«Любовь, основанная не на здравом смысле, обречена».
Иэн Макьюэн.
Она откидывает голову назад, хотя знает, что сделает хуже. Ведь нужно наоборот: опустить её, чтобы кровь не забивалась в пазухах, не стекала по стенкам горла, раздражительно щекоча. Перед глазами всё ещё горящий в темноте комнаты экран ноутбука. Картинка перевёрнута, ведь Юджин лежит на спине, почти свисая с конца кровати. На паузе тот самый момент, когда Робби, обессиленный от полученной раны, поднеся дрожащую руку, какой держит зажжённую спичку, со слезами смотрит на фото, отданное ему Сесилией. Юджин тихо усмехается сухими потрескавшимися губами, на коих капли собственной крови. Она понимает, почему сегодня ей взбрело в голову посмотреть именно этот фильм и по какой причине ей стал отвратителен прежде казавшийся трогательным сюжет, в двенадцать лет разбивший ей сердце. Сейчас она бы сказала, что знает двоих, чья история переплюнула тяжёлые судьбы несчастных из романа Иэна Макьюэна. Будучи ребёнком, она не раз задумывалась, почему жизнь так несправедлива. Почему умирают те, кого ты так любишь? Кан Юджин могла бы заявить, что она искренне любила себя. Но ей пришлось лицезреть собственную погибель, когда она позволила чужим рукам вывернуть себя наизнанку. Рукой проводит по лицу и растирает между пальцев тёплую кровь. Переворачивается, ощущая дикое головокружение, и оказывается на животе. Голова всё так же свисает с конца кровати, а скрип двери, что закрывалась ранее сама по себе, прекращается. За дверью, в соседней комнате, точно открыто окно — Юджин чувствует, как волос небрежно касается сквозняк. Девушке не нужно заглядывать на кухню, чтобы убедиться в том, что Чонгук, оперевшись на подоконник, курит. Юджин могла бы догадаться, что ему не понравится, если она ударит его коленом в живот. Но её уже буквально трясёт, когда он проявляет силу больше, чем она может вытерпеть. Терпеть боль — всё равно, что глотать гвозди, но сейчас и это кажется ей не таким страшным. Щека горит до сих пор, кровавыми пальцами касается покрасневшей кожи, будто ладонь Чона была раскалённым клеймом, что оставила на её лице такие следы. Но Юджин на это готова лишь облизать губы, сглотнуть скатившуюся кровь, что пошла от дикого волнения, и остаться спать здесь, в комнате, которой в мире нет замены, нет лучше. Потому что это — дом. Дом — это его руки, редко ласковые, грубые, такие, какие есть. Дом — это глупые лиловые занавески, которые они купили на весенней ярмарке и после повесили на кухню. Чонгук, конечно, разодрал их, ведь они мешали ему курить, но Юджин всё равно не выкинула их. Они в выцветшей коробке под этой самой кроватью. Дом — это разбросанные вещи, потому что, кажется, на порядок у Юджин аллергия, а Чонгук просто слишком ленив, чтобы постоянно наводить чистоту. Дом — это, в конце концов, Чон Чонгук, потому что в мире Кан Юджин нет людей, которые имели бы большую значимость, чем он. Она складывает руки перед собой, утыкается в них подбородком и поднимает уставший взгляд на всё ещё горящий экран ноутбука. Честно сказать, она знает, почему сегодня ей захотелось пересмотреть «Искупление» и зачем вообще она сегодня в который раз задумалась о судьбе Робби и Сесилии. В детстве она думала, что у неё будет всё совсем-совсем не так. Она верила, что встретит того самого, с кем будет счастлива и не будет знать бед, что её жизнь не будет чередой глупых драм, но она, кажется, сглазила. Чёрт. Судорожно выдыхает, потому что ни к чему подкатывают слёзы, а ноутбук, стоящий на комоде, напротив кровати, гаснет. Взгляд Робби исчезает, вместо него появляется бездушный чёрный экран, и Юджин теряется, ведь ей кажется, что из этого мира пропадает единственный, кто знает настоящую её, и тот, кто понимает новую. Вбирает через нос пыльный воздух, кашляет, потому что он слишком сух, и слышит, как замок на входной двери щёлкает. Не слышит голосов, но догадывается, что кто-то пришёл. Кто-то пришёл и очень зря. В их обители какая-то холодная привычная война, совершенно не готовая видеть и принимать третьих сторон. А эта третья сторона в лице Чимина. Юджин сползает с кровати, оказываясь на холодном полу. Ламинат привычно шершавый, с каким-то отвратительным рисунком, где ничего не разберёшь. Лежит на нём, облокотившись спиной на металлический каркас кровати и проводя кончиками пальцев прямиком по нему, параллельно вслушиваясь в голоса за пределами тёмной спальни. — Юджин дома? — голос Чимина мягкий и спокойный, но очень хриплый. Привык ходить без шарфа