***
— Арс, предлагаю сегодня не переться на завод, там такая холодрынь, жесть. Сергей заходит в квартиру, дверь в которую всегда была открыта. Гробовая тишина и жуткий холод пробирались под одежду, заставляя замереть. На удивление, он не обнаружил здесь толпы мелких проглотов, но и главного придурошного добродеятеля на месте тоже не было. Мужчина тяжело вздыхает и заглядывает в спальню. Посреди комнаты красуется пепельное пятно на полу, свидетель того, что здесь происходило „преступление” по словам Арсения: в жуткий мороз приходится сжигать сборники Бродского и другую „ерунду” по словам Серёжи. Как и сегодня ночью, они грели свои туши с помощью Есенина, которого до последнего хранил Попов. Кровать в дальнем углу пустует и аккуратно заправлена, в стиле Арса. Матвиенко удивился. Он отсутствовал всего-то минут пятнадцать, ходил проведать обстановку, так как проснулся первым, а голубоглазой занозы уже не было в квартире. И когда он только успел выскочить? Только чёрту известно. Спустя какое-то время входная дверь распахивается и, судя по топоту, в помещение врывается орава маленьких ног. А следом за ними слышится и голос: — Заходите, заходите, пока Серёжки нет, а то опять будет ворчать, вы же знаете. — Арсений добродушно усмехается и набирает в лёгкие воздуха, дабы продолжить мысль, но замолкает при виде грозной небольшой фигуры в дверном проёме. — Ай, вот и наш ворчун. Дети (их всего-то было трое, что в три раза меньше обычного) испуганно юркают на кухню, подгоняемые спокойными, но такими холодными руками Попова. — Я думал, ты на завод пошёл, — продолжает Арс, как только последняя макушка скрывается за стеной. — А я думал, ты спишь. — Матвиенко недовольно хмурится и скрещивает руки на груди. — Давай сегодня без разборок. — Арсений выдержает паузу, прикусив язык, но коротко и ясно говорит, прерывая готовившуюся речь армянина. — Катюшу „забрали”. Серёжа молчит, погружаясь в нахлынувшую атмосферу ужаса и скорби. Когда-то они договорились называть смерть не своим именем. Может, это и кажется глупым, но таким образом как-то легче переживать потери, которых уж слишком много. „Уснула, забрали, ушла” — всё это о смерти, давно ставшей привычной в жизни ленинградцев. А Катенька всегда была любимицей Арсения. Он лелеял её, словно собственную дочь, и она была действительно похожа на маленькую Кьяру. Такая же весёлая, подвижная, вечно улыбающаяся. Такая же, как Арс. Страшная простуда добралась до детского организма, и последнюю неделю Попов пропадал в бомбоубежище, где лежала мертвеннобледная девчушка. Катя до последнего смеялась с глупых шуток, но сегодня, видимо, навсегда закрыла глаза. Люди умирают безболезненно. Во сне. Однако от этого лучше на душе не становится. Сергей видит, как и без того вечно печальные глаза напротив окончательно тускнеют. Арс вяло улыбается, пытаясь подбодрить то ли себя, то ли друга. Конечно, Серый не любил поначалу этих детей, но с каждым днём все больше притирался к малышам, лишь для вида поддерживая образ сурового дяди. Двое друзей коротко обнимаются, и армянин два раза стучит по спине Попова, вкладывая в этот жест всю свою поддержку. Схема была простая: Арс дарит свою заботу детям. Серёжа заботится об Арсе. Отстранившись друг от друга, они замечают три пары любопытных глаз, блестящих в лучах утреннего солнца, которое решило впервые выглянуть за последний месяц. Теплее на улице от этого не становилось. Матвиенко тут же хмурится и ворчит: — Опять вы, мелкие, пришли на завтрак? Эх, грабите нас, ужасно. — Мужчина усмехается, заходя следом на кухню. — Вам повезло, что я успел наварить волшебного эликсира силы, да так много, что на всех с лихвой хватит. Арсений улыбается во все зубы, заглядывая в кастрюлю. Рецепт до ужаса