***
После того случая, к немалому изумлению Достоевского, пьянки значительно урезались. Да и сам Гоголь начал иногда появляться на парах, отсиживаясь в сторонке и по большей степени просто создавая эффект присутствия. Но самым странным было кое-что другое: Фёдор постоянно ловил его взгляд, отчего становилось слегка не по себе. Блондин пару раз даже хотел завязать разговор, но Достоевский с каменным лицом пресекал все попытки на корню, будучи в совершенной растерянности и не понимая, что этому чудаку вообще надо. По всем законам жанра Гоголю следовало уже давным давно вызвать соседа на «разговор» за углом и спросить за ту ночь, но он почему-то с этим не спешил. А вот Гончаров же наоборот решил от парнишки не отмахиваться и частенько приносил тому чего-нибудь вкусного, приглашая то на чай с ватрушками, то просто в гости, чем вызывал бурное негодование со стороны друга. Впрочем, Фёдор в конце концов просто решил махнуть рукой и оставить всё, как есть. Значительно просевшая успеваемость требовала обратить на себя внимание, а не гадать, что там нужно всяким пьяницам и балагурам. Так и пролетел октябрь: за книгами, конспектами и рефератами. И продолжалось бы всё так же тихо и мирно, если бы в начале ноября не случилась одна странность.***
В тот день Гончаров заболел и остался в кровати, кашляя и пуская сопли в таком количестве, что Фёдор невольно испугался. Ещё не хватало и ему слечь, схлопотав пару-тройку пропусков, и потом очередь занимать на отработки. Сессия ведь уже была на носу, зловеще скалясь и помахивая ручкой. Это Ивану всё равно — отмажут за выслугу перед «физручным отечеством», а ему кто поможет? Не к Толстому же бежать и в ножки кланяться в самом деле. Гордость не позволит. — И как я тебе за таблетками сбегаю, если у меня пара через десять минут? — Достоевский раздражённо нахмурился, глядя на совсем поплохевшего друга. — Ну Федь, у тебя баллы высокие, — завёл тот старую шарманку, только подливая масла в огонь, — да и Ахматова к тебе хорошо относится. — Каждый раз одно и то же. Лихорадочно соображая, что же делать, он и не заметил, как в дверях появилась знакомая фигура. — Я тут услышал вас... — виновато протянул Гоголь, почёсывая затылок и глупо улыбаясь, — короче я всё равно никуда не тороплюсь, могу сходить. — Отлично, — буркнул Достоевский, запихивая учебники в сумку и почти что выбегая из комнаты, по дороге толкнув соседа плечом. Чтоб не повадно было подслушивать чужие разговоры. А вернувшись обратно, к своему крайнему удивлению обнаружил Шута и Звезду волейбольной команды за совместным чаепитием и поеданием пирожков. Последний выглядел уже в разы лучше: температура спала, да и кашель стал не таким надсадным. И Фёдор сдался. Решил-таки дать чудному соседу шанс. Так они и сдружились незаметно для самих себя. Гоголь оказался на редкость интересным собеседником. Не таким уж простофилей и дурачком, каким казался на первой взгляд. Точнее каким хотел казаться. За вечными шутками-прибаутками и слишком громким смехом крылось что-то большее. То, что проскальзывало иногда в светлых глазах, каждый раз вызывая у Фёдора непонятное чувство, которые он пока не решил, как охарактеризовать. Достоевский даже согласился, скрипя сердцем, помочь Шуту по учёбе. Не без уговоров Ивана, конечно, сам бы он никогда на такое не пошёл. Тут на себя едва времени хватает, а чтобы ещё и кому-то объяснять — это уже из ряда фантастики. Однако и тут Гоголь — которого, как оказалось, звали Николай, но все так привыкли к его прозвищу, что почти никогда по имени не называли — удивил, проявив недюжие интеллектуальные способности, что послужило неплохим толчком для ещё большего сближения. Гончаров — друг хороший, но науками увлечён был так же, как Достоевский спортом, а Фёдор в глубине души всегда мечтал о партнёре по учёбе, чтобы не коротать долгие вечера в пустой библиотеке. Да и вдвоём запоминается куда быстрее и проще. — Не согласен! С чего это церковь вдруг в суд превратилась? — состроив недовольную физиономию и надув щёки, точно ребёнок, громко спросил Николай, из-за чего Фёдору даже пришлось на него шикнуть. Библиотека же как-никак, надо блюсти тишину. — Ой, да прекрати, тут всё равно кроме нас нет никого. — И что? — от его слов почему-то вдруг стало не по себе, но Фёдор решил не развивать эту странную мысль и продолжил. — Мы же уже разбирали, что до четырнадцатого века диаков не было. — А-а, точно! Голова моя дырявая, — очередной вопль соседа вызвал у Достоевского тяжёлый вздох и невольную улыбку. Да, на редкость чудаковатый человек ему достался в соседи.***
