***
Семен Константинович Тимошенко вздрогнул и потянулся к кобуре, когда у самого дома путь ему заступила фигура в длинном поношенном пальто. −Чего тебе? – недружелюбно спросил командарм 1-го ранга. Ненастная осенняя ночь надежно прятала черты лица человека в пальто. Длинные рукава скрывали опущенные руки. Черт его знает, что он мог в них прятать. −Если хотите спасти своего друга, − негромко проговорил человек сиплым сорванным голосом. – найдите доказательства смерти Адольфа Юшкевича. Он погиб в Гражданскую. Тимошенко нахмурился и одним движением вырвал из кобуры револьвер. Второй рукой сгреб человека за воротник и притянул ближе к единственному во дворе фонарю. На героя Гражданской войны глянули пустые черные глаза. На скуле цвел огромный синяк. Из-под повязанного на голову линялого платка выбилась совершенно белая прядь волос. −Кто ты? – прошипел Тимошенко, упираясь наганом человеку в бок. – Отвечай. −Я никто. – тихо отозвался тот. – А вот у Рокоссовского времени мало. Поспешите. Рука странного человека легла на дуло нагана и легко, без малейшего усилия, отвела его в сторону. Вторая стиснула пальцы Тимошенко на своем воротнике так, что командарму показалось, его рука попала в тиски. Он порывисто отшатнулся. −Кто ты? – уже растерянно повторил он. Фигура плотнее запахнулась в пальто и передернула плечами. −Сказала же. Я никто. И растаяла в темноте арки. Тимошенко глубоко вдохнул холодный сырой воздух. «Сказала…».***
Сердце стучало так, будто готово было сию минуту вырваться из покалеченной груди. Он стоял, опираясь спиной о выщербленную стену, и смотрел на выстраивающуюся расстрельную команду. У крайнего правофлангового ощутимо потряхивало руки. И глаза… Боже, какие у него были глаза. Словно собрался стрелять как минимум в отца народов. Неужели, слышал что-то о комкоре Рокоссовском? Усатов коротко махнул рукой, отдавая команду. А он не мог оторвать глаз от пляшущего дула винтовки бледного до синевы мальчишки. Неужели все?.. Звонко грохнул залп. Он покачнулся, хватаясь руками за стену. Глубоко судорожно вдохнул ртом, прежде чем понять… Он все еще стоит на ногах. И боли нет. Ничего нет. Усатов неприятно улыбнулся. −Неужели и теперь не подпишете? Он его не слышал. В ушах кузнечным молотом громыхало сердце. Грудь ходила ходуном, и боль от сломанных ребер теперь казалась самой сладкой на свете. Потому что он все еще жив.***
−Что ты сделала? – низким угрожающим голосом произнес хозяин. Она опустила голову, прячась за длинными волосами. Тонкие руки сжались в кулаки. −Дрянь. – выплюнул хозяин, принимаясь мерить кабинет неровными шагами. – Тимошенко теперь взялся копать. Да не один, черт бы его побрал. Хозяин сморщился, как от зубной боли. Круглое смуглое лицо на миг стало уродливой маской. Зловеще сверкнули стекла пенсне. −И ведь не сковырнешь гада. – с досадой пробормотал он. Она опустила голову еще ниже и улыбнулась про себя. Да уж, попробуй сковырнуть героя, который с триумфом вошел во Львов.** Кажется, хозяин все-таки разглядел что-то в ее лице. Потому что стремительно для своего сложения оказался рядом, с размаху влепил такую зуботычину, что беловолосая голова мотнулась. Нижняя губа лопнула. По подбородку потекла кровь. Хозяин намотал длинные пряди на кулак. Дернул несколько раз. Она искривила угол рта в усмешке и тут же получила еще удар, в скулу. Послушно опустила голову и замерла. Хозяин с отвращением отбросил ее волосы. −Пошла вон. Она, помогая себе руками, поднялась с колен, выпрямилась и выскользнула за дверь. У нее была дорога. Поскребышеву при виде ее изуродованного лица на миг изменило привычное самообладание. −Что с вами? – вырвалось у него. −Ничего. – покачала головой она. – Мне надо видеть товарища Сталина. Поскребышев нервно провел платком по шее, но кивнул. −Одну минуту.***
