Способность

      — Сажали цветочки, а выросли херочки, — обреченно вздохнул дед Слава. — Да… видать, спокойно пожить не получится.       Снова шаги.       — Ети же пассатижи! — обернулся дед.       В дверях опять стоял Костик. С этой ухмылкой, которую хотелось обглодать с лица.       — Совсем забыл, — хранитель дернул рукой из-за косяка, — забирайте. Все честно.       …и только шаги удалялись.       …только хлопнула входная дверь.       — Че вы как не родные? Где крики радости?       Дед Слава закрыл рот. Медленно шагнул навстречу. И с замаха отвесил тяжелую оплеуху.       Аня зашипела. И швырнула стакан. Осколки брызнули о стену. Кровь стекала по засаленным обоям.       Жан просто сел на стул. И смотрел.       Клим в последний раз обернулся. Выпавший телефон силой мысли полетел в карман.       Женек улыбался.       Получилось.       Теперь надо было исчезнуть.       «Фак! Фак! Блядь! Невидимость надо было!» — чертыхался про себя Женек, мучительно поднимаясь сквозь медленно спадающее оцепенение.       К окну.       Глазами по углам.       Стул.       Оттащил в центр комнаты.       Топот громче.       Оскалился. Впился взглядом. Стул зарябил. Стиснул зубы до скрипа. Моргнул.       Он стоял сам к себе спиной на коленях.       Челюсти расслабились улыбкой.       А теперь бежать.       Влево. Вниз. Совсем рядом. Вправо. И тут.       «А если?..»       Дед Слава обернулся. Но тут же побежал дальше.       «Значит, получилось».       Разрубленный старый деревянный стул вспыхнул.       — До Кардымово один на двести шестой на сейчас. Плацкарт. Самый дешевый, — устало буркнул Женя в окно билетной кассы вокзала и нервно застучал пальцами по прилавку.       Ни автобусы, ни электрички уже не ходили. Оставался только Московский поезд. И последняя тысяча рублей. Женек, конечно, думал разменять ее где-нибудь под видом пятитысячной, но тратить силы на еще одну иллюзию побоялся. Еды в ближайшее время не предвиделось.       Из города гнало острое, как топор над шеей, предчувствие. Никто не должен был о нем знать, пока не поймают Клима. Недолго. День-два отсидится у мамки. А там по трекеру найдут этого обмудка бородатого.       — Пятьсот пятьдесят два рубля восемьдесят копеек, — механически проскрежетала через микрофон кассирша.       Калитка заунывно скрипнула. Раньше этот звук противно отзывался в зубах. На их половине дома свет не горел.       «Старая перечница не спит еще, — думал Женя, на ощупь отыскивая в дыре под подоконником ключ, — ща, поди, выползет. Вот где невидимость бы пригодилась».       Дверь за плетнем приоткрылась, ломая полночную темень. Фонарей на их улице отродясь не было.       «Может, прикусить бабку? А че? Она ж меня вичкой хлестала за одно сраное яблоко».       В свет прорезалось маленькое сморщенное, как завалявшаяся на полу курага, лицо.       — Хто тут-то шлындыбает? Пошли отседова к ебени матери! — скрипела бабка хуже калитки.       — Ба Мань, — отозвался Женек, решив повременить с ужином, — эт я.       — Хто я?       — Я. Женя Дятлов. К маме приехал.       — Тфу, — бабка взаправду длинно сплюнула с крыльца, — напугал, паразит.       И захлопнула дверь.       А вот и ключ.       Хорошо, что теперь можно свет не включать.       Женек скинул куртку и кроссовки и на цыпочках проскользнул в комнату. Но кровать, а следом и половицы за стеной все равно скрипнули.       — Сын, ты? — сонно спросила мама.       — Да, — крякнул внезапно просевшим голосом Женя, — разбудил?       — Не, не уснула еще, — она щелкнула выключателем, зевнула и распахнула объятия.       Женек подскочил в один прыжок, прижал к себе мать, уткнулся носом в пахнущие домом и покоем волосы. Отпрял. Посмотрел в заспанное лицо. Только теперь разглядел, что мама совсем еще молодая. Сколько ей? Тридцать восемь? Семь? Как Жан Иваныч. В смысле…       — Тощий-то какой стал! — ущипнула мать за бок. — На девок, поди, все деньги тратишь?       — Ма, мне надо тебе кое-что сказать…       Женек потупил взгляд. Сжал кулаки. Разжал. Снова сжал.       — Ну, говори, сыночка…       Глаза в глаза. В пол. В грудь. Снова в глаза. И снова в пол. Или не стоит. Все-таки двадцать лет был нормальный ребенок. Но скрывать-то не получится. Вдох-выдох. Глаза в глаза.       — Ма… так вышло…я не специально…я вообще так-то не хотел…но…Короче, я гей.       Взгляд застыл. Ресницы дрогнули. Мама рассмеялась.       — Идиот, бля, напугал! Я уж думала, денег кому должен. Или менты ищут. В кладмены не подался и ладно. Только ты это, на поселке хоть про это молчи.       — Ну, ма-а-а!       — Спать ложись. У меня смена завтра. Могу бестолковку твою подбрить.       Бабкой Женек позавтракал. Хотя скорее перекусил. Все-таки той уже на кладбище прогулы ставят — много не выпьешь.       В новостях ничего не засветилось.       Остается ждать, а пока смазать калитку, прибрать в доме, почистить снег во дворе, к концу смены зайти в парикмахерскую.       Мама спрашивала про все — про политех, про практику, про преподавателей, про одногруппников, даже про Ютуб-канал, который она непонятно как обнаружила. А про вчерашнее признание будто забыла. Женек был этому даже рад.       Ни на местных новостных сайтах, ни в «Подслушано» ничего хоть каплю полезного не было до самого утра, пока не опубликовали сообщение о смерти первого заместителя главы города Смоленска Бредихиной Ирины Витальевны.       — Мам, все я поехал, — крикнул Женек, — пиши-звони.       — А приезжал-то чего? — спросила она, выйдя в предбанник.       — Так…Соскучился, — почти не соврал Женек и быстро чмокнул мать в щеку.       С Костиком он столкнулся случайно. Точнее сказать, машина хранителей его чуть не сбила у привокзальной площади. Успел только пискнуть «соболезную», перед тем, как руки заломили за спину и закинули в машину. Снова волна электрической боли прошила бок.       Ехали прямо к дому.       Женек даже понять ничего не успел.       Остался в машине с одним опричником.       Костик и остальные вернулись скоро. Почему-то с Ольгой.       — Смена состава! — дернул его за рукав хранитель и потянул к подъезду. — Молчать!       Первой сдалась Аня. Повисла на шее, тихо хлюпая носом. Следом оттаял и дед. Щелкнул по затылку и тут же крепко обнял. Жан так и остался сидеть на стуле. Только смотрел теплее.       — Я знал, что вы меня любите! — довольно сказал Женек.       Дед отстранился, обтер руки о штаны и проворчал:       — Ты палку-то не перегибай. Жан может и любит, а мы так — неравнодушные родственники.