Сессия закрылась без особых проблем. Именно что закрылаСЬ. Сама. Баллы и хорошая репутация сделали своё дело, и Фёдор, получив все автоматы, ушёл на заслуженных отдых с высоко поднятой головой под завистливые взгляды одногруппников. В зачётке, вызывая огромное чувство удовлетворения и гордости, красовались выстроившиеся стройными рядами «отл». Не зря часами корпел над учебниками вместо того, чтобы по улицам шататься или пить ночи напролёт, как... «Кстати, что там у Гоголя интересно?» — промелькнуло в голове. Достоевский ни разу так и не увиделся с ним после экзаменов, сразу вернувшись в родную Москву. Да, странным решением было поступать в Питер, будучи от рождения человеком столичным, но город на Неве всю жизнь притягивал своей красотой и величавостью. Родители сперва сокрушались и отговаривали, но быстро сдались. Кому, как не им, знать, насколько упёртым и несгибаемым мог быть их сын, когда чего-то хотел. Зимние каникулы пролетели так же стремительно, как вечер пятницы, не дав даже толком опомниться. Почти каждый день Фёдор проводил за книгами, изредка отвлекаясь на прогулки с Сигмой и Пушкиным — давними приятелями ещё со школьных времён. Однако всё хорошее имеет свойство заканчиваться, и день Х подкрался незаметно. Пора было возвращаться в стены родного института и вновь с головой окунаться в учёбу. Да, именно в учёбу, а не зубрёжку. Её-то как раз Достоевский вообще не признавал и с презрением относился к тем, кто просто заучивал материал наизусть, забывая всё подчистую после экзаменов. Обучение на то и нужно, чтобы в голове хоть что-то оставалось. Как же работать тогда, извольте поинтересоваться? Гончаров на это его заявление всегда только усмехался и твердил одно :«Работать пойдёшь — сам увидишь, что там всё по-другому». Но Фёдор не верил и только хмурился, упрямо отстаивая свою позицию. Зачем же тогда шесть лет на истфаке торчать, включая магистратуру, если потом «всё по-другому»? Не укладывается как-то в его устоявшуюся картину мира. А всё ненужное Достоевский привык отсекать. Вот только одно отсечь никак не удавалось — странного нового приятеля в лице Гоголя. Фёдор уже, вроде бы, и свыкся с ним, даже впустил в «круг приближённых», так сказать, — а это, по мнению самого лучшего студента истфака, было чуть ли не высшим проявлением благосклонности — но до конца так и не принял. Не смог. Видимо, внутренняя брезгливость и надменность не давали. Как это он — Фёдор Достоевский, лучший ученик лицея, призёр Всероссийской олимпиады по обществознанию и истории среди школьников и так далее, и так далее — общается с каким-то беспризорником, пусть и не совсем дураком. И вроде даже симпатичным... Стоп, а куда это его понесло? Фёдор не знал. Точнее сказать — не понимал. Изо дня в день проводя вечера в компании Шута — который, кстати, умудрился-таки завалить один экзамен, но зато остальные сдал без троек к немалой гордости своего соседа — он всё чаще и чаще ловил на себе пристальный взгляд светлых глаз. Казалось бы, что тут такого? Ну смотрит и пускай. Не запрещено же законом. Но во взгляде Гоголя было нечто странное. Совсем не дружеское. Да и на девчонок, вечно вертевшихся возле Достоевского, он глядел отнюдь не так, как полагалось бы мужчине.***
