Первая кровь

Подниматься по этим обшарпанным ступенькам ещё никогда не было так тяжело. Набитая вещами сумка больно натирала плечо, нож в ремне чувствовался невообразимо ярко, военные ботинки утяжеляли шаги, заставляя двигаться всё медленнее и медленнее, пока не остановились окончательно перед большой чёрной дверью в их квартиру. Когда он туда зайдёт, всё изменится. Серёжа всегда был пацифистом. Он всегда высоко ценил любую жизнь, даже самую незначительную. Даже когда Олег сбивал костяшки в кровь о лица безмозглых задир, которые готовы были сожрать маленького Серёжу живьём, он чувствовал себя виноватым. — Мы не должны опускаться до их уровня, Олеж. — Тогда они поднимутся до нашего и убьют тебя. Разумовский тогда замолкал и нежно целовал синяки на костяшках, успокаивая, благодаря и прощая. Олег тоже был не в восторге от насилия, но он понимал, что иногда нет другого выхода. И понимал, что это — единственное, что у него отлично получается. И всё ждал, когда наконец Серёжа осознает, чем занимается Олег, когда уезжает. Поймёт, что Волков слишком грязный, слишком грубый для него, что рядом с наёмником нет места гуманизму. — Вы же там не убиваете людей направо и налево. Олег закидывает голову, тяжело вздыхая, и смотрит на трещины подъездного потолка. Он стоит тут уже слишком долго, но любимые ключи лежат в руке тяжелее рукоятки пистолета. Интересно, дома ли Серый? Наверняка дома и наверняка обрадуется досрочному приезду Олега. А потом прогонит. В тишине подъезда звук поворачивающихся в замке ключей слишком громкий. Замок слегка заедает, будто не хочет впускать Олега внутрь их с Разумовским уютного убежища, или это рука Волкова дрогнула, не желая возвращаться туда. Но вот этот рубеж пройден, и дверь легко открывается, обдавая Олега запахом фастфуда, теплом и чем-то неосязаемо родным, и впервые в жизни ему хочется увернуться, задержать дыхание и убежать подальше, чтобы не очернять это место кровью. Он тяжело переступает порог, съёживаясь, будто это поможет ему спрятаться от тепла дома, и слышит копошение из комнаты, а через несколько секунд из-за стены выглядывает удивлённое лицо Серёжи, который тут же налетает на Олега, чуть не сбивая его с ног, и тяжёлая сумка наконец падает с уставшего плеча. — Олег! Ты вернулся! — Разумовский виснет на нём, обдавая горячим дыханием шею, обнимает крепко-крепко, и Волкову впервые в жизни не хочется обнять в ответ. Хочется уйти. — Почему так рано?! Не то чтобы я не был рад тебя видеть, но тебе же ещё неделю долг родине отдавать? Олег? Волков вымученно улыбается и аккуратно отстраняет от себя Серёжу, медленно закрывает дверь и раздевается, машинально расшнуровывая военные ботинки. — Олег? Что случилось? Ты ранен? Волков только сейчас понимает, что на его лице всё ещё держится искусственная улыбка, делающая его выражение скорее болезненным, чем радостным. — Со мной всё в порядке, — хрипло произносит он и отправляется в ванную. Серёжа остается растерянно стоять в коридоре. Не то чтобы Олег не понимал, куда он идёт работать. Но он не думал, что это будет так тяжело. Что это так сильно заденет его. Волков был уверен, что готов, но он не думал, что вернуться домой после этого будет так сложно. Когда он выходит из ванной, Серёжа сгорбившись сидит на диване в гостиной, нервно кусая ногти. Дурацкая привычка, от которой никак не получалось избавиться. Олег стоит в дверях ванной комнаты и не знает, что делать. Ему надо рассказать, надо увидеть разочарование и презрение (а может даже и страх) в этих синих глазах, надо будет встать и уйти, забрав вещи. Оградить Серёжу от своих измазанных в чужой крови рук и никогда, никогда не пачкать его больше. Олег подходит к нему и тяжело опускается на диван. Серёжа тут же оживает, придвигаясь ближе, он хочет обнять, взять за руку, заглянуть в глаза, но Олег не даёт, не пускает, он весь будто уменьшается и вдавливается в диван, беспомощно сжимая