простейший: снег и капля липового мёда, оставшегося ещё с тридцатых годов, когда он был проездом в Башкирии, скупил килограмм пять лечебного чуда. А ведь правда лечит и душу, и тело. Но больше грело душу, что Серёжа уже не злится — сам помогает сиротам. — Серый, через час должны провизию доставить по Дороге Жизни*, справишься с мелкими? — Арс трепет одного мальчишку по голове. Все трое сидят, готовые перекусить, кто на стуле, кто на подоконнике, кто на полу. — Да? А ты помочь что ли хочешь или отхватить нам чего. — Армянин добродушно шутит. — Арсений Сергеевич будет помогать, правда? — Маленький Максим поднимает голову, смотря прямо в душу, и Арсений сияет. — Конечно, конечно. В него верят. Подвести невинные сердца было бы ужаснейшим преступлением.***
Холодрынь на улице стоит правда жесть. Сложно дышать, чего уж там ноги волочить через сугробы. Делая очередной шаг, он натыкается на что-то твердое, упругое и явно некогда живое. Арсений морщится. Горы трупов были повсюду. И если некоторые можно увидеть издалека, тактично обойдя, то весомая часть лежала на земле, припорошенная снегом. Он идёт петляя по переулкам, в полной тишине, как говорится в народе „затишье перед бурей”. И эта мысль напрягает. Не могут же немцы просто так оставить перевоз провизии? Они давно знают про Ладожское озеро, да с наступлением морозов, как-то перестали активничать, раз в день бросая бомбы в сам город. Но кто такой Арсений, чтобы жаловаться на спокойные минуты? Попов приходит к Дороге Жизни, даже раньше. Вокруг уже сформировалась небольшая толпа горожан, готовых помочь с разгрузкой еды и лекарств. Все молчат — берегут силы и тепло и внимательно слушают шум приближающихся машин. Наконец, на горизонте выглядывает первый грузовик, за ним второй, третий, четвертый. Красная Армия** в этот раз не поскупилась перед блокадцами. Тихо. Слишком тихо для военного времени. А ещё солнечно, будто матушка-природа расщедрилась на светлые, но не греющие лучи. Отчего-то в сердце трепещет надежда, что всё наладится. Сейчас им привезут провизию, а там уж и блокаду снимут. Не успевают машины достигнуть середины переправы, как в небе с ревом пролетает самолёт. Сделав пару кругов, он с визгом сбрасывает бомбу на лёд. Арс оглянуться не успевает, как горожане прячутся по углам. Один он со страхом глядит ввысь. Ещё одна бомба попадает в машину, которая тут же загорается и взрывается. Люди начинают кричать, убегать в глубь города. Начинается самый настоящий хаос. В ушах звенит, линия горизонта накренивается, и Арсений сам не замечает, как припадает к ледяной земле, закрывая голову руками. Он не может так просто „уснуть”. Его ждут. Больше — на него надеятся. Чёрт знает, что помогает ему спрятаться в этой суматохе, мозг соображает за счёт одного адреналина, кипевшего в крови. И только чёрт знает, что помогает нескольким машинам всё же добраться до города. Арсений может убежать. Убежать и спрятаться. Спрятаться и переждать бомбёжку. Но вернуться домой с пустыми руками себе не позволит. Укрывшись за каким-то зданием он закрывает уши, мысленно считая до десяти. Кожу спины через протёртую ткань тулупа обжигает холод кирпича. Ватные ноги подгибаются, будто кто-то бьёт сзади по коленным чашечкам. И этим кто-то является ужас войны. Осев на землю, Арс выглядывает из-за стены здания, но слышит новый раскат взрыва и снова прячется. Он не трус. Это инстинкт самосохранения. Минут, эдак, через десять воцарилась мёртвая тишина, напрягающая ещё больше. Арсений считает до десяти, прежде чем хоть что-то предпринять. Раз. Два. Три. Арсений затаивает дыхание, боясь лишним звуком привлечь очередную бомбу. Четыре. Пять. Шесть. Арсений прижимает ноги к себе, когда перед ним пролетает железный кусок какой-то