Наверное, с того вечера всё и началось. Вообще весь день выдался сумасбродным и непонятным во всех отношениях. Преподаватели, как с цепи сорвались, закидывая тестами и контрольными, в голос вереща, что до выпуска осталось всего полтора года, а никто ещё даже не приступал к дипломной работе; консьержка отчитала за то, что от ботинок оставались грязные следы, будто Фёдор был всевластным Богом, способным разметать под собою Февральскую слякоть; к тому же одна неприятная деталь последние пару недель не давала ни сердцу, ни мыслям покоя. Он влюбился. И причём, совершенно безнадёжно. После успешной пересдачи Гоголь решил организовать попойку. В этот раз приличную. Как он сам выразился :«Без коалок и подлецов». «Коалками», как понял Достоевский, в понимании Николая были дамы, охочие до алкоголя, а «подлецы» — парни, что этих дам использовали в не самых благородных целях. И Фёдор зачем-то согласился. И опять не без помощи Гончарова. На вечеринке собралось довольно разношёрстное, но приятное общество, что сперва даже сбило Достоевского с толку. Он и не подозревал, что у Гоголя в знакомых водилось столько занятных и при том знающих такое слово, как «манеры», личностей. Самый первый, с кем познакомился Фёдор, был слегка зашуганный парнишка лет восемнадцати с пепельными, как зимнее небо, волосами по имени Антон, поступивший в этом году на ветеринара. Странный выбор профессии — по мнению Достоевского — тот объяснял огромным желанием помогать. На логичный вопрос :«А почему тогда не медицинский?», парень замялся и смущённо что-то пробормотал, всем своим видом намекая, что тему развивать дальше не хочет. «Не хватило баллов», — мысленно подытожил Фёдор. Не без удовольствия, конечно, — у него-то с этим никаких проблем не было. Возле Антона крутилась темноволосая девочка, выглядевшая лет на четырнадцать, но уже успевшая закончить десятый класс, отчего Достоевский пришёл в крайнее замешательство. Неужели кто-то мог проскочить сразу пару лет в школе? Такое вообще возможно? Но к его немалому облегчению выяснилось, что девчушке, которую, к слову, звали Ксенией было уже шестнадцать, и гениальностью она не блистала, просто выглядела гораздо младше своих лет. «Незаметно сжимается клетка», — вдруг всплыла строчка из одного нашумевшего в прошлом году трека, но Фёдор недовольно тряхнул головой. И когда это его на современную музыку потянуло? Непорядок. Затем подошла сразу целая толпа: блондин в очках, ужасно уставший и вечно раздражённо что-то бормочущий, — Кирилл, работающий офисным клерком; женщина с каре и красивой заколкой в виде бабочки — Алина, оказавшаяся врачом и по совместительству дамой сердца Кирилла; странноватый парнишка Роман, — которого ввиду его невысокого роста, склонности таскать со стола сладости и юношеских черт лица, Достоевский тоже сперва принял за школьника — утверждавший, что работает детективом в одном частном агенстве; рыжий парень по имени Женя со своей сестрой Наташей — с которой они, к слову, были похожи так же сильно, как кактус с берёзой — учились на третьем и втором курсе института механики и энергетики соответсвенно. Что там забыла девушка, Фёдор, хоть убей, понять так и не смог. Правда постоянные выходки Натальи — выходившие порой за грань братско-сестринских отношений — наводили на определённые мысли. Ворвавшийся спустя некоторое время невысокий юноша в старомодной шляпе смутил Достоевского своими громкими криками и требованием с порога «плеснуть господину хорошему». Это, как выяснилось позже, был некий Никита — любитель погорланить и выпить. Правда, занимал этот «господин хороший» довольно высокую должность в одной госкомпании, что несказанно огорчило Фёдора: если уж такие личности стоят у руля, то чего ожидать от будущего? Он появился не один, а вместе с молчаливым пареньком без бровей и с абсолютно непроницаемым выражением лица. Чёрные волосы на концах образовывали градиент и переходили в белый цвет, придавая ему некое сходство с ушами пуделя, а нездорово-землистый оттенок лица вкупе с постоянным сухим кашлем заставляли задуматься о прогрессирующем заболевании лёгких, и Фёдор мысленно решил для себя держаться от странноватого молчуна как можно дальше. Последними вошли широко улыбающийся молодой человек с девушкой, которая