Не то чтобы он этого хотел

***

Изуку смотрит сверху вниз и не может поверить собственным глазам — потому что выглядит это и правда как самый натуральный сюр, особенно учитывая, что происходит подобное именно с его точки зрения, то есть с ним, а если немножко конкретней — с ним и Каччаном. С Каччаном, который, привычно нахмурив почти невидимые брови, смотрит снизу вверх. В багровых глазах — про которые наверняка через пару лет, когда тот уже станет крутым про-героем, будут говорить что-то вроде «налитые кровью поверженных врагов»… — так вот, в глазах горит решительность вперемешку с неловкостью, но Изуку вообще-то понимает, да, он бы вот перед Каччаном рот точно раскрыть не посмел хотя бы потому, что здраво побоялся, что это будет в принципе последний раз, когда одна челюсть произвольно отсоединится от другой. С разорванной пастью много не поговоришь так-то. Хорошо все же, что задача переговоров и, соответственно, звукозаписи досталась не ему. Но вот если б знал, что потом придется творить подобное, лишних сто раз подумал, что-таки челюсть Исцеляющая Девочка приделать еще в силах, а вот помочь с его уже встающей далеко не ребром проблемой уже вряд ли. Изуку чувствует, как щеки волей-неволей наливаются кровью еще сильнее, пока пальцы толкаются глубже и минуют корень языка — Каччан давится вздохом и почти кашляет, но вовремя вдыхает глубже — тут уже Деку задерживает дыхание, потому что поток воздуха рядом с намокшими от чужой слюны пальцами создают такой лютый контраст, что перед глазами едва не вспыхивают взрывы. Стоит поблагодарить генетику, что слюна у Каччана, вроде как, не взрывается, потому что это, наверное, было бы той еще проблемой, ибо если с потом еще можно как-то управляться, то слюна, она… Она, блин, вся на его руке, она на ладони, она на костяшках, она на подушечках пальцев, которые щупают бархатистый язык, она стекает по бледному подбородку и скоро окажется на грубой и почти нечувствительной ладони, удерживающей его, а все потому, что Изуку никак не нащупает то, что нужно. Драный микрофон, кто вообще поставил в условия совместной миссии подобное? Зачем вообще пихать звукозаписывающий чип в глотку? И что он там записал? Как Каччан орет? Изуку все время сидел на другом конце провода и должен был анализировать все, что происходит у Каччана — едва ли понятна была хоть часть сказанного его оппонентом, что доносилось через наушники. Придется позже, оформляя отчет, на свой страх и риск докопаться до Каччана. «Если прикрепить микрофон к костюму, всегда есть вероятность, что в ходе сражения его снесут» и бла-бла-бла. «Это распространенная секретная практика, которой среди героев пользуются на миссиях, где есть вероятность заполучить важные данные в переговорах без свидетелей». Очередная тупая вероятность. У Изуку вот сейчас тоже есть две вероятности — поскорее достать из глотки Кацуки микрофон и уйти с миром или продолжать мешкаться и остаться без башки, как только тот опустит взгляд на десяток-другой сантиметров ниже уровня его паникующих глаз. Каччан внезапно кладет ладони на рефлекторно дрогнувшие колени и больно впивается ногтями прямо над коленными чашечками — это явно какой-то знак, а Изуку не то чтобы силен в языке тела… Но наверняка это значит что-то вроде «поторопись, задрот». В духе Каччана и ситуации соответствует. Изуку снова сглатывает и жалеет, что одет в гражданское, в чертовы шорты, еще и задравшиеся как назло из-за сидячего положения, а не геройский костюм — ему, как не полевому участнику задания, разрешалось быть «не при параде», ведь задача состояла в извлечении из переговоров нужной информации на базе через прослушку — а всё потому, что впившиеся глубоко в мясо ногти ощущаются далеко не неприятно и в чувство совершенно не приводят. Вот ни разу. И это пугает, но не до дрожи — до дрожи у него скоро будет стоять. И нельзя сказать, что эта перспектива вдохновляет хоть сколько-то. Сложно решиться протолкнуть пальцы дальше, потому что дальше — уже, а чем уже, тем больше площадь соприкосновения, тем влажнее, тем… Запястье вдруг грубо обхватывает горячая ладонь, одним махом выдергивает руку из чужого рта, и хочется верить, что Каччан не намерен сейчас ничего взорвать — в частности, его. — Я, блядь, не на приеме у