арматуры. Семь. Восемь. Девять. Десять. Арсений встаёт и, опираясь на стену, идёт туда, где должны быть машины. Они же целы? Он надеется. Попов осторожно идёт по следам колёс, но не находит грузовики. Перед ним только какие-то ничтожные обломки, туши солдат, кое-как уцелевшая еда и лекартсва. Арс не думает, что им двигает в тот момент, когда он в охапку сгребает вещи, роется в снегу, лишь бы собрать побольше. И он собирается уходить, как замечает слабое шевеление рядом: молодой парень томно стонет, пытается встать и зовёт, видимо, своих товарищей, пока окончательно не валится в снег без сил. Арс, недолго думая, подходит ближе и смотрит на незнакомца: высокий, румяный, с пшеничными волосами, выбивающииися из-под шапки-ушанки. Попов давно не видел такую молодую кровь. Он уж привык к серому, усталому, измученному виду горожан, кои больше походили на ходячих скелетов, чем людей. И сейчас, при виде этого здорового солдата, Арс улыбается. Надежда светится в потускневших глазах, потому он взваливает пехотинца себе на плечи, тащит в родную квартиру. Это, честно сказать нелегко. Идя сюда-то он еле передвигал ноги, таща свой вес. Сейчас же к нему прибавилось еще килограмм так восемьдесят с пайком в руках. Арс — „спаситель”, „волшебник” и „герой”, конечно он справится, никуда не денется.***
Когда парень приходит в себя, он не спешит открывать глаза, сначала пытается вспомнить, что вообще произошло. Обрывки воспоминаний постепенно складываются в единую последовательную картину. Первое — он ехал к Ленинграду, чтобы доставить провизию в город. Второе — они попали под обстрел сверху. Третье — каким-то чудом их машина добралась в город, но чудо продолжалось недолго, немцы сбросили бомбу. Четвёртое — его отбросило куда подальше в снег. Пятое — к нему кто-то подошёл и... И дальше всё в тумане. Парень хмурится, как до его слуха доносится шёпот нескольких голосов. Усталое сознание никак не может определить язык, не то что б возраст или пол, говорящего. Говорящих — людей было несколько. Лёгкая паника охватывает ослабшего: вдруг он лежит в плену этих гадов в каком-нибудь грязном подвале? Парень резко разлепляет веки и пытается приподняться, но резкая боль в левой руке заставляет его прилечь обратно. Зрение быстро привыкает к освещению комнаты (явно не подвала), где единственным источником света служит фонарь, стоящий рядом на небольшой тумбе и освещающий только полметра впереди себя, остальное же пространство скрывается в темноте. Взгляд цепляется за какое-то движение, и парень, набравшись смелости, выдаёт: — Эй, я вас слышал... так что... покажитесь! — Он даже свой голос не узнаёт, слишком уж испуганный и мальчишеский. Настает тишина, и он уж было думает, что ему всё это причудилось. Всё-таки попал под обстрел, мало ли где ударился по пути... сюда? Однако на свету показались сначала одни большие, детские, любопытные и трепетные глаза, а затем ещё две пары. Дети... Всего лишь дети... Значит он в городе? Парень ругает себя, что напугал этих малышей своим голосом и видом, который, наверное, не самый лучший, но замечает, что и малыши выглядели измученно. Будто давно умерли внутри. Одни очи светятся любопытством. — А Вы правда русский солдат? — Мальчик, стоящий впереди двух девчонок, словно закрывает их перед опасностью, спрашивает первый и замолкает, пристально смотря на лежащего. Ждёт ответа. И парень кивает, слегка улыбаясь. Это же дети. С ними надо по-доброму. Видимо, поняв, что опасность не угрожает, ребетня с нескрываемым восхищением начинает задавать различные вопросы, да так много, что голова разрывается, грозясь в любой момент закипеть. — А Вы видели немцев? — А дрались с ними? — А на танке ездили? — А на самолёте? — А.. — В помещение кто-то заходит, скрываемый от