял Беймакс. Вошедшие с недоумением переглянулись, не совсем понимая, что им сейчас делать. Но тут на их счастье завозилась на диване ГоГо, которая что-то приглушённо пробормотала и поморщилась ещё до того, как проснулась полностью. Следом начал открывать глаза и Хиро, щурясь от лучей солнца, падающих ему на лицо. Он поднял голову, сонным, затуманенным взглядом посмотрел на друзей, застывших на пороге комнаты, и упал обратно на подушку, рвано выдохнув. Через пару мгновений он наконец-то проснулся окончательно и вскочил словно ошпаренный: — Ребята?! От звука его звонкого голоса простонала Томаго, уронив ладонь себе на лоб. Она медленно подняла голову, зашипев, приоткрыла один глаз, потом второй, облизала запёкшиеся со сна губы. Открывшееся зрелище в виде озадаченно созерцающих их друзей и застывшего у своей постели Хиро её, по-видимому, не особенно удивило, и она, как и Хамада пятью минутами ранее, уронила голову обратно, но тут же сдавленно, но явно проматерилась. После этого Хани Лемон наконец-то отмерла, с недовольством в голосе сказав: «ГоГо!» — и подошла к её постели с намерением всё разузнать. Вслед за ней ожил и Васаби, с весёлым удивлением произнеся: — Вы, ребята, что, напились? Фред издал слегка озадаченный смешок, продолжая: — Да ещё и без нас? — но, тут же оглядев комнату беглым взглядом, добавил: — Хотя пустых бутылок я тут не вижу… В жизни не поверю, что напившиеся люди будут убирать после себя… Или это старина Беймакс убрал? Колитесь, ребята! ГоГо лежала с таким видом, будто бы желала умереть прямо здесь и сейчас, тем самым избавившись от страданий, и явно не горела желанием давать объяснения своим товарищам, но тут Хиро наконец-то взглянул на часы и с воплем убежал быстренько ополоснуть лицо и потом прямиком уйти на занятия, по пути, возможно, захватив кофе из автомата и какой-нибудь батончик. Васаби со смешком проводил его взглядом, а потом снова уставился на Томаго, желая услышать хоть какие-то внятные комментарии. Однако та спряталась под одеялом, и друзья с тяжёлым вздохом отправились к стопроцентному источнику информации — к персональному медицинскому помощнику, доселе мирно стоявшему на зарядке. После пятнадцати минут тщательного допроса они смогли разузнать, что у ГоГо небольшое сотрясение и вселенский недосып, что они с Хиро всю ночь сторожили их подругу, следя за её состоянием, и что нормально спать все они легли только утром. Однако узнать, как они докатились до жизни такой, им так и не довелось — Томаго, как оказалось, под шумок смылась. Хани издала неопределённый негодующий звук, а Беймакс озадаченно произнёс: — Но ГоГо нельзя много ходить, ей рекомендован строгий постельный режим. Васаби лишь покачал головой: — Это же наша ГоГо, так что неудивительно. Разузнаем всё у Хиро после занятий.***
…После занятий, однако, Хиро выловить не удалось — он удрал ещё за двадцать минут до их окончания, сославшись на головную боль и слабость. Судя по рассказам Беймакса, о головной боли тот почти не врал. От самой ГоГо было ни слуху ни духу — редко (но с завидной периодичностью) она умела пропадать со всех радаров. Так вот и оказалось, что друзья остались без объяснений и малой толики информации насчёт произошедших событий. Но Хани, у которой с самого утра нещадно заныла левая рука (сломала в тринадцать лет, девочка всегда была хрупкой), и оттого было не самое лучшее расположение духа, твёрдо вознамерилась разузнать всё с начала и до конца. Васаби, ещё с начала дня заметивший мрачное настроение подруги, безропотно повёз их в Lucky Cat Café — с Хани сегодня шутки были плохи, в чём уже на собственном печальном опыте убедился Фред, попавший под горячую руку и получивший по макушке тетрадкой. Уже в кафе Кэсс им рассказала, что Хиро не ночевал дома — позвонил поздно вечером, мол, останусь тут — и пришёл только после сегодняшних занятий — «Но вернулся минут на пятнадцать раньше, чем обычно!» — и сразу же поел и завалился спать, сказав, что устал. Ребята озадачились — а стоит ли будить его, рано или поздно всё равно узнают же… Но тут Хани вспомнила, как они однажды