стоматолога. Харе там чето высматривать, задрот, эта херня глубоко в глотке, и лучше бы тебе побыстрее ее достать, пока я не оторвал твои драные ручонки, чтобы заняться этим лично, — грубый рык покидает искаженный в недовольной гримасе рот — губы у Кацуки теперь почти такие же красные, как глаза, потому что Изуку за минувшие пару минут обтер их как только мог. Руку отпускают, чтобы обтереть рот и подбородок от слюны, к счастью, пока еще не успевшей достигнуть все еще удерживающей чуть подрагивающий подбородок руки Деку. — Д-да, прости, — бормочет и, не зная куда деться от нахлынувшего новой волной смущения, отдергивает обе руки и прижимает к полыхающим щекам — раньше, чем успевает понять, что одна из них сейчас облита слюнями как мороженое приторным малиновым сиропом. — Ой-ой, — отдергивает, звонко пищит и беспомощно смотрит на ладони, зависшие прямо перед лицом, и хнычет, потому что вот это уже точно слишком — сравнивать слюну Каччана с малиновым сиропом себе дороже, и скоро придется, пожалуй, еще и заплатить за шальную мысль — теперь хочется не к лицу прикоснуться, а взять в рот и попробовать на вкус. Совсем-совсем немного. Пару часов назад, подумав о подобном, Изуку решил бы, что это как-то мерзковато — сейчас нет. — Долбаеб, Деку, — фыркает в своей манере Каччан, видимо, не посчитав нужным как-то комментировать это короткое представление. — Живей. Изуку с ужасом смотрит в ладони, опускает взгляд на замершего во флегматичном ожидании Каччана, вновь опустившего руки ему на коленки, и с трудом удерживается от косого взгляда на собственный пах — потому что палевнее этого разве что снять штаны. Приходится неловко кивнуть и заставить себя вернуться к изначальному, наиболее комфортному положению. Одна рука на гладкий подбородок, вторая наготове. Пятки кроссовок ощутимо упираются в деревянный каркас пожуханного общего дивана, и это помогает немного отвлечься и не дать себе сконцентрироваться на одних лишь руках. Если подумать, не такая уж большая проблема — подумаешь, встал. Подумаешь, на Каччана. Подумаешь. Встает вообще у всех. Не у всех, конечно, на Каччана, но в целом… Лучше, конечно, сейчас подумать о другом. И не о том, что ему еще предстоит как-то избежать совместной поездки из агентства до Юэй, да и вообще добраться до хоть сколько-то укромного местечка, чтоб хотя бы успокоиться вдали от катализатора катастрофических ощущений. Изуку сильнее сжимает подбородок, фиксируя положение, и заставляет открыть рот пошире, прежде чем, на секунду зажмурившись и не дав себе передумать и позорно сбежать, чтобы наскоро передернуть где-нибудь в туалете и там же издохнуть от стыда… Прежде чем толкнуться вперед двумя морально подготовленными и повернутыми кверху пальцами, уже готовясь нащупать заднюю стенку глотки, на которой должен быть прикреплен злосчастный чип. Каччан через долгие пару секунд под его взглядом вдруг жмурится и гулко сглатывает, отчего к костяшкам, имеющим куда большую чувствительность, чем ладонь (благодаря этому Изуку с ужасом осознает, что предыдущее погружение было лишь цветочками и искрами в глазах, а вот теперь за ними следуют настоящие взрывы — крах всего), еще сильнее жмется мягкий, влажный, упругий язык, в то время как в основание большого пальца, снаружи упирающегося в розоватую скулу, невольно впиваются зубы. Значит, небный язычок пройден, и осталось совсем немного. Самую капельку, и он избавится от всепоглощающей неловкости и пожирающего со всеми потрохами смущения. Цвет щек Каччана тоже почему-то далек от обычного, но, стоит признать, его положение куда более смущающее и стремное, и он на свой багрянец право имеет полное, тогда как румянец — да и не только он — Изуку имеет под собой непристойную подоплеку, которой очень и очень хотелось бы избежать независимо от ситуации. Губу приходится прикусить до боли, но в чувство это приводит едва ли. Пальцы он все же толкает глубже, по максимуму игнорируя тяжелое дыхание — свое и чужое — и натяжение на стыке среднего и безымянного пальцев, в который впивается уголок губ, стараясь попутно нащупать где-то там злосчастный микрофон, придуманный, наверное, конченными извращенцами. Если, конечно, нет более цивильного способа извлечь поганую цацку, о котором им не посчитали нужным сообщить