Какое-то странное чувство будто грызло изнутри при одном взгляде на съежившуюся у его ног фигурку, одетую в мятую форму с петлицами лейтенанта госбезопасности. Иосиф Сталин прикрыл глаза, вспоминая, что это чувство называется стыд. Первый советский сверхчеловек стоял перед ним на коленях, старательно пряча изукрашенное синяками лицо. Тонкие руки подрагивали. Иосиф Виссарионович поднялся с кресла, обхватил худые плечи под великоватой гимнастеркой и потянул наверх, заставляя девушку встать. −Запомни, − глухо проговорил он, глядя в блестящие темно-карие глаза. – кто бы что ни говорил, ты человек. Советский человек. А значит, никогда не унижайся. Никогда и не перед кем. Ты поняла меня, Асса Леденёва? Тонкие губы с кровавой коркой приоткрылись, словно Асса хотела возразить. Но ответила только: −Поняла, Иосиф Виссарионович. Товарищ Сталин нахмурил густые брови, вспомнив кое о чем. −У тебя ведь нет отчества? −У меня нет отца. – проговорила Асса. −Асса Иосифовна Леденёва. – твердо сказал он. – Теперь это твое имя. А за комкора Рокоссовского не беспокойся. Советский суд справедлив. Пойдем пока. Я хочу тебя кое с кем познакомить. Будешь за ними присматривать. Придерживая притихшую Ассу за локоть, Иосиф Виссарионович отвел ее в дальние комнаты. Там на подоконнике примостился худощавый темноволосый юноша. К его боку прижималась девочка помладше. Юноша что-то тихо ей рассказывал, отчего та звонко смеялась. Товарищ Сталин остановился на пороге, не решаясь разрушить маленький веселый мирок. Девочка вдруг повернула голову и радостно взвизгнула: −Папа! Асса отступила на шаг, когда маленький вихрь с разбегу бросился на шею товарищу Сталину. Тот с усилием оторвал девочку от пола, покружил, негромко посмеиваясь. −Здравствуй, солнышко, здравствуй. – и глянул поверх ее головы на юношу. – Василий, что же ты не здороваешься? −Здравствуй, отец. – прохладно проговорил тот, во все глаза глядя на Ассу. – Познакомишь нас с товарищем лейтенантом госбезопасности? Сталин осторожно поставил дочь на ковер и слегка подтолкнул Ассу в спину. −Знакомьтесь, дети. Это Асса Леденёва. Она будет иногда присматривать за вами. Товарищ Асса, это мои дети. Светлана и Василий. Светлана оглядела растерявшуюся Ассу с ног до головы. Задержалась взглядом на побоях. А потом несмело, бочком, подобралась ближе и сжала холодную руку своими горячими ладошками.***
Бледное ленинградское солнце резануло по отвыкшим от дневного света глазам. Константин Рокоссовский прикрылся ладонью, закрывая от Семена текущие по щекам слезы. Он и сам не знал, от чего они, эти слезы. От солнца ли или от сладкого острого ощущения свободы. Тимошенко против обыкновения молча взял его под руку и торопливо повел к фырчащему автомобилю. Где-то слева, почти на границе зрения, Рокоссовскому почудилась какая-то светлая тень. Но она промелькнула так быстро, что почти наверняка была обманом привыкших ко мраку глаз.***
Фронт уже несколько месяцев, как откатился от Москвы, а здесь было по-прежнему тревожно. А может, просто так действовала сама атмосфера госпиталя. Константин Константинович прикрыл глаза и осторожно перевернулся на спину. Ранение оказалось слишком тяжелым и все еще беспокоило. Особенно отзывалось поврежденное еще в «Крестах» легкое. За окном светило майское солнце, но даже оно не радовало. Где-то в коридоре негромко бормотало радио. Совсем рядом с палатой прозвучали легкие уверенные шаги. Обострившийся за месяцы неподвижности слух уверенно подсказал, что это шла женщина. Но не в туфельках, а в армейских сапогах. Дверь без спроса приоткрылась, и Рокоссовский, ожидавший увидеть медсестру, застыл на кровати. На пороге стояла высокая молодая женщина. Небрежно наброшенный на плечи белый халат не мог скрыть ее форму. Словно волчья шерсть из-под овечьей шкуры проглядывали малиновые петлицы, синие галифе. В руках женщина держала большой букет сиреневой и белой сирени. −Здравствуйте, товарищ генерал-лейтенант. – улыбка у женщины была неожиданно широкая искренняя, а голос звонким. – Разрешите? −Заходите… − нерешительно кивнул Рокоссовский. – Прошу прощения, но разве мы знакомы? Женщина одним широким шагом преодолела порожек и по-хозяйски распахнула окно. В палату ворвался пахнущий солнцем и мокрой землей ветерок. −Немного знакомы. – повела плечами женщина, пристраивая букет в большую банку и отставляя его на подоконник. До Константина Константиновича донесся слабый запах цветов. Женщина опустилась на стул в изголовье кровати и пристально уставилась на генерал-лейтенанта. Рокоссовский машинально подтянул серое казенное одеяло, прикрывая нательную рубаху. Чекистка сняла фуражку и тряхнула головой. По плечам рассыпались короткие совершенно белые волосы. −Рада, что вы живы. – неожиданно проговорила она. – И я… Я восхищаюсь вами. Вы – удивительный человек, Константин Константинович. −Кто вы? – тихо спросил Рокоссовский. Белые волосы будили на дне памяти что-то полузабытое, темное и вместе с тем