***
Тишина. Она проникает в самые отдаленные уголки души и тела. Звенит в ушах, не позволяя собрать воедино разрозненные кусочки разбитой картины. Тишина давит, сжимает в тиски, вызывая головную боль. В горле завязывается тошнотворный комок, мешающий нормально дышать. Инга судорожно сглатывает, пытаясь вернуть себе тот хрупкий покой, который стыл в ее венах всего несколько минут назад. Женщина сверлит Виктора внимательным взглядом. Всматривается в круги под его серо-голубыми глазами, впалые щеки, щетину на измученном лице и потрепанные волосы. Ее откровенно поражает то спокойствие, которое плещется на радужке серо-голубых глаз. Хрусталёв расслаблен, кажется, как никогда, до этого момента. Его губы трогает еле заметная улыбка, а движения рук плавные. Нерезкие… — Хрусталёв, ты на самом деле не волнуешься? — Она неосознанно пододвигается к бывшему мужу, опираясь ладонями о деревянный стол. — Или просто вид делаешь? Виктор не может сдержать рвущуюся наружу усмешку. Пожалуй, именно в данный момент он действительно не тревожится. И уж подавно: ничего из себя не изображает. Будь сейчас напротив него кто-то другой: ну, к примеру, Федя Кривицкий, Егор, или«Завтра же ваш Хрусталёв будет здесь ходить и на всех орать!»
Время утекает, словно песок сквозь пальцы, но ничего не происходит. Нанятый отцом Виктора адвокат лишь разводит руками. А дело, между тем, скоро будет передано в суд. А значит: не за горами и приговор. «Непременно обвинительный…» — Именно так утверждает следователь Цанин. Связи Кривицкого не помогли. Вернее помогли, но лишь настолько, чтобы кому-то из коллег позволили встретиться с Виктором в СИЗО. На большее никто оказался не способен. Слишком тяжелая статья. Умышленное убийство из корыстных побуждений. Ее терпение уже, ни то, что на исходе, оно уже в пределах отрицательных показателей. А внутри нет ничего, кроме леденящего душу страха. Страха за него. Неверного мужа, безответственного отца, любителя выпить и покутить. Но такого до боли родного. Она ведь точно знала, за кого шла замуж… Женщина ловит на себе взгляд Хрусталёва. Так странно. Вроде бы и с насмешкой и с присущей ему холодностью, но все равно с какой-то неприкрытой нежностью и трепетом. — Ты красивая… — Он внезапно нарушает эту ненавистную тишину. Актриса в непонимании округляет глаза, пытаясь выдать более менее подходящую реакцию. Вот так вот просто? Без упоминаний о морщинах, и мешках под глазами, которые, кстати, у нее есть. Он даже не укажет на то что ее «пора перестать снимать крупным планом». — Грим бы только поровнее нанести… — Хрусталёв с улыбкой наблюдает неприкрытое замешательство на ее лице и спешит исправить ситуацию. Актриса облегченно выдыхает, а с губ слетает непроизвольная усмешка. А он просто смотрит. Жадно вглядывается в глубину ее серо-голубых, в морщинки, в трещинки в уголках изящных губ. И та тишина, которая буквально сводит сума его бывшую супругу, ему самому абсолютно не мешает. — Тебя же посадят, — Ее слегка дрогнувший на последнем аккорде голос он воспринимает спокойно. — Значит, придется сидеть… — Хрусталев слегка откидывается на спинку стула и прикрывает глаза, уподобляясь довольному сытому коту. — Может отцу твоему позвонить? — Инга морщится, зябко обнимает саму себя за хрупкие плечи. — Незачем его тревожить…— Эта непримиримость в его хриплом голосе. Заставляет его вздрогнуть. Инга отчетливо понимала, что он откажется просить помощи у отца. Не хочет лишний раз напоминать ему о своем существовании. Для чего рушить устоявшуюся картину мира. Виктор все осознает. Отшучивается, но осознает. Для отца он — пятно в глазу, навязчивое напоминание о той, прошлой жизни. Где еще далеко эхо войны, не слышны ни взрывы, ни выстрелы. По вечерам Сергей возвращается в коммунальную квартиру, где его ждут любимая жена и сыновья-сорванцы. Жены нет уже больше двадцати лет. И старшего сына, Коли, нет тоже. И чем меньше Хрусталёв-старший будет слышать о своем непутевом, но так похожем на него самогоНи единого слова о любви, но с большой любовью. Так, как умеют только они.
***