во благо налаживания командной работы. Вполне в духе их наставника. Каччан почти кашляет — Изуку краем глаза улавливает ритмичное подергивание груди, но сам в этот же момент вдруг нащупывает кончиком пальца что-то явно постороннее, тут же среагировавшее на соприкосновение с кожей и мгновенно на него перекочевавшее. Изуку еще пару секунд смотрит в чуть приоткрытые слезящиеся глаза и наконец начинает вытаскивать руку — осторожно, стараясь не касаться кромки зубов и игнорировать факт того, что рука в слюне почти по самое запястье, и все это не где-то там и не в чьей-то там слюне — рука, ни много ни мало, побывала во рту Каччана — и сделала она это аж дважды. Вздох маскируется под неловкую возню на месте, дрожь уходит в диван через пятки и оборачивается напряженными до приятного натяжения мышцами — пальцы изо рта не выскальзывают с легкостью, а с трудом выходят. С трудом не потому, что проблемы со смазкой, нет, в слюне Кацуки при желании можно утопиться; проблемы — потому что Изуку не очень-то хочет их из горячей полости вынимать. Кончики пальцев, на одном из которых в ярком свете вечернего солнца поблескивает чип, наконец выглядывают наружу, а от них к пухлой губе тянется объемная и словно дразняще подрагивающая нить слюны, грозящая с секунды на секунду оборваться — и Деку не склонен к зависти, даже близко нет, он склонен к наблюдению, и наблюдение за ней в данный конкретный момент эту склонность ему организовывает с ужасающей скоростью — даром, что рука принадлежит ему же. Приходится заставить себя разжать пальцы левой руки, чтобы не выдать волнение — та стала напрягаться и грозила раскрошить ничего не подозревающую челюсть Каччана, если не на мелкие кусочки, то хотя бы на парочку больших уж точно. Из меланхоличной дремы в реальность выбивает, что удивительно, тоже не Каччан, а как раз-таки обрыв последней соединяющий его и Кацуки сомнительной природы нити. Смущение ощущается где-то на задворках, оно сидит где-то в углу рядом со страхом получить по щам за любое лишнее движение, жмет тому на прощанье руку и хорошенько бьет ладонью в собственный лоб — пора возвращаться на родину, Деку без трясущихся от смущения поджилок — не Деку. — Г… Г-готово, Каччан, — бормочет вполголоса — начинает приходить в себя после короткого потрясения. Глаза вдруг почему-то уже горят, на лице пламя со щек с поразительной скоростью распространяется в полноценный пожар, затрагивающий все, что только может, и от тревожного смущения вперемешку с нелепым стыдом начинает сводить даже гланды. — Можешь идти, — отодвигается, стараясь не смотреть, как Каччан закрывает рот, убирает с колена руку вместе со ставшим привычным теплом и вытирает тыльной стороной остатки слюны вокруг рта — не то чтобы Изу был как-то особенно аккуратен, извлекая чип. Каччан игнорирует его слова и будто вовсе забывает, что в комнате, кроме него, присутствует еще хоть кто-то — начинает с независимым видом подтягивать ремни, опоясывающие бедра поверх штанов, продолжая вальяжно восседать на полу далеко не в сейдза — колени широко раздвинуты, между ними точно поместилась бы рука Изуку от локтя до кончиков пальцев… И это определенно не те мысли, ход которых стоит поддерживать. Взгляд отвести легче, чем кажется изначально, и следующее, что Изуку находит нервно бегающим взглядом — контейнер для хранения чипа, маленький, не больше футляра для одной линзы. Убрать его не составляет труда — тот с такой же легкостью, как попал на кожу Изуку, перекочевывает в свое хранилище, что тут же захлопывается с характерным звонким щелчком. Дождаться ухода Каччана — и дело в шляпе. Тот как раз заканчивает поправлять обмундирование и расслабленно откидывается чуть назад, наверное, полностью усевшись задницей между ступней, и зачем-то поднимает взгляд выше — прямо на Изуку, который, вообще-то, тоже смотрит. Ладно, ему наверняка нужно отдышаться после напряженной миссии. — Так, эм, — сконфуженно тянет, стараясь сжатым кулаком не слишком неловко поправить подол очередной нелепой, но дорогой сердцу футболки. — Ты… «…собираешься поехать в Юэй или навестить родителей?» сказал бы Изуку, а исходя из ответа выбрал бы иной — отличный план, план-капкан, если бы Кацуки вдруг не прервал едва начавшийся монолог привычно грубо и не