кулаки, и Разумовский тускнеет весь, всматриваясь напряжённо в застывший профиль Волкова. — Олег, что происходит? Что случилось? Он никогда раньше так не делал. Когда Олег возвращался после заданий, он всегда устало, но радостно улыбался, крепко обнимая его, без конца целуя и заправляя постоянно выбивающиеся из причёски рыжие пряди; он готовил им ужин и слушал увлечённо рассказывающего последние новости Серёжу. Иногда он делился забавными историями с заданий или просто молчал, разглядывая радостного Разумовского, и они без конца обнимались, касались друг друга, целовались, наслаждаясь долгожданной близостью, стирая мучительное ожидание и болезненное расставание. А теперь он будто боится даже взглянуть на него. Серёжа никогда раньше не видел, чтобы Олег был так напряжён: он постоянно сжимает и разжимает кулаки, кусает губы, но в остальном его поза недвижима, она каменная, он будто даже не дышит, погрузившись в себя. От него веет таким страхом и невыносимой тяжестью, что Разумовскому самому становится страшно. Он пытается наклониться ближе и в конце концов опускается перед ним на пол, желая заглянуть в застывшие глаза и опускает руку на онемевшее колено. — Олеж? Прошу, расскажи мне. Волков наконец поднимает на него глаза, и Серёжу будто обливают ледяной водой и кожа покрывается мурашками. Олег выглядит таким уязвимым, таким беззащитным, и это так непривычно, что сбивает с толку; его взгляд потяжелел, будто стал на несколько лет старше с тех пор, как Сергей последний раз его видел. Он смотрит так отчаянно, так испуганно, будто ждёт, что Серёжа сейчас отшвырнёт его или ударит, и Разумовский крепче сжимает пальцы на его колене. В голову пробираются назойливые мысли, которые он так долго гнал, и кровь в жилах леденеет. Волкову страшно. Страшно произносить это вслух, говорить кому-то, будто так это станет более реальным, будто если он произнесёт это, его руки снова окрасятся кровью. Наконец Олег делает прерывистый вдох и произносит, со свистом выпуская слова на выдохе: — Я убил человека. Серёжа ожидаемо отшатывается, будто его ударили. Олег не хочет видеть, как Разумовский разочаровывается в нём, но почему-то продолжает глядеть, до крови прикусывая щёку с внутренней стороны. Серёжа смотрит то ли растеряно, то ли испуганно; он лежит на полу, опираясь на руки и шумно дыша через рот, и Олег ждёт своего приговора, ждёт резкое «уходи», и ему так сильно не хочется это слышать. Он не сможет, просто не сможет уйти, оставить его одного, и его руки тянутся к Серёже, но он одёргивает себя, хватаясь за ткань форменных штанов. Он не должен быть таким эгоистом и уйдёт сразу, как Серёжа того попросит. Испуг быстро исчезает с лица Разумовского, он всё ещё выглядит растерянным, но точно не разочарованным, в его глазах нет ни капли презрения или ненависти, и Олег чувствует в горле горький ком. И впервые за эти жуткие, затуманенные белой дымкой апатии дни ему хочется говорить. И он рассказывает всё. Про то, как они выехали на обычное задание. Как быстро всё пошло наперекосяк, и вырезали половину его сослуживцев, про крики боли и кровь повсюду, как твёрдо его палец нажал на курок, убивая главаря. Как громко шумела вертушка вертолёта и как стёрлась из его памяти дорога обратно. Как начальство сочувствующе смотрело на него, подписывая договор о досрочном отпуске, как тяжело ему было подниматься по лестнице их дома и как каждую ночь ему снятся вопли мёртвых товарищей. — Я не знаю, что мне делать, и я уйду, если ты меня попросишь, — его голос хрипит и надрывается на последнем слове, не справляясь с тугим комом в горле, и Серёжа в ужасе смотрит, как Олег неловким движением стирает со щеки слезу. Почему-то именно это маленькие действие подействовало на него больше, чем весь рассказ, чем вся эта ужасная новость, и ему вдруг стало абсолютно плевать, что Волков сделал. Если он кого-то убил, значит так было надо, значит не было другого