уже ехали к ГоГо, где их трижды(!) чуть не обокрали, пару раз громко сделали несколько непристойных предложений и даже поманили в какое-то задымлённое помещение неясного вида и назначения. Неприятный был район, в общем, да и типы там жили очень мутные (не считая саму ГоГо, конечно). Тогда Хани решительно повела друзей наверх, извинившись перед тётей Кэсс и уверив её, что они всего на минутку. Там она быстро (отступать некуда) растолкала Хиро, который, сонно проморгавшись и мутным взглядом оглядев всю компанию, с долей обреченности в глазах понял, что теперь уже ему не отвертеться и никаких спасительных пар, на которые он страшно опаздывал, в ближайшие полчаса не предвидится. И тогда ему пришлось всё подробно рассказать: и о вчерашнем вечере, и о встрече в мастерской, о предложении совместной ночёвки, о внезапном пробуждении и её причине, о дальнейших событиях… Ребята слушали его с небольшим недоумением, которое потихоньку исчезало по мере повествования Хиро и узнавания новых подробностей истории, но всё же к концу у них оставалось несколько вопросов, которые они, тем не менее, задавать не спешили. — Я… эм, я не знаю, что и сказать, — Фред озадаченно почесал голову под шапкой, никогда не покидающей его многострадальную макушку. Ему однозначно нужно было время, чтобы уместить всё рассказанное Хиро у себя в черепной коробке. И как только умудрились влипнуть на пустом месте за одну-то ночь! Ладно ещё Томаго, но малой… ГоГо, похоже, плохо на него влияет. — Хочешь сказать, что ГоГо кричала во сне? — Васаби больше удивил этот факт — он не думал, что такое может выкинуть именно она, а не впечатлительная Хани или легкомысленный Фред. Если считать, что их подруге снилось что-то, что её испугало, то Васаби больше поставил бы на них, а не на их вечную экстремалку. Хани напряжённо о чём-то размышляла. Хиро её мыслей угадать не мог, да и не пытался — думал о своём. Он всё ещё корил себя за произошедшее ночью, а теперь, когда узнал, что подруга и вовсе куда-то исчезла, распереживался не на шутку и готов был хоть пешком весь город оббежать, лишь бы её найти. Однако его пыл быстро остудил Фред: — Не переживай, брат, наша ГоГо нигде не пропадёт, уж мы-то её знаем. Она уже так делала — исчезнет, к примеру, на выходные, а потом в понедельник с утра как ни в чём ни бывало явится на занятия, и всё как раньше. Просто, знаешь, отдыхает чуток от нас, «полных тупиц, которые её уже достали». — Но у неё травмы! И… это, как его… общее переутомление и нервное истощение! — в ломающемся голосе мальчишки явно сквозила паника. Но тут неожиданно заговорила доселе молчащая Хани. — Слушай, Хиро, нас волнует больше не то, что ГоГо не выходит на связь — Фред прав, это уже привычно и для неё, и для нас — а то, что ты рассказал ранее. — Ранее? — Хамада был сбит с толку, и, похоже, у него начали появляться вопросы. — Парень, ты сказал, что она кричала во сне. Так же, да? — Ну, да, но… — Кошмары, Хиро, это всегда плохо, но в случае ГоГо — это катастрофа. Сейчас нам перво-наперво нужно её найти. Остальное — потом, вопросы — тоже, — Хани предупредительно подняла указательный палец, чуть ли не слыша, с каким скрипом в голове у мальчика начали быстрее крутиться шестерёнки. Тот нахмурился ещё сильнее, чем до этого, но промолчал. Вопросы, видимо, были и у парней, но решительное и мрачное настроение Хани заставило их оставить свои мысли при себе. Такой хмурой компанией они расселись в машину Васаби и поехали в другой конец города. Кэсс Хамада удивлённо смотрела им вслед.***