несла большой торт в виде раскрытой книги — символичный подарок Гоголю в честь закрытой сессии. У незнакомки оказался мягкий и приятный тембр голоса. В отличие от того же Никиты, который по непонятным причинам постоянно бросал на неё полные ненависти взгляды, из-за чего пришедшей с ней парень с курчавыми волосами и именем Даниил, весь вечер отпускал в сторону рыжего едкие шутки. — Арина, а вас? — она протянула руку, от прикосновения к которой у Достоевского что-то ёкнуло внутри. Перед глазами пронеслись образы, показавшиеся до боли знакомыми, но не менее далёкими. Пронеслись и тут же позабылись. Как сон в летнюю ночь. — Фёдор, — только и смог ответить он, прежде, чем девушка упорхнула обратно к смазливому юноше, с которым и прибыла. В голове тут же зародились далеко не самые приятные мысли, и Достоевский поспешил к Гоголю, дабы развеять все сомнения. Но его страхи подтвердились — Арина с Данилом вот уже год, как состояли в отношениях и, похоже, разрывать их не собирались. — А что? — вдруг ни с того ни с сего севшим голосом спросил Гоголь и как-то испуганно улыбнулся. — Понравилась что ли? — Да нет. Ошибся просто. Думал, знакомая одна давняя, — соврал Фёдор. Отмазка была заготовлена заранее, хоть он и до последнего надеялся, что та не пригодится. Николай сразу расслабился, прогоняя с лица напряжённо-испуганное выражение, и вернулся к любимому занятию — дегустации алкоголя, что принесли с собой гости. Под конец вечера он нахрюкался так, что едва лыко вязал и почему-то почти не отходил от Достоевского, всячески нарушая личные границы последнего. То за руку вдруг схватит, то ущипнёт. Один раз вообще додумался шлёпнуть, приведя соседа в дикую ярость. Шутки шутками, но меру-то знать надо. В общем и целом вечер прошёл довольно хорошо, за исключением, пожалуй, двух вещей: отвратительного поведения Шута и «несвободности» Арины. Фёдор так и проходил в растрёпанных чувствах две недели, всё пытаясь усмирить разбушевавшееся сердце. Первый раз ведь влюбился за свои двадцать лет и сразу так неудачно. В голову ничего не лезло: мысли о девушке просто напросто вытесняли и материалы лекций, и новые темы, и вообще всё, что можно и нельзя. Такие перемены в поведении Достоевского не остались незамеченными, и Гончаровым был организовано экстренное совещание с подробными расспросами и выяснением, что же вдруг приключилось у дорогого друга. И под натиском Ивана Фёдор всё-таки раскололся, вывалил всё и даже больше, чем изначально планировал. В тот вечер они долго сидели, по триста раз обмусоливая одно и то же: мол, жизнь длинная, девушек много, да и кто знает, вдруг между этой парочкой пробежит чёрная кошка, появится шанс. Верилось в это с трудом, однако Достоевский постарался не показывать приятелю своих истинных чувств, набросив привычную непроницаемую маску. Сам как-нибудь справится. Поболит и перестанет. Так ему в детстве бабушка говорила. Поблагодарив Гончарова за поддержку — всё-таки после беседы с последним от сердца слегка отлегло — Фёдор отправился в кровать. Время было уже позднее, а день выдался тяжёлым и изнурительным. Он совсем не заметил промелькнувшего возле приоткрытой двери тёмного силуэта. Слишком вымотался.***
— Ты Колю не видел? — вид у Гончарова был слегка обеспокоенный. — Нет, — равнодушно отозвался Достоевский, пожимая плечами. Он уже давно привык к частым исчезновениям блондина, так что и этот раз не стал исключением, — опять, поди, по своим тёмным делишкам отправился. — Может, но он ещё так надолго никогда не пропадал. — Ты ему не мать, так что успокойся. — Какой ты безразличный. Иван нарочито громко вздохнул, наблюдая за реакцией друга. Тот ответил ему тяжёлым взглядом, затем собрал вещи и вышел из аудитории. Не до Гоголей сейчас. Конец апреля ознаменовал только одно — очередную сессию. И пускай Гончаров и приличные баллы по всем предметам снова пророчили автоматы, тревога всё равно не желала отпускать, с каждым днём вгрызаясь всё сильнее и сильнее. Радовало только одно — мысли об Арине наконец оставили в покое, лишь изредка отзываясь неприятным тянущим чувством в сердце. Однако Фёдор был точно уверен — пройдёт ещё пара месяцев, и она окончательно позабудется. Тем более что с того вечера девушку он больше не видел. И слава Богу.***