выхода, и это всё ещё Олег, его Олег, который мягко улыбается по утрам, пританцовывает за плитой, охраняет его сон, который целует его так нежно, будто Серёжа может рассыпаться в его руках, который смотрит на него так, будто Серёжа — вся его Вселенная и нет больше ничего вокруг. Олег всегда был рядом, всегда помогал, оберегал и успокаивал, гладил по волосам, шепча бессмысленные нежности после серёжиных истерик и приносил горячий чай горькими вечерами. Разумовский медленно подползает на коленях к сидящему на диване Олегу. Он никогда не был в такой ситуации, именно Олег всегда поддерживал его, и сейчас Сергей понятия не имел, что ему делать. В голову приходят лишь маленькие моменты, когда Разумовский целовал разбитые олеговские костяшки, пытаясь успокоить и его, и себя, надеясь заживить чудесным образом грубую повреждённую кожу. И он решает аккуратно взять его дрожащие ладони в свои, и Олег исступленно дёргается, но Серёжа держит крепко и подносит его руки к своим губам, нежно прикасаясь ими к шершавым костяшкам, оставляя исцеляющие поцелуи на тонких шрамах, смотря Олегу прямо в глаза, пытаясь передать этим «я буду с тобой», и он чувствует, как Олег громко прерывисто втягивает в себя воздух, а затем будто что-то взрывается между ними, и Волков издаёт отчаянно громкий всхлип и вырывает свои руки, закрывая ими лицо, и Серёжа понимает, что Олег плачет, плачет по-настоящему, задыхаясь громкими всхлипами и горячими слезами. Всё ещё стоя на коленях на твёрдом холодном полу он притягивает Олега к себе, прижимая его к своей груди, гладя по волосам, кажется, он шепчет что-то вроде «всё хорошо, я здесь», но он не уверен. Его футболка тут же намокает, пропитавшись слезами, коленки начинают болеть, тело затекает от неудобной позы, но он всего этого не замечает, прижимая Олега как можно ближе к себе, слегка покачиваясь и зарываясь пальцами в жёсткие волосы. Постепенно Волков сползает с дивана, опускаясь на согнутые колени рядом с Серёжей, отнимая наконец руки от своего лица и обхватывая худое тело Разумовского в ответ, сжимая так, будто делает это в первый и последний раз. Всхлипы затихают, и теперь он просто громко дышит куда-то в ключицы Серёже, сжимая его рубашку и медленно покачиваясь вместе с ним. — Я никогда не прогоню тебя, Олеж. Никогда, — тихо произносит Разумовский, целуя его бритый висок. Он чувствует, как Волков кивает, и поднимается, утягивая его наверх вслед за собой. Олег пытается спрятать заплаканное лицо, но Серёжа перехватывает его руки и молча ведёт в спальню, и тот покорно следует за ним. На нём всё ещё военная форма и Разумовский недолго думая принимается медленно её снимать. — Серёж… — голос Олега хрипит, будто разбитое стекло, и его быстро перебивают: — Т-ш-ш, позволь хоть раз мне позаботиться о тебе. Олег сдаётся, наконец-то расслабляясь под неумелыми руками Серёжи. Он раздевает его неловко и медленно, пытаясь разобраться в военной форме, которую обычно Волков просто срывал с себя, стараясь поскорее избавиться. Справившись с одеждой, он аккуратно укладывает его в постель и, быстро раздеваясь, заползает в неё сам, обхватывая Олега и прижимая его к своей груди. Ему непривычно и немного неудобно, они, наверное, никогда не засыпали в такой позиции: всегда именно Олег обволакивал собой Серёжу, позволяя тому тонуть в ощущении безопасности и уюта, и Разумовский не уверен, что его хрупкое тонкое тело способно на такой же эффект, но расслабленный выдох Олега стирает все сомнения, и он лишь прижимает его ближе к себе, поглаживая прохладными пальцами широкую спину и целуя в макушку. Через несколько минут, когда Серёжа прокручивал у себя в голове сбивчивый рассказ Олега о том ужасе, что ему пришлось пережить, неосознанно прижимая его ещё ближе к себе, будто это способно залечить все его раны, он слышит тихое и почти невнятное: — Спасибо. Это был первый и последний раз, когда Серёжа видел, как Олег плачет.