пронзительно-нужное. −Раньше я была никто. – пожала плечами женщина, и Константин Константинович, наконец, разглядел, что она была совсем молодой, едва ли старше двадцати. Никто… Рокоссовский приподнялся, одеяло поползло вниз. Память сверкнула молнией, отбрасывая туда, в душную камеру в «Крестах». К холодной узкой ладони на лбу. Он мельком бросил взгляд на руки женщины. Худые тонкие… −А теперь? – хрипло спросил Рокоссовский. Женщина улыбнулась. −Майор государственной безопасности Асса Иосифовна Леденёва. Будем знакомы? Константин Константинович крепко сжал по-прежнему холодную и узкую ладонь. −Это были вы? – тихо спросил он. Асса кивнула и тут же отвернулась к окну. −А я вам сирень из Ленинграда привезла. Там она куда лучше, чем в Москве. Пушистый букет на окне утонул в луже солнечного света. Рука Ассы в ладони Константина нагрелась. Рокоссовский притянул ее к губам и поцеловал мягкую пахнущую мылом кожу. −Спасибо. – проговорил он. Асса серьезно кивнула и свободной рукой слегка сжала его плечо. −Поправляйтесь, товарищ генерал-лейтенант. Увидимся на фронте. Она поднялась и бесшумно выскользнула в коридор. Рокоссовский откинулся на подушку и прикипел глазами к ленинградской сирени.***
За дверью шумел удалой русский праздник. Рокоссовский прислонился плечом к косяку. В Карлсхорсте ликовали. Во всем Советском Союзе ликовали. Война окончена. Наконец-то. Тень сбоку шевельнулась, но Константин Константинович не вздрогнул и не потянулся к пистолету. Он прекрасно знал, кто любит и умеет возникать из мрака. Его советский ангел. Асса встала по правую руку, плечом к плечу. −С Великой Победой вас, товарищ маршал Советского Союза. – в ее голосе слышалась улыбка. Рокоссовский негромко счастливо рассмеялся. Зазвенели на груди награды. −И вас, товарищ полковник государственной безопасности. Асса привычно повела плечами. Неверный свет блеснул на ее единственной регалии. Скромной золотой звездочке под левой ключицей. Главной награде Страны Советов. −Подумать только… − проговорил маршал. – Четыре года… −Четыре года… − эхом отозвалась Асса. Эти четыре года она то появлялась, то исчезала. Входила в его дом, блиндаж, землянку, штабную избу легкой пружинистой походкой. Приносила то сирень, то тюльпаны, то охапку солнечных одуванчиков. Улыбалась широкой улыбкой, от которой теплели ее черные глаза. Рассказывала веселые байки из жизни диверсионного отряда особого назначения. И она не была человеком. Это Рокоссовский понял под Курском, когда Асса, лежа на его походной койке в дальнем углу штаба, сама вытаскивала из своей груди осколки и хриплым прерывающимся голосом уговаривала его, генерала армии, не паниковать и не умирать раньше смерти. А он широко распахнутыми глазами смотрел, как стремительно закрываются страшные раны. Константин Константинович тряхнул головой и положил руку на плечо Ассы. Леденёва склонила голову вбок, улыбнулась и проговорила: −Интересно, а в Берлине осталась сирень?***
В последний раз он увидел ее в мае 68-го. Асса смеялась и вместе с Ариадной искала, куда поставить огромный букет сирени. Константин Константинович из кресла наблюдал за их веселой беготней и улыбался тонкими высохшими губами. Прошло столько лет, а Асса по-прежнему выглядела на двадцать-двадцать пять. По-прежнему травила байки из своих заграничных турне. Притаскивала букеты цветов. На Москву уже опускались светлые весенние сумерки, когда Леденёва засобиралась уходить. Рокоссовский поймал ее за руку, удерживая рядом, и мимолетно поразился, какой уродливой выглядит его покрытая старческими пятнами кисть рядом с ее, такой же чистой и свежей, как тогда, в госпитале. Когда он целовал ей руки. −Почему ты так привязалась ко мне, Асюта? – тихо спросил маршал. Асса серьезно глянула в его светлые глаза, опустилась на колени перед креслом, но спина и шея остались прямыми. На его памяти Асса никогда не гнула спину. −Меня создали убивать. – прошептала она, обеими руками сжимая его ладонь. – И я убивала… И убиваю по сей день. Я даже не помню их всех… Не помню своего первого убийства. Но я помню вот что. Она ласково погладила неровные криво сросшиеся после «Крестов» пальцы Константина Константиновича. Карие глаза светились нежностью. −Ты был первым, кого я спасла. В раскрытое окно тянуло прохладой. Головокружительно пах букет белой сирени. Маршал Советского Союза гладил мягкие руки Ассы Леденёвой и тихо улыбался.