Было примерно пять вечера, когда они доехали до дома ГоГо — жила она далеко, хотя в институт приезжала довольно быстро. На город опускалась тьма, начали загораться первые фонари, в центре кипела жизнь, — в этом районе же всё наоборот постепенно стихало, было даже немного страшно. Машина мягко остановилась у унылой кирпичной многоэтажки с грязными окнами, зашуршав колёсами по асфальту, и фары её выключились. В салоне стояла атмосфера явно невесёлая, все молчали, и Хани тяжело вздохнула: — Слушайте, ребята… Эта долгая и, честно сказать, весьма тяжёлая история, которую рассказывать будет нелегко. Поэтому сейчас я этого делать не стану. На неё напряжённо уставились три пары глаз. — Мы просто пойдём к ГоГо домой и постараемся её расшевелить. Ведите себя непринуждённо, но постарайтесь её не бесить и быть понимающими. Ну, в определённых рамках. Может, она захочет поговорить, я не знаю, она немногословная обычно. Если начнёт говорить — не перебивайте, ей это нужно, я знаю. Насчёт её, эм, травм… Хиро, ты же знаешь, она постоянно гоняет на высоких скоростях, и мелкие ушибы, удары, ссадины для неё норма, она всегда их получает и получала, особенно на первых порах. Ну да, возможно, в этот раз всё чуть серьёзнее, — на этих словах Васаби нервно хмыкнул, — но, думаю, она будет в порядке, не переживай. Идёмте, ребята. На улице уже окончательно стемнело, и жиденький свет фонарей положения не спасал. Хани в своих ярких одеждах, никак не вписывающаяся в окружающую обстановку, медленно подошла к двери подъезда, намереваясь открыть её, — но та с тяжёлым скрипом приоткрылась сама. Хани обхватила ручку и потянула на себя. Что на улице, что в подъезде стоял мрак, на тёмном небе были заметны очертания туч, которые вот-вот разразятся дождём, шелестели старые жёлтые листья, подгоняемые холодным осенним ветром, от которого лёгкое пальто и ветровки уже, казалось, не спасали. — Чувствую себя будто во второсортном ужастике, — ворчливо пробормотал Фред, потирая руками начинающие дрогнуть плечи. Он, хоть и особо не подавал виду, больше всё же любил тепло. Так, медленно и с опаской, они вошли сначала в подъезд, потом так же не спеша поднялись на пятый этаж, где нашли неприметную чёрную дверь с покосившимися цифрами. Васаби первым подошёл к ней, и нажал на звонок, который, впрочем, не сработал; тогда парень начал осторожно стучать, но никто не откликнулся, и он начал стучать сильнее… Под конец он не выдержал и потянул за ручку хлипкой двери. И та неожиданно оказалась открытой. Ребята встревоженно переглянулись. В самой квартире тоже было не особо светло, слышалось негромкое бормотание телевизора, со стороны одной комнаты был виден неяркий свет лампы — кажется, это была кухня. Хани негромко позвала подругу: — ГоГо? Ответа не последовало. Хиро осторожно прошёл в другую комнату — туда, откуда слышался бодрый голос диктора. Там стоял полумрак, и нельзя было особо разглядеть, как обставлена, судя по всему, гостиная и спальня в одном лице. За Хиро кто-то зашёл, и, оглянувшись через плечо, он увидел Хани. Её лицо казалось особенно бледным и играло неясными тенями в неживом свете телевизора, в котором каждую секунду сменялись кадры; в стёклах очков прыгали блики. Хиро это показалось каким-то таинственным и… притягательным? Эта мысль лишь на мгновение обожгло его сознание, после чего он сам резко смутился, отогнав неуместную, шальную мысль и молясь, чтобы лицо его оставалось непроницаемым. Хани медленно обошла парня и приблизилась к дивану, стоящему в центре комнаты. Там, свернувшись калачиком и окончательно укутавшись в тёплый мохнатый плед с узорами в виде листвы — подарок её же, Хани, на день рождения Томаго — спала сама ГоГо. Хани и не думала, что подруга сохранила плед, или более того, пользовалась им, — а она пользовалась весьма активно, судя по его потрёпанному виду: потёртостям и пятну от, вроде бы, кетчупа, и это обрадовало Хани. Даже во сне брови ГоГо были нахмурены, а губы — сжаты до побеления. Она дышала чуть рвано, поверхностно, иногда вздрагивала, словно от резкого порыва холодного ветра со снегом — зимой она действительно так делала, вот почему Хани так знакомо это движение… Это было в прошлом году, когда январь выдался по-настоящему зимним — были и снег, и мороз, и каток, где необдуманно легко одевшаяся ГоГо как раз и замёрзла. Хани и Васаби, одевшиеся, как бабульки, — Фред действительно так их назвал! — снисходительно на неё поглядывали, и, хотя Лемон хотела поделиться с ней хотя бы шарфом, она решительно отвергала её помощь, просто на ходу благодаря и прокатываясь дальше. Тогда Тадаши, не сдержавшись, резко догнал её и силой