менее привычно самоуверенно ухмыляясь. — Ты, Деку, реально долбаеб или серьезно думал, что я не замечу, что у тебя на меня хуй встал? Деку… Деку замер весь — даже дыхание, до этого нервное и судорожное, остановилось. И не то чтобы после того, как прозвучало нечто подобное, он смог бы и в лучшем физическом состоянии что-то сделать в ответ на произошедшее дальше — Кацуки вдруг резко привстает и грубо толкает его вглубь дивана, вынуждая с силой откинуться назад и больно удариться затылком о прохудившуюся спинку. Изуку шипит сквозь зубы, морщится и тянется было приласкать саднящее место рукой, как ту, не церемонясь, перехватывают прямо за запястье, в то время как в десятке сантиметров от лица, впиваясь в скрипучий диван, приземляется явно пара нарушительницы тщательно выстраиваемого спокойствия и личного пространства номер один. — Да я не… Он не… Я… — бормочет, изо всех сил стараясь смотреть куда угодно, но не в глаза напротив, не на губы хотя бы, но игнорировать втиснувшееся между ног колено — решительно невозможно и очень, очень отвлекающе. — Кому втираешь? — наглая ухмылка, искажающая такой приятный без нее изгиб губ, все-таки попадается на глаза, а Изуку даже не успевает открыть рот в свое оправдание — из горла сквозь стиснутые губы вырывается несдержанный стон, а тело пронзает сотня-другая микроскопических игл, ударивших совсем не по больному, нет, это Каччан всего-навсего взял и как ни в чем не бывало схватил его за член. — Может, тогда я похож на тупого? Ну, раз ты меня так нагло пытаешься наебать, Деку, — тянет он, пережимая у основания отозвавшийся парой рефлекторных подергиваний орган и лишь сильнее стискивая запястье уже саднящее безвольно повисшей руки. Деку весь тоже вздрагивает и, за неимением лучших вариантов, свободной рукой цепляется за грубый пояс Каччана, надеясь лишь, что хоть это поможет немного заземлиться, но тщетно. Он хнычет, пытается отодвинуться и избежать будоражащего прикосновения, но вместо этого получает лишь собственной едва пообсохшей ладонью прямо в лицо — ее прижимают к губам, а в ухо вдруг прилетает разгоряченный фыркающий шепот: — Ну давай, скажи, что не хочешь этого, я тогда, может, и прекращу. Деку глухо стонет, дышит глубоко и наконец распахивает глаза — нос щекочут частые прядки торчащих во все стороны волос, но даже это недолго, ведь Каччан отстраняется и с прищуром смотрит теперь уже в ответ. Деку снова жмурится, стоит ему возобновить дразнящие движения рукой, а стоит Кацуки отпустить прижатую ко рту ладошку, та безвольно падает рядом на диван — а ко рту жмутся, получается, уже губы. Полусухие и совсем-совсем не такие на вкус и ощупь, как Изуку раньше случайно представлял. Они всего лишь парой кратких движений царапают невидимой коркой, вынуждают снова откинуться до упора — и вот тогда-то и начинается настоящее разбойное нападение. Язык Каччана врывается прямо в рот без каких бы то ни было предупреждений, но не то чтобы Изуку мог хоть как-то возразить; а рука вдруг находит тот самый оптимальный темп и силу, будто только и делает, что тренируется ежедневно правильно надрачивать ему через пару слоев одежды — Изуку хнычет, подаваясь бедрами вперед и жмурясь сильнее, теряется в сплетении языков и решает, что целоваться с Кацуки это как пытаться прожевать слайм — так же много, так же влажно и так же не-ре-аль-но. Апогеем становится укус — Каччан вполголоса взрыкивает и безжалостно вгрызается прямо ему в нижнюю губу, которую как раз захватил в плен — а Деку отзывается не по частям, а весь и сразу: тело сотрясает крупная дрожь, руки взлетают кверху, оплетают напряженную шею и почти заставляют обрушиться сверху всем весом. Каччан отстраняется, широко лизнув напоследок чуть приоткрытые губы, совершает еще пару фрикций, вероятно, оставшись довольным собой, и, словно ничего такого и не произошло, соскальзывает коленом с дивана и отходит на несколько шагов назад. Сквозь совсем немного приоткрытый глаз Изуку видит, как тот с независимым видом поправляет на себе одежду, вдруг подхватывает с пола упавший контейнер с чипом и разворачивается к двери. — Не то чтобы я этого хотел, но мы об этом еще поговорим, задрот. Не иди за мной. Куда уж там. «Не иди за мной». Да он теперь вообще вряд ли в принципе сможет идти.