Кокон сомнений

      В комнате застыла тишина. До того пронзительная, что воздух загустился, облепив тело смоляной вязкостью. Обожжённый беснующимся пожаром мыслей разум требует подняться и нестись вслед за маячившим прямо перед носом сомнением, но движения выходят заторможенными. Ноги, проигнорировав все внутренние порывы, доносят до выемки между стеной и боком растянувшегося на полкомнаты серванта и подкашиваются, роняя своего хозяина в запоздало замеченную им пыль. От пары шагов сердце колотится так, словно им предшествовал как минимум десятикилометровый марафон. Может, и не в них дело? И дурнота подступает к горлу не от рябивших в глазах полос на обоях, заставших ещё те времена, о которых слагают хвалебные оды старушки на скамейках у парадных? И пальцы до сломанных ногтей хватаются за полинявший ковёр, когда очередной судорожный вздох не спасает от удушающих пут страха на шее не от внезапной смены обстановки? А что если дело всё-таки в той мысли, что тихонько скребётся, притаившись где-то в уголке, незаметно сгрызая озаривший душу не так давно радостный свет и приглушая даже хриплый каркающий смех, не смолкавший с тех пор, как Серёжа вновь почувствовал дыхание свободы? Что если примерещился ему обдавший сердце согревающей волной взгляд, что если протянутая ему рука — лишь очередной фокус живущей своей собственной жизнью части сознания…       Об стену что-то стукнулось, отлетев на пол прозрачными брызгами. И ещё, ещё. Не сразу прохлада изящного бокала, наверняка хранимого прежним хозяином квартиры для «особого случая», ощутилась в руке не как что-то стороннее. Не сразу стало очевидным то, что звон рассыпающейся по полу посуды не в состоянии заглушить набат, отбиваемый тревогой по пульсирующему нутру души, на котором знакомый и чужой одновременно шёпот высекает отпечаток нестихающей череды одних и тех же букв.       «Мёртвмёртвмёртвмёртв»       Напоминание.       А ведь Серёжа уже успел почти забыть об этом, в тот момент, когда в его отчаянии появилась прореха, и его вытянули из паучьих лап чокнутого мозгоправа. Почти поверил в концентрат ласки, чудом, не иначе, уместившийся в сорвавшемся с губ имени. И почти ощутил, как его дрожь сейчас вбирает в себя растекающееся по венам от мягких объятий тепло. Но если и это — вновь фантом, отчего он настолько осязаем? Почему слёзы вдруг оказываются стёрты со щёк, а зажатый в руке фужер — отобран и поставлен на ближайшую полку? Отчего взгляд цепляется за видневшиеся сквозь дверной проём пакеты, явно брошенные второпях, а мысли замирают от коснувшегося слуха приглушённого биения?       — Я здесь. Рядом, — слова доходят медленно, прорываясь сквозь мельтешение и суматоху.       Хочется крикнуть, позвать, но язык немеет на первом же звуке. Висок обжигает, и будь это боль, внутри, наверное, всё не ходило бы ходуном от смятения, а руки, перепачканные алыми поцелуями хрустальных осколков, не потянулись бы к чужим плечам.       — Знаю… Вижу, — выдох вдруг выходит плавным и лёгким, вопреки сжимающимся всё туже тискам сомнений.

***

      Свою основную функцию синтетическая шерсть выполняет отвратно. Сколько бы Серёжа ни кутался в плед, тот не греет, а лишь впитывает слабо удерживаемое телом тепло. Хотя, может, и не на нём лежит вина за скользящие по спине волны мурашек, даже не на сквозняке, вальяжно разгуливающем по комнатам, а на скрежете изогнутых когтей, царапающих прутья наспех выстроенной в подсознании клетки. Не попытка выбраться — игра. Нескладная мелодия, выходящая из-под бегущих по истрёпанным клавишам нервов пальцев. Закрыв уши, отгородиться выйдет от ворчливого шкворчания масла на сковороде и хлопка дверцы холодильника, но не от тихих слов. Вкрадчивых, несмолкаемых. Прерывающих на миг ритмичный стук где-то в грудной клетке, искалывающих терновыми ветвями лжи. Или болезненной правды. Не разобрать. Иллюзия и истина перемешались, закружившись вихрем цветных осколков. Калейдоскоп, маячащий перед взором клочками жизни, загорождающий собой реальность.       — Поиграем? — Птица предлагает нарочито благожелательно, будто не к борьбе за уцелевшие крохи рассудка взывает, а в шахматный клуб приглашает.       Взгляд скользит по обрывкам головоломки, надеясь отыскать среди них тот, что поможет выпутаться из стальной хватки сознания. Безуспешно. Те, словно в насмешку, выглядят правдивыми и искажёнными одновременно. Выхватить наугад? Только Сергей мысленно тянется к одному из них, как тело вдруг вздрагивает от ударившего по ушам заливистого лая, донёсшегося откуда-то с улицы.       И в этот момент калейдоскоп осыпается. Лишь один осколок не падает — ширится, заполняет собой разум. В голове ослепляюще вспыхивают картинки. Блеклая осень, наперегонки стекающие по стёклам капли, квартира, похожая на ту, в которой Серёжа находится сейчас… Разве что тогда она была не временным прибежищем для беглеца, не жилищем. Домом. Домом, где было тепло, несмотря на еле работающие допотопные батареи. Домом, запомнившимся своей тишиной, несмотря на вечно скандалящих соседей и детскую площадку под окнами. Домом, где Серёжа был не один.       Птица тогда высовывалась редко. Знала, что рады ей не будут, и терпеливо ждала своего часа — мига, когда рядом не будет того, кто сумеет защитить, не дать обмануться, вытянет из прочной сети кошмара. Лишь изредка она приходила ночью. Прокрадывалась в сны. Ненадолго, пока её не прогонял грубый, но бесконечно нежный голос, въевшийся в память настолько, что и сейчас слышится отчётливо, будто он — самое реальное среди показанных разумом картинок.       — Задремал? — нет, не будто. И правда, доносится извне. Негромкий, но перекрикивает Птицу.       Серёжа открывает глаза и натыкается на обеспокоенный взгляд.       — Немного. Весь день что-то в сон клонит, — повернув голову, замечает на столе тарелку с блинчиками, и разум будто окатывает ледяным водопадом.       Птица не готовила. Ни разу. Ни в истинной форме, ни за всё то время, что играла роль Олега.       Сомнения, окружившие душу каменной сферой, надламываются и расцветают изогнутыми узорами трещин.       Крошечная кухня мутнеет и изгибается, но тут же вновь обретает ясность, стоит перекрывающей взор пелене слёз пролиться на щёки. Рука тянется вперёд, касается короткой щетины, обводит скулу.       — Это и правда ты. Олег… — губы едва размыкаются, но в голосе — робкая уверенность. Пальцы чувствуют тепло лёгшей на них ладони.       Шёпот из подсознания становится почти неразличим.