на неё напялил свою куртку. Хамада всё увещевал о важности тёплой одежды и перечислял все болезни, которыми она может переболеть — он стал чуть ли не квалифицированным медиком, пока работал над Беймаксом, — пока Томаго сражалась до последнего, а их друзья укатывались со смеху, причём в прямом смысле: Фред и Васаби морскими звёздочками лежали на льду. Хани, пока ещё держащаяся на ногах, снимала этих придурков на телефон и была беззаботно, безнадёжно счастлива. …Сейчас, вспоминая эти моменты, Хани думает, как же круто изменилась их жизнь, и временами просто застывает, не понимая, как и когда всё успело произойти и как им теперь жить в этом новом, изрядно изменившемся мире. Мир, может, и не изменился особо — город был на месте, машины всё так же ездили по дорогам, люди спешили на работу, день сменялся ночью и так по кругу — но потерпел перемены их маленький мирок, потеряв чуть ли не душу, своё сердце, — и после этого изменилось и их восприятие окружающего. Всё в одночасье утратило свои краски, а потом, когда всё окрасилось снова, цвета уже были другими, не такими, как прежде, и иногда Хани не совсем понимала, как с этим жить, — как и, судя по всему, их ГоГо, борющаяся со своими внутренними демонами и с треском им проигрывающая. Сейчас она лежала, пытаясь спрятаться от внешнего мира, не выдерживая его тяжести, но подвёл её и её собственный внутренний мир, в чертогах разума погрузив в кошмары. Хани резко чувствует, что смертельно устала. Она не знает, как себя чувствуют Васаби и Фред, но и у них наверняка внутри неспокойно, — слишком мало времени прошло ещё. Хани знает, всё рано или поздно придёт в норму, но когда это будет, она не знает. Им всем нужна встряска. Перезагрузка. Или, возможно, что-то, что их отвлечёт так сильно, что они обо всём забудут, — и Хани вдруг вспоминает свой ярко-розовый костюм, аккуратно сложенный в самом дальнем уголке комода в её спальне. Может, им снова стоит побегать и возомнить себя сильными? Всем вроде понравилось — особенно Хиро, вроде как отошедшему от того отчаянного горя, в котором топил себя целый месяц после гибели брата. Хани внезапно жалеет, что они притащили Хиро сюда — парень ещё недостаточно окреп, чтобы справляться с чужими бедами, ему бы просто быть четырнадцатилетним мальчишкой, смотреть с тётей телевизор дома, копаться в роботах, — он это любит, этим он похож на Тадаши. Но Хани также сомневается, что Хиро согласится сейчас уйти домой, даже если попросить Васаби отвезти его. Он просто… он просто хочет помочь, и этим он тоже похож на старшего брата (в конце концов, Тадаши погиб, пытаясь помочь, — хоть и человек, которого он хотел спасти, оказался неблагодарной сволочью). Что уж говорить о Хиро… И Хани решает — пусть остаётся. Она глубоко вдыхает и, осторожно коснувшись плеча Хиро, просит его выйти на кухню к Васаби и Фреду — вдруг они нашли что-то интересное. Тот хмурит брови, открывает рот, чтобы возразить, но Хани смотрит на него особо проницательным взглядом, и он молча выходит. После Лемон подходит к дивану, на котором беспокойным сном спит их подруга, барахтаясь в своих кошмарах. Она осторожно садится на край, мягко, но крепко берёт ГоГо за плечо и зовёт её по имени. От твёрдой хватки и чужого голоса Томаго резко просыпается, ещё несколько мгновений дёргается, сражаясь со своим ужасом, — а потом её взгляд начинает обретать ясность, пелена с глаз спадает, и она фокусируется на Хани. Сначала ГоГо пугается, увидев её — откуда она тут?! случилось что-то серьёзное, раз они притащились к ней домой через весь город? — но тут же успокаивается: если друзья рядом, значит, можно выдохнуть. Хотя видеть Хани серьёзной очень, очень непривычно, и она пытается себя незаметно ущипнуть — может, она всё ещё спит? А Хани, всё-таки заметившая, тихонько хихикает, и тогда Томаго обретает спокойствие окончательно. Вот теперь всё правильно. И плевать, что сердце колотится как сумасшедшее, а руки ходят ходуном. ГоГо просто прячет ладони под плед, чтобы скрыть их бешеную дрожь, и хрипло шепчет: «Привет». Подруга негромко здоровается в