взора парня, но он, этот кто-то, явно является авторитетом для детей, потому как те замолкают и стыдливо опускают головы. — Тише! Я вам разрешил побыть здесь, если вы обещаете быть ниже травы, тише воды. — Голос у этого незнакомого мужчины приятный и ласковый. Он явно не злится и отчего-то шепчет, наверное, боится разбудить парня. Сам же парень наконец смотрит на себя. Левая рука обильно обмотана бинтами, да так, что ей пошевелить сложно. Он лежит на низкой кровати, укрытый несколькими одеялами и пуховиками, если так можно назвать эти ткани. — Арсений Сергеевич, тут солдат проснулся! — Так-с ну-ка марш на кухню. Солдату нужен покой. Орава малышей печально отступает и скрывается в темноте комнаты, откуда тут же выходит новый высокий силуэт. Лицо всё ещё спрятано от взора, как бы парень не старался вглядеться. Они оба молчат, не зная с чего начать. Парень не знает, что ожидать, ну а вдруг всё же немцы? Силуэт напротив просто напряжённо молчит, подбирая слова. — Ты как себя чувствуешь? — Чужой голос звучит осторожно, нащупывая почву для диалога. — Да я... вполне сносно, а ты, — парень вспоминает, как мелкие обращались к этому человеку, — Арсений, да? Я Антон. — Приятно познакомиться, — пускай он не видит лица говорящего, но по интонации догадывается, что тот улыбнулся, протягивая руку в знак доброжелательности. Антон пожимает протянутую ладонь и с ужасом находит, насколько она холодная, словно перед ним мертвец, а всё происходящее — предсмертные галлюцинации. Арсений, уже знакомец, присаживается рядом так, что фонарь охватывает его целиком, давая полностью рассмотреть мужчину. Парень, конечно, понимал, что в осажденном городе уже несколько месяцев, как закончилось продовольствие. Парень слышал ужасные истории от сослуживцев, которые всё-таки выбрались из Ленинграда. Но он и в жизни не подумал бы, что в одном из ведущих городов страны, такие ужасные условия проживания. Арсений выглядит... не совсем как живой. Впалые скулы, глубокие мешки под глазами, грязные волосы и.. от него пахнет самой смертью. Антон видел смерть на фронте, но сейчас не покидает ощущение, что перед ним стоит само олицетворение этого понятия. — Я... настолько плохо выгляжу? Антон моргает пару раз и мотает головой. — Нет-нет, просто... — Голова судорожно пытается придумать отговорку. Его спасли, а он так грубо обижает гостеприимство. — Просто... Я удивлён, что действительно не у немцев, хах, я напридумывал столько сценариев себе, один хуже другого, вот честное слово. Арсений смеётся, так искренне и задорно... И Антону стыдно, как он мог допустить мысль, мол перед ним смерть с косой. Да, внешность обманчива, стоило бы сразу об этом вспомнить, а не краснеть сейчас, смущаясь. Мужчина чем-то притягивает, не только своим немного пугающим видом, а смехом, улыбкой, глазами... Да! Глаза у него были такие голубые и блестящие. Антон чувствует на молекулярном уровне всю добродушность, исходящую от него. Таинственное чувство оплетает их обоих. Арсений перестаёт смеяться, и парень набирает воздуха, чтобы спросить, но его опережают. — Надеюсь, ты не против, что я принёс тебя к себе... Я не знаю где сейчас действующий госпиталь, если он есть, там в любом случае опаснее, чем в обычных домах. — Он молчит, улыбаясь, смотрит куда-то в ту сторону, откуда пришёл. — Ты извини мелких. Они никогда не видели солдат... ну, живых. — Что-то в наставшей атмосфере пугает. Рядом с этим Арсением, Антон уж и забыл, что война никуда не делась. Война-то ждёт его за дверью. — Ты, вроде, цел более-менее. Я замотал, что смог. Завтра придёт мой друг, он медик, посмотрит точно, скажет, что да как... Повисла тишина, какая бывает в тупике разговора. Антон не знает, что сказать. Арсений исчерпал всё, что хотел донести. — Ты, в общем, отдыхай, набирайся сил. Сон лечит! Не буду мешать и детей постараюсь не пускать. Мужчина поднимается, отряхивая колени, на которых до этого стоял, опираясь у кровати. Парень легко улыбается и благодарит. — Спасибо.. да и ты пусти ребятню, я думаю, в силах поговорить с подрастающим поколением.***
