Такой редкий стокгольмский синдром

Тебя изнасиловал маньяк, но не убил, а оставил у себя в логове