Чей ты?

Его гладят тонкие длинные пальцы, никогда не видевшие тяжелой работы, но он чувствует только прикосновения родных огрубевших подушечек. Мягкие красиво изогнутые губы оставляют поцелуи на его болезненно бледной шее, но он чувствует только, как острые зубы собственнически впиваются в кожу — не делают больно, лишь метят — ты мой, я рядом. Он сам, словно в трансе, ведёт пальцами по аккуратным светлым бровям, но чувствует только жёсткий и чёрный волос. Их в спальне двое — один ещё час назад держал марку на языке, а второй умелым привычным движением выравнивал на зеркале дорожку, — но отношения у них на троих. Серёжа видит перед глазами Олега, слышит его голос, бархатно бормочущий на ухо — детка, ниже, — и беспрекословно повинуется. Цепляется дрожащими от напряжения и возбуждения пальцами за раскатистые плечи, приподнимается на его бёдрах и плавно опускается на член до самого конца. Разумовский под кислотой и он стонет так сладко и так горестно, бедрами ведёт умелее любой девчонки и ускоряется, думая лишь о том, как приятно должно быть Волкову в этот момент, когда Серёжа льнет к его груди и прижимается к губам — даже не целует, а просто обозначает присутствие. Он вздрагивает, когда сильные руки подхватывают его под бёдра и приподнимают, чтобы Волков мог двигаться сам, быстро, отточенно, грубо, но никогда не больно — с искренней заботой о том, чтобы Серёжа тонул лишь в самых приятных ощущениях. И Серёжа тонет, хватаясь за смоляные пряди на затылке, как за спасательный круг, когда волна удовольствия раскатывается по его телу, заставляя выгибаться в чужих руках и хватать ртом воздух, будто ещё можно спастись. И спасительный ответный стон все же раздаётся ему на ухо, а тёплое семя разливается внутри. Через несколько минут шторм утихает, и влажная от пота шея Волкова получает от Разумовского тягучий поцелуй, пока его самого ведёт от целой гаммы ощущений. Он замирает в любимых руках и складывает голову на плечо. Петя знает, что Серёжа сейчас не с ним. Понял это ещё несколько месяцев назад, когда принёс своему мальчику на пробу ЛСД. Понял, когда Серёжа испугался прикосновения к голому бедру — оно пробило его током старых глубоко зарытых воспоминаний, потому что больше не принадлежало Хазину. Серёжа чуть не расплакался, когда в тот же момент обернулся через плечо и увидел там ласковый взгляд любимых волчьих глаз, но он не свернулся, не убежал, он покорно позволил и дальше втрахивать себя в стол, цепляясь пальцами за край, и трясся от нахлынувших эмоций, выстанывая в пустоту офиса чужое имя. Олег. После этого Разумовский несколько часов рыдал в душевой, а Петя ничего не мог с этим сделать. Он приносил Серёже марки каждую пятницу, их долгий эффект проходил лишь к субботнему утру, когда тот просыпался в обнимку не с тем, с кем засыпал. В остальное время, примерно дважды в неделю, рыжий изломанный мальчик с самыми хрупкими на свете запястьями вымаливал белую дозу на коленях. Влажным податливым ртом. По будням все тревоги притуплял кокаин, и Разумовский растягивался у Хазина на мягкой постели, ещё подрагивая и тяжело дыша после оргазма, и непременно искал губами аккуратное, гладко выбритое лицо, чтобы украсть поцелуй. В такие моменты Пете казалось, что его любят. Они познакомились около полугода назад в клубе, где Петя отмечал свой перевод в Питер, а Разумовский привычным делом накидывался, чтобы засыпать без чёрных тяжелых мыслей. Рыжая макушка и хрупкая талия, скрытая под дорогой рубашкой, сразу приковали к себе майорский взгляд. Хазин был уже достаточно нетрезв и под порошком, чтобы хватило решимости утянуть парня за собой в туалет. Тот даже не сопротивлялся, смотрел загнанно, с отчаянием в глазах и слишком быстро научился втирать отраву в дёсны, когда Петя вкрадчиво заверил — это поможет. Серёжа задыхался и давился собственными стонами, пачкал отпечатками ладоней зеркало перед собой и послушно задирал голову, когда рука с дорогими часами на запястье сильно тянула за волосы, вынуждая взглянуть на своё отражение. Разумовский видел там себя — разбитого, отчаявшегося, абсолютно потерявшегося в собственной жизни и количестве ощущений, которые дарили порошок и аккуратный крепкий член, то и дело выскальзывающий и снова толкающийся глубже в уже привыкшую задницу. Ему больно, ему приятно, а по щекам катятся слёзы от осознания собственной ничтожности. С тех пор Петя и наркотики крепко поселились у Серёжи в крови. Слышать, как тебя зовут чужим именем, особенно с таким надрывом, далеко не самая приятная вещь. Хазин оказался зависим от Серёжи, его стонов, изгибов худощавого тела, кристально голубых глаз, гораздо сильнее, чем от любого из испробованных им наркотиков. Это сбивало с толку.

***

— Чей ты? — едва слышно бормочет Петя Разумовскому на ухо, пока обнимает его под мягким одеялом и пальцами бездумно перебирает волосы. Через долгую минуту Серёжа наконец выдыхает: — Я не знаю.. И они оба прекрасно понимают, что это значит.