Антон с каждым днём чувствует себя лучше. Уже привык к новому образу жизни, жизни блокадного города. Это оказывается очень сложно поначалу. Правда, сложно. Страшно представить, что творится на улице и в других домах. Это они-то успели выхватить хоть какую провизию, прежде чем немцы окончательно перекрыли город и Ладожское озеро. Но и это с каждым чертовым днём уменьшается, слишком стремительно. А другие... вообще же ничего. Антон выходит на лестничную площадку и замечает Арсения, курящего, задумчивого и загадочно красивого. Юноша ловит себя на мысли — слишком часто думает о нём в не самом подходящем ключе. Парень надеется, что это простая благодарность за спасение и ничего большего. А ещё Антон частенько боится за всех людей вокруг, худых и болезненно серых. Казалось, в любой момент каждый житель этого городка может закрыть глаза и больше никогда не увидеть мира. Мира... да какой же тут мир. Одна война кругом! Арсений не замечает подошедшего, будучи слишком увлечённым мыслями, и в страхе разворачивается назад, теряя свою точку опору, в виде стены, благо Антон успевает его схватить и удержать от падения. Попов... слишком хрупкий, и Антон чертовски боится сделать лишнее движение и забрать фарфоровую жизнь. Удивительно, как он, такой, смог дотащить чужую тушу в ужасный мороз, так ещё и провизию захватить. — В порядке? — Арсений на вопрос утвердительно кивает и встаёт, продолжая держаться за плечо Шаста, не отпуская ни на секунду. — Я не ожидал тебя.. отдыхал бы лучше. — И так всегда. Опекает всех вокруг, совсем не замечая то, что происходит с ним самим. — Да я належался лет на десять вперёд! Хочу хоть ноги размять. — Антон с надеждой смотрит в глаза напротив. Как же хочется выйти на улицу, подышать воздухом и увидеть на город. Лишь бы не сидеть в четырёх стенах. И Арс улыбается, чувствуя такой энтузиазм. — Тогда погуляешь со мной? — Подозревая положительный ответ, он бросает окурок, тушит его носком ботинка. — С удовольствием, Арсений Сергеевич! Мужчина хрипло смеётся, вокруг глаз складываются морщинки, но Антон будет вечно готов смешить его, чтобы в очередной раз увидеть эту неповторимую и такую искреннюю реакцию и отдушину. — Да брось ты, я не настолько старый. — Они уже спускаются, однако плечо парня продолжает служить опорой для двоих. — Неужели? — На него резко замахнулись, но Шаст успевает увернуться, неожиданно для себя оказавшись слишком близко к лицу Арсений. Близко. Тесно. Интимно... Оба задержали дыхание, не в силах ни отстраниться, ни сблизиться больше. Воздух становится слишком горячим, словно они находятся не в замерзшей коммуналке Ленинграда, а в самой настоящей русской бане. Жёлто-зелёные глаза блондина встречаются с ледяными брюнета, и оба молчат, боятся нарушить возникшую идиллию, боятся сделать шаг вперёд, боятся отступить. Что-то волшебное происходит с ними постоянно, и это глупо отрицать. То Арс непроизвольно залипает на Шаста, его мимику, фигуру, глаза; то Антон без смущения восхищается Поповым, старается добиться его внимания. Просто приятели — максимум друзья. Антон первым приходит в себя и отодвигается, тем не менее продолжая придерживать Арса, и тот уже против такой дозволенности, потому как высвобождается из хватки и идёт вперёд. Как-то всё завертелось не в то русло, куда стоило. Вау, Шаст, ты умудрился всё испортить. „Прогулка” проходит в полном молчании, и это не может не напрягать. Арсений, вечно