ответ, проницательным взглядом окидывая взъерошенную ГоГо с опухшим лицом, и смотрит так выразительно, что хочется спрятаться под несчастным пледом. Сама ГоГо знает, что эту битву она заведомо проиграла, однако сдаваться не желает и лишь тщательней пытается спрятать ладони. Но чёрт бы побрал Хани Лемон, которая своей внимательностью горы свернёт!.. Она смотрит на плед с мягкой улыбкой, которая лучится в её глазах и согревает сердце ГоГо, и говорит тихо: — Дай мне руки. Пожалуйста. И спокойствие слетает с Томаго, как дешёвая обёртка, в глазах появляется почти незаметный, но страх, а внутри у неё почему-то холодеет, отчего дрожать начинает она уже всем телом. ГоГо смотрит на Хани затравленным взглядом, но та лишь смотрит понимающе, и ГоГо хочется безнадёжно завыть, заорать, желательно на саму Лемон, потому что с такой тёплой улыбкой не разрушают чужую умиротворённость. Она тихо, но тяжело ругается, заставляя Хани чуть нахмуриться, и вытаскивает из-под пледа бледные руки, даже не пытаясь скрыть их тремор. У её подруги сердце сжимается при виде худых кистей и исцарапанных ладоней, пальцев с обломанными ногтями, чуть заметного шрама на тыльной стороне левого мизинца — пару лет назад поранилась на станке, Хани каждый раз вздрагивает, как вспомнит. Она осторожно берёт руки ГоГо в свои, несильно сжимая их, в ответ та выдавливает из себя кривую ухмылку. Хани самой сейчас хочется немножечко поплакать от безысходности, но она держится — хотя бы ради подруги — и ещё раз глубоко вдыхает, набираясь сил. Но ГоГо сама её резко обрывает, хотя она ещё ничего не сделала. — Я знаю всё, что ты сейчас скажешь. Честно. Я… я понимаю, что сейчас происходит, происходит со мной, и я пытаюсь справиться… Получается не особо, как видишь. Хани видит. Видит покрасневшие глаза, видит мешки под ними, усталый, встрёпанный вид; видит не заживший ещё до конца ожог на плече, который ГоГо получила из-за невнимательности от недосыпа и который обрабатывал накануне Беймакс; видит, в конце концов, лежащие на столике у дивана раскрытую пачку сигарет и видавшую виды чёрную зажигалку с почти стёршимся изображением пламени на корпусе. Хани тяжело вздыхает. — Расскажи. Теперь глубоко и с силой вдыхает уже ГоГо. Рассказывать всегда больно, и неважно, в который раз ты уже это делаешь — в первый, десятый или двадцать шестой. У ГоГо такое до этого было дважды — и больше она не хотела повторять. Надеялась, что ей не придётся снова вскрывать собственную душу раскалённым ножом, чтобы выпустить весь скопившийся там гной, всю грязь и боль. Но Хани смотрела на неё таким взглядом, что Томаго вновь стало спокойней — Хани была как прохлада, утихомиривающее раскалённое добела сердце, которое билось так, будто сейчас случится что-то очень плохое и неприятное. Это… обнадёживало. И она начала рассказывать. О том, что она почувствовала, когда услышала вой сирен. Услышала крики людей, выбегающих, задыхаясь от дыма и паники, из здания ТИСФ. О том, как увидела огромный столп дыма и пепла, бесконечной чёрной спиралью прорезающий уже темнеющее небо вечернего города… Как она практически не в себе помчалась в сторону пожара, не замечая гудящих ног и горящих лёгких, только чтобы найти там бесконечный огненный Ад. И Хиро, который в этот Ад рвался, непрестанно зовя Тадаши... ГоГо рассказывала о том, как оборвалось её сердце, когда она поняла, почему именно Хиро зовёт брата из огня. О том, как не спала практически трое или четверо суток, потому что не могла сомкнуть глаз — в голове сразу же возникал бесконечный огонь. О том, как сорвался Хиро, разгромив комнату к чертям, когда она сторожила его за дверью, пока Кэсс и ребята ездили по вопросам захоронения. «…я, на самом деле, рада, что мне не пришлось ходить за всем этим. Стыдно, но я испытала вящую радость, когда вы это сделали — я бы не выдержала. Честно...» Рассказывала о самих похоронах: что держалась на волоске, не знала даже, что будет, если она сорвётся — разгромит всё вокруг или зарыдает. «… но и то, и другое я сделала — видишь, штукатурка ни к чёрту в том углу, я его кадкой закрыла, а