Николай объявился только после майских праздников, весь замызганный и вдребезги пьяный. Бесцеремонно ввалился к ним в комнату, бормоча что-то нечленораздельное и всё норовясь схватить Достоевского за руку, но был оперативно перехвачен Гончаровым и отправлен в душевую: от блондина разило так, что на глазах выступали слёзы, а к горлу подкатывал ком. — Спать уложил, — с порога устало ответил Иван на немой вопрос друга, — ересь какую-то нёс и тебя звал, как заведённый. — Меня? — растерянно отозвался Фёдор. В груди что-то слабо трепыхнулось. — Ага, — кивнул Иван, усаживаясь напротив, — слушай, может, закодируем его, пока не поздно, а? Пропадает ведь человек. — Мы ему нет никто, чтоб такие решения принимать, — стараясь придать голосу побольше холодности, ответил Достоевский. — Так ведь и до могилы дойдёт, — Гончаров печально покачал головой, а затем поднялся, — ладно, утро вечера мудренее. Фёдор только согласно кивнул. До экзаменов оставалось чуть больше трёх недель, а он всё чужими проблемами занимается вместо подготовки. И почему только его вдруг начал волновать этот чудной парнишка по соседству?***
— Т-ты... ты мне н-нра... нравишься, — веснушчатое лицо покрылось ярким румянцем, однако Гоголь был абсолютно трезв, что пугало и вгоняло в ступор только сильнее. Фёдор молча продолжал пялиться на соседа, не зная, что ответить. Достоевский всегда с надменным равнодушием смотрел на телячьи нежности, слюни и сопли (коим люди даже придумали отдельное название — любовь), считая себя выше всего этого. До того злосчастного вечера у Николая он особо и не интересовался девушками, которые высокого черноволосого красавца, кстати, никогда вниманием не обделяли. Как-то всё не до этого было. Постоянные мечты о хорошей должности в крупной компании — вот что занимало его по ночам, будоража сознание похлеще любого журнала для взрослых. Хотелось добиться власти и денег, а не ползать вечно где-то внизу в самой грязи, как Гоголь, живя от зари до зари и понятия не имея, что принесёт завтрашний день. — Нравлюсь? — несколько отрешённо спросил Фёдор, не до конца понимая, как воспринимать только что услышанное. На задворках разума витала далёкая мысль, неуверенно предупреждавшая, что всё это может быть просто очередной глупой шуткой. — Да, — кивнул блондин и судорожно выдохнул, — понимаю, в России живём и всё такое, но... Чёрт, я хочу... хочу попробовать. Мне так хорошо с тобой, спокойно. Сам сначала не понимал, что творится, но после того, как... Неважно. Просто скажи: да или нет. Я пойму, если откажешь, и настаивать не буду. Такое внезапное предложение загнало Достоевского в тупик. Он теперь и сам до конца не понимал, что чувствует. Сперва к чудаку по соседству было только одно — ненависть. Которая затем постепенно и незаметно переросла в дружбу, а теперь... А что теперь? Осуждения со стороны общества Фёдор никогда не боялся: люди вечно попусту треплют языками, вместо того, чтобы делом заниматься. Подумаешь, поговорят-поговорят и бросят. Забудут, как только появится новая, более горячая тема для обсуждений. Вопрос был в другом — нужно ли ему всё это? И Достоевский впервые за свою недолгую жизнь решил прислушаться к сердцу, игнорируя голос разума. И оно тут же подсказало ответ. — Да. В светлых глазах сперва промелькнуло крайнее изумление, затем недоверие и, наконец, счастье вперемешку с такой нежностью, что мышцы живота стянулись в тугой крепкий узел. Гоголь сделал навстречу пару шагов и неуверенно взял соседа за руку. Спустя мгновение его сухие от волнения губы уже накрыли мягкие губы Достоевского, увлекая того в неумелый и рваный поцелуй. Похоже, кое-кто тоже не мог похвастать богатым опытом в делах сердечных. Фёдор улыбнулся, обвивая руками талию чудаковатого соседа. Значит, вместе научатся.