весёлый и задорный, сейчас слишком подавленный. Антон частенько ловил его за сигаретами и сам был не прочь закурить, как сейчас. То ли дым, то ли сам процесс курения, жуть как убивает любой физический голод. Но ещё сильнее сигареты располагают к задумчивому настрою, а думать не о войне было невозможно. — Антон, извини за личный вопрос, у тебя есть девушка? Ну... там, за городом. А сейчас Шаст вообще ничего не понимает. Он приходит в полный ступор, что останавливается посреди улицы. Арсения понять, как слону станцевать, честное слово. Что творится в голове у него, парень мечтает узнать. Упёрто отведя фокус глаз, Арс закусывает губу, чувствуя некий дискомфорт. А у Антона глаза на лоб полезли! — Да, была.. ушла в медсёстры добровольцем, как только о войне объявили. И осталась в моей памяти. — Ему давно не больно. Большой уж мальчик. Понял прелести жизни, забыл. Ну, только иногда думает, как это хорошо умереть, но только иногда, честно. — А к чему такой вопрос? — Так... просто интересно. Сочувствую. Антону не нравится эта недомолвка. Он все рассказал, считай душу излил, а Арсений всё равно шифруется за тысячью замками и при любой возможности узнать побольше, пресекает под корень все действия. Шаст как-то дня три назад выуживал из Серёжи хоть слово про эту загадочную „даму”, но тот лишь остановился на: «Я сам ничегошеньки не знаю про него, вот столько лет знакомы, а нихера». — Ты всегда уходишь с разговора, когда речь заходит о тебе. — Арсений кивает, даже не скрывая этого. — Почему? — Не люблю о себе говорить, я слишком скучный. Антон аж поперхнулся такой наглостью. И ему хватает уверенности говорить, что он-то неинтересный? Бред. — Да.. да ты ужас какой замечательный! — Поймав на себе недоверчивый взгляд, он добавляет. — Правда. Я могу привести уйму доказательств, почему ты занимательная персона, веришь нет? Арс не может сдержать улыбки. — Валяй. — Во-первых, я удивлён, как в тебе находится такая огромная сила: физическая и моральная! Меня дотащил, в тягости военного времени не унываешь и детям чужим помогаешь. Считай незнакомцам. Знаешь, как они тебя боготворят? Спасителем называют, и я с ними согласен. Во-вторых, ходишь ещё на работу. Это я вон, валяюсь в кровати с простым-то лёгким сотрясением и ушибом. А ты... ты находишь в себе энергию, чтобы освещать город, ну, часть его, символично. Ты понял, да? Ну, на заводе энергию вырабатывают, а ты в себе её находишь! Арсений не сдерживается, смеётся своим чистейшим смехом, заставляя согревать в такую погоду. Они совсем одни в каком-то бывшем предприятии. Нотки звонкого хохота отражаются от стен, воздействуя и на самого Шаста, который хихикает в ответ. — В-третьих, ты очень умный, я Бродского этого в жизни не видел не слышал, а ты столько всего знаешь, мозг же лопнет! —Антон мучительно подбирает слова для своей дискуссии, как его прерывает Арс, хватая за руку в порыве, все ещё заливаясь смехом. — Понял я, понял, что вовсе не скучный, как раньше считал. А вот Антон сам не понимает, как его так сильно разнесло и что он сейчас чувствует при виде Арсения, сверкающего довольной улыбкой во все зубы. Давно такое не происходило. Не мог же он влюбиться в человека, которого знает месяц от силы? Хотя некоторым хватает одного взгляда для этого. А они за этот месяц прошли столько... И вечные бомбёжки, и жутчайшие простуды, и ночные кошмары, что уж говорить о бытовых проблемах, как сварганить еду из опилок и муки. Некоторые за всю жизнь столького ужаса не видят, а они — за тридцать с хвостиком дней. Любовь — это когда через огонь и воду, через счастье и радость вместе. Значит, вот оно, название этому чувству, поселившемуся в первую встречу — любовь... — Арс, слушай... — М? Да? — Кажется, я влюбился в тебя. Антон