тогда, кажется, запустила туда ботинком…» Рассказывала, как на весь дом кричала о несправедливости, о том, что судьба — сука редкостная, потому что забирать такого, как Тадаши, она не должна была — права не имела… И как к ней в тот вечер зашёл сосед, живущий на два этажа выше, тоже рассказывала. Замок уже тогда был сломан, да и ГоГо всё равно впустила бы кого угодно — ей было плевать на всё. Сосед зашёл с дешёвым коньяком из супермаркета за два квартала от них и с историей о сыне, пожарном, погибшем два года назад на вызове: «Не успел выйти до того, как обвалилась крыша…» Рассказывала о том, что после этого разговора она немного могла существовать. — Я не знаю, как вы, ребята, справлялись с этим. У меня там, в этом проклятом огне, чуть ли не часть души осталась, что уж говорить о вас, или тем более — о Хиро или его тёте?.. Хани, у которой сдавило горло от слёз и воспоминаний, не ответила. А ГоГо срывающимся голосом продолжила говорить. О том, что разговор с тем мужчиной, Джоном, дал ей отсрочку, и на несколько недель она как будто закинула всё это на самую дальнюю полку, не позволяла себе вспомнить или задуматься больше чем на мгновение. И как она почти поверила, что, возможно, всё обошлось малой кровью. Она с головой потонула в работе, что отлично, просто прекрасно помогало ей — на недосып плевать, он уже вошёл в привычку, стал практически нормой. ГоГо в рекордные сроки закончила свой залежавшийся, старый проект, закрыла долги, запомнила наконец-то всех преподавателей в лицо и даже имена выучила… А потом пришло сообщение от Беймакса, мол, Хиро нужно с вами встретиться, — и они оказались с машиной вместе на дне реки, что ГоГо для самой себя обозначила как начало конца. Вся эта беготня с Каллаганом, с костюмами, внезапным геройством, — это выбило их из колеи, но вроде всё было хорошо. И не успела ГоГо об этом подумать, как они потеряли Беймакса в чёртовом портале, и вся её мнимая броня, её лживая уверенность в том, что всё с ней в порядке, рассыпалась вконец, разбилась вдребезги. Грёбаный откат на целый месяц. Как будто она его и не прожила вовсе, а всё ещё стояла перед горящим институтом Сан-Франсокио, где в этот самый момент заживо сгорал Тадаши. И вот теперь, примерно недели полторы, она во снах горит там вместе с ним. С этого момента голос ГоГо становится совсем хриплым, слёз она уже не держит — как давно перестала и Хани, крепко сжимающая холодные ладони подруги. Как перестал и Хиро, с непрекращающимися тихими всхлипами сидящий на холодном полу тёмного коридора, опёршись спиной о каменную стену с уже местами сошедшими непонятного цвета обоями. Он то сжимал руками голову, чуть ли не выдирая волосы, то с силой тёр глаза основаниями ладоней, стараясь шмыгать носом чуть потише, и никак не мог понять — как же он всё это пропустил? Как эти ребята вообще жили со всем этим на душе, когда он, Хиро, месяц с постели подняться не мог?.. А ГоГо говорит, говорит, бесконечно долго — и Хиро с Хани кажется, что они падают в эту пучину отчаяния и боли вместе с ней. Ведь в её снах выхода нет. Никогда. Есть огонь и раскалённый воздух, сжигающие и так горящие от безостановочного бега лёгкие, дым, забивающий нос, горло, рот, заставляющий бесконечно кашлять и задыхаться в слезах. Есть необъятное пламя, окружающее со всех сторон, заставляющее кожу плавиться, волосы — гореть, а её саму — кричать так, что её опять слышит весь дом. Иногда есть бесконечные тёмные улочки Сан-Франсокио, и она видит чёрный столп дыма, взвивающийся к небу, слышит голоса Тадаши, Хиро, Хани — вообще всех — зовущих на помощь, просящих спасти их, но она никак не может дойти до здания, хотя все дороги до ужаса знакомы. Всё внутри уже горит от нехватки кислорода, — а голоса начинают звучать всё громче и громче, они кричат в её голове, дым окружает её со всех сторон, а она не может найти, выйти, не может спасти, не может, не может… Она кричит от отчаяния, до хрипа, до боли, царапает руками горло — и просыпается от собственного крика. Её самые жуткие кошмары смотрят на неё мёртвыми глазами Тадаши Хамады. Он смотрит на неё пустыми глазницами, тянет к ней до черноты обгоревшие пальцы без ногтей, стоит перед ней в испачканной сажей и пропахшей гарью одежде, в пиджаке с наполовину сгоревшими рукавами и оплавившимися пуговицами, в футболке с непонятными пятнами, с разорванными брюками и ботинками, вплавившимися в кожу ног, а на плече у него висят остатки его любимой сумки, которую он вечно таскал с собой. ГоГо всё понимает, видит, слышит, — но застывает на месте, словно на неё смотрит не мёртвый Тадаши, а сама Медуза Горгона. Хотя Горгона была бы предпочтительней. Ведь у ГоГо нет абсолютно никаких сил смотреть на лицо Хамады — хоть живого, хоть мёртвого. Разумом она понимает, что это ненастоящее, не взаправду, и вообще в тот день он был без сумки, налегке, а та до сих пор висит на спинке кровати у комода в комнате братьев Хамада, — но ГоГо взгляда не может оторвать от него, его отслаивающейся кожи, тлеющей прямо на нём одежды, и он смотрит на нее, осуждающе, невидяще, ненавидяще, и ГоГо пытается кричать, — но из горла не выходит ни звука, и она задыхается, давясь всхлипами и обжигающими слезами. Хани не знает, сколько уже времени Томаго говорит, сколько сейчас часов, где сейчас Хиро и ребята, — она не может даже сдвинуться с места, она просто смотрит на опухшее, уставшее, с покрасневшими белками глаз лицо подруги и думает, как много им ещё нужно выговорить друг другу. Больно. А ГоГо вдруг замолкает и расфокусированным взглядом упирается в без устали работающий телевизор, чуть слышно выдыхая. Молчит и Хани. Тихо сидят на кухне за столом с потрёпанной скатертью с цветочками — цветочками, боги! — и Фред с Васаби, угрюмыми взглядами сверля свои сцепленные ладони. В квартире эхом отдаётся лишь плач Хиро, теперь уже даже не пытающегося его скрыть. Хани заторможенно думает, что надо бы встать и успокоить малого — ему всё же тяжелее, он ведь брат Тадаши, он ведь ещё такой… ребёнок. Но ГоГо подрывается с места первая, видимо, пытаясь стряхнуть с себя эту удушающую мрачность, развеять тяжёлое настроение, делающее даже воздух в квартире тяжёлым. Хани думает, что ГоГо всегда будет быстрее их — хотя бы на мгновение, всегда успеет всё раньше. А сама Томаго резким движением распахивает жалобно звякающее стёклами окно, впуская в комнату холодный осенний ветер, рывком вздёргивающий занавески и чуть не сбивающий одинокий цветочный горшок — кактус, ха-ха — и проскальзывает в коридор, где всё не может прийти в себя Хиро. — Эй, Хиро, — она садится перед ним на корточки, осторожно берёт его мокрые от слёз руки в свои, сжимает и смотрит прямо в глаза. Тот резко поднимает голову, трясёт ею и спрашивает дрожащим голосом: — Как?.. Как вы… вытерпели?.. — Вот ведь в чём дело… Слушай, ладно, каждый из нас, ну, справляется как может. Или не может, не суть. Я рада, что ты это смог. А мы… мы будем в порядке. Обещаю. ГоГо думает, что давать такие обещания, может, было и опрометчиво, но на сотую долю секунды она и сама вдруг поверила, что они смогут. Не сейчас, и не через неделю, не через месяц даже — но смогут. В конце концов, Тадаши и сам этого не хотел бы. Верно?.. Она и сама не замечает, как говорит свои последние мысли вслух, но это, кажется, помогает: на кухне усмехается Фред и неловко ёрзает Васаби, отчего деревянный, повидавший всякого стул жалобно скрипит, почти неслышно выдыхает и утирает слёзы Хани, а в глазах Хиро на самую малость становится меньше боли. ГоГо шмыгает носом, пружинистым движением поднимается и подаёт руку Хамаде. Тот делает глубокий вдох и хватается за протянутую ладонь.***