и шапки даже в дикий холод, несмотря на то, что простужается часто. — Кажется, — отвечает Чонгук, а Кан кривится, поджимая губу. Не обидно. Не больно. Не больнее, чем пощёчина или разодранная кожа на заднице. — Спит? — вновь спрашивает Чимин, наверняка присаживаясь на стул и испытывающим взглядом исследую напряжённые плечи и спину друга. Пытается что-то раскопать, разнюхать, как поисковая псина, но понимает, что у гнилой души напротив глубина большая. Слишком чёрная и страшная, чтобы лезть в неё без страховки и наряда спасателей. — Смотрит фильм, — недовольно выдыхает хозяин квартиры, не готовый, чтобы сейчас кто-то копался в нём. Даже если это Чимин. — Просто я хотел сказать, что в универе потеряли её. Не отвечает на звонки, не сообщает причину пропусков. Скоро сессия, и если… — Она сама справится со своими проблемами, — Чонгук резок и холоден. Хочет заткнуть друга, чтобы тот прекратил. На душе и так грёбанная помойка: всё смешалось, потеряв истинный вид. Теперь и сам не знает, как во всём этом разобраться. Чимин замолкает, хмурясь и пытаясь понять, какого чёрта Чонгук опять такой. Закусывает внутреннюю сторону щеки — дурная привычка, перенятая у Чона, и старается расслабиться, но выходит отвратительно, ведь Пак боится тишины в квартире, погашенного света в спальне и того, что Юджин просто пропала. — Я могу поговорить с ней? — сглатывая и стискивая в руках ткань джинсов, спрашивает блондин. — Конечно, — сквозь зубы отвечает Чон, разворачиваясь к вытяжке над плитой, чтобы схватиться за недокуренную сигарету, как за спасательный круг. Юджин, понимая, что Чимин направляется к комнате, поднимается с пола и, пытаясь не шуметь вечно скрипящей расшатанной кроватью, ложится в постель. Дверь, издавая тихий скрежет, даёт ей понять, что парень уже на пороге. Он стучит костяшками по её поверхности и, опасаясь увидеть что-то ужасное, осматривает спальню, залитую полумраком. Душно и тлетворно. — Юджин? — целебный шёпот разносится по комнате, и девушка беспричинно улыбается в сжатый в руках плед. Будто ребёнок, играющий с отцом в прятки. — Эй, Юджин. Девушка переворачивается с одного бока на другой, не выпуская пледа из рук. Матрас прогинается и слегка скрипит, ведь Чимин аккуратно присаживается на разворошённую кровать, где всё кувырком. Она видит в темноте силуэт и вдыхает запах лёгкого мороза. Знает, что Пак улыбается, после ощущая, как его рука ложится где-то рядом с ней. Юджин, ощущая себя в безопасности, выползает из-под пледа. — Почему сегодня пришёл? — шепчет, становясь на колени и подползая к парню ещё ближе. — Настроение сегодня ни к чёрту. — А оно бывает у вас хорошим? — Когда Чонгук не истерит, то да, — выдыхает девушка, — впрочем, редко это бывает. — Я хотел поговорить насчёт университета. — Я не вернусь туда, — резко отвечает Юджин. — Почему? — Пак пытается найти ладони девушки, но она сжимается, будто прячется снова в свой кокон. Чимин хочет дать понять, что рядом, но Юджин не нужен никто. Ей достаточно тишины в такие горькие и привычные моменты. — Я хочу закончить учёбу дистанционно. Не вижу смысла мотаться туда. — Даже если так, сессию ты должна сдать очно. Таковы правила, Юджин. — Знаю-знаю, — недовольно бормочет в ответ она. Торопливо, тихо, но так по-своему, что Чимин в который раз прокручивает в голове заезженный, зажёванный, да просто, мать его, наизусть заученный вопрос: «Как эту девушку можно сравнивать с кем-то?» Таких, как Юджин, кажется, много. Наивная, влюблённая. До маниакальных приступов, до глубокой паники. Но в голосе её ноты чистые, не фальшивые. Ровный голос, будто колыбель. Чимин понимает, почему в таких, как Юджин, влюбляются. Нет, не влюбляются даже, а тонут. По собственной воле и без желания возвращаться на сушу. — У тебя кровь шла из носа? — обеспокоенно хмурится Чимин. — Просто давление, — пожимает плечами Кан, вновь залезая под плед. На коже ягодиц следы свежие, готовые, чтобы Пак их заметил. Но Юджин улыбается ярко, потрепав блондина по волосам, тем самым делая вид, что у неё всё хорошо. Хотя это душераздирающая неправда. Её слова сквозь кровавые разводы на губах, как ошейник из проволоки на его шее. Но он держится. Улыбка на пухлых губах парня такая же фальшивая. Пытается успокоить Юджин тем, что верит в её ложь, хотя она встревает в его трахеях твёрдыми комьями. Вскоре он выходит из комнаты, думая, что Юджин теперь точно вывернута наизнанку. Чонгук не ошибся: она и есть Ким Йеджи. Такая же увековеченная душа, только лишь в другом теле.