смотрит в самую душу, внимательно, серьезно, и Арсений пугается резкой смены разговора. Он хочет ещё посмеяться, повеселиться, но не включать свой мозг и о чём-то таком думать. Ему хватило первого неудачного брака, закончившегося разводом, и обнадёживать Шаста ложью сейчас, ой, как не хочется — Антон.. — Нет! Я пойму, если тебя привлекают девушки, а мы просто друзья, просто я уж молчать не могу, меня так терзало всё это. Сейчас как камень с души, спасибо. Арсений проницательный, видит, мелькнувшую грусть и разочарование. Арсений не может сломать такое хрупкое сердце, любящее и.. любимое. Шаст совсем как ребенок, и Попов сам замечал некую химию между ними. Боялся назвать это любовью. — Тош, я не про это.. не кажется тебе, мы слишком торопимся? Ты мне нравишься, и я... Они случайно встречаются взглядом. И опять случайно сидят слишком близко друг к другу. Или может Антон специально подвинулся, пока Арс не видел. Сейчас бы, как во всех фильмах, между героями произошёл поцелуй, страстный и неповторимый. На фоне бы заиграла музыка.. Но они не в кино, а война не оставляет место любви. Война убивает и веру, и надежду, и любовь. Кто-то на улице кричит, предупреждает об очередном обстреле. Вся живая часть города отмирает. Если и казалось, что они здесь одни, то это далеко не так. Кто-то спал, кто-то прятался.. людей оказалось много, и все хотят ещё жить. Антон сам не понимает, как молниеносно хватает Арса за руку и тащит в ближайшее бомбоубежище. Арсений спотыкается, спешит, боится. Каждый раз страшно, как в первый. Когда взрыв гремит где-то совсем рядом, обоих откидывает в разные стороны. Руки расцепляются, и никто не успевает и слова сказать, как рядом падает ещё фугасная бомба. А Арсений уже один и совершенно не знает, где сейчас парень. Снаряд углубляется в землю, и он, несмотря на заплетающиеся ноги, бежит прочь. Путь к бомбоубежищу перекрыт, поздно, а до взрыва считаные секунды. Каким-то чудом Арсения почти не задевает, только поток воздуха и песка заставляет упасть на землю сплошмя, прикрывая руками голову. Антон... Страшно подумать, что с ним, жив ли он... Поэтому Арс не думает, лежит ещё какое-то время, пока шум вокруг не укладывается. Антона нет. Теперь-то он понял, какой глупый страх признать правду. Он действительно любит. Даже сейчас думает не о себе, а о нём. Боится больше не увидеть знакомой улыбки, не услышать шуток. Арсений до сих пор не двигается, мысленно возвращаясь к их разговору. Чёрт бы побрал его неуверенность. Надо было сказать. Вдруг сейчас уже поздно? Он не хочет думать. Его хватают за одежду, рывком поднимая вверх. Чужие руки так сильно сжимают тело, Арс не успевает сообразить, что происходит, то ли сознание с ним плохо шутит, то ли кому-то он сдался. — Арс... Арс, я так боялся.. ты пропал, а там бомба.. и я Антон.. как же он скучал по этому голосу. Арсений так же крепко обнимает в ответ и замечает безудержные всхлипы и вздохи. Неужели плачет? Попов осторожно смотрит в лицо. — Тош, всё уже хорошо, видишь? Все живы, все здоровы.. — Я просто... — Тише, я понимаю. Оба молчат. Оба считают секунды рядом. — Антон, я подумал над разговором, и ты представить себе не можешь, как я люблю тебя, боже, да в мире слов не хватит, чтобы описать мои чувства. — Арсений аккуратно берёт за подбородок, смотрит в покрасневшие глаза. — Я готов всё сд.. Его грубо, но так страстно затыкают поцелуем. Сейчас здесь нет понятия „я и он”, только „мы и наша любовь”. Война может попытаться забрать веру, надежду и любовь, но человек никогда не сдастся перед ней, никогда не отдаст чувства. Вера скрашивает даже самые серые дни. Надежда помогает не сдаваться и стоять до последнего. Любовь заставляет ценить жизнь. И если такова цена победы — они выдержат.