После этого в квартире медленно, но уверенно начинает развеиваться угнетающая атмосфера… горя? скорби? Тем не менее, примерно через полчаса-час дышать становится чуть легче, а друзья, хоть и не до конца отходят ещё от испытанного, начинают неуверенно, но улыбаться и даже тихо смеяться. Хани с самой хозяйкой по-быстрому прибирают дом, и Лемон быстро прячет сигареты в нижнее отделение шкафа — чтоб в глаза не бросались. Не напоминали. А потом включает все светильники и бра во всех комнатах — большие, яркие лампы их подруга совсем не любила и натыкала где ни попадя мелких лампочек. Парни на кухне заказывают пиццу — десятью минутами ранее выпытав у ГоГо номер ближайшей пиццерии с доставкой — наперебой выкрикивая варианты и подсчитывая, сколько на них всех понадобится всякой всячины. Хотя сама Томаго не была уверена, что в такое время вообще привезут еды — надо быть достаточно смелым, чтобы прийти поздно вечером на их улицу. По ночам тут можно без телефона остаться или вообще, наоборот, с ножевым уйти, это уж как повезёт. На эти слова Хиро недоумённо приоткрывает рот, Фред издаёт нервный смешок, а Хани выдаёт: «Она же шутит, ребят, ну вы чего!» ГоГо лишь загадочно улыбается и уходит в гостиную. С экрана телевизора поёт какой-то смазливый мужик с зализанными назад волосами и с тонной лака на них — и Томаго, поморщившись, начинает листать каналы, примерно через полминуты останавливаясь на каком-то приключенческом боевике. С кухни слышится спор парней о чём-то, во что ГоГо не вникает совсем — ей сейчас хорошо стоять вот так, отключив восприятие, расслабившись, слыша голоса друзей рядом. Её мимолётную умиротворённость разрушает нервный стук в дверь, от которого она совсем неподобающе вздрагивает, чуть ли не вскакивает на месте — как девица какая-то, честное слово, — а на пороге её квартиры оказывается молоденький парнишка, запыхавшийся, с каким-то безумным взглядом и шестью коробками пиццы в руках. Хани неловко машет пацану, пока тот, заикаясь и торопясь, представляется: «Здрасьте, я, я-а-а Питер, я курьер, это вы заказывали две пепперони, одну гавайскую, одну с грибами и две ассорти?» — Фред смеётся и морщит нос, когда Питер упоминает гавайскую, которую чуть ли не отвоевал себе Васаби, и хлопает его по плечу, отчего коробки чуть не летят на пол — благо, парень на диво шустрый. Сам Васаби, здраво верящий рассказам ГоГо и считающий её район одним из самых опасных мест (в его личном рейтинге таких мест, куда соваться стоит при самом крайнем случае, а то и вовсе не надо, оно занимает пятое место!), уважительно и с толикой восхищения хмыкает и со словами: «А ты отчаянный!» — протягивает ему несколько идеально ровных купюр, не пожалев чаевых. Тот с радостной улыбкой машет ребятам, когда Хиро и Хани берут коробки в свои руки, спешным движением поправляет рюкзак и быстро убегает вниз, в темноту лестничных пролётов. ГоГо задумчиво провожает его взглядом, бездумно покусывая щеку с внутренней стороны. — Мне он незнаком… Новенький, что ли? Ребята её уже почти не слышат, шумной компанией эмигрируя в гостиную. ГоГо пожимает плечами и уходит на кухню, откуда притаскивает несколько стеклянных, запотевших полулитровых бутылок с лимонадом из холодильника, а потом — графин с ягодным морсом, который ей вместе с другими несколькими банками присылает троюродная сестра бабушкиного брата со стороны отца — в общем, какая-то родственница, миссис Дженкинс, кажется – ГоГо в этих хитросплетениях кровных уз не разбирается от слова совсем. По пути костяшками пальцев стучит по пузатому боку чайника — горячий — и думает, что надо по-быстрому налить в термос кипяток с тем чудо-целебным чаем Хани, если кто-то захочет согреться. Пресловутый мятного цвета термос на полтора литра, который она как-то выиграла на одном из бесчисленных и нелепых, по её мнению, факультетских конкурсов, находится на нижней полке кухонного шкафчика с чуть пошатывающейся дверью и висящей на добром слове ручкой. Пока она под проточной водой быстро ополаскивает посуду, к ней неуверенными шагами подходит Хани. — Ты… Всё в порядке? — Думаю, да. Теперь да. Более-менее, – еле слышно выдыхает, шепча: – Спасибо. Так проходит их ночь — в шумной компании, за просмотром очередного блокбастера по ТВ, с пиццей, чаем и друзьями. Хиро, во всяком случае, доволен — в промежутках с навязчивой рекламой он торопливо пишет тёте смску: Переночую с ребятами у ГоГо, у нас всё хорошо, не скучай, люблю — и получает в ответ улыбающийся смайлик. Впервые за вечер он чувствует спокойствие, и думает, что, возможно, всё не так уж и плохо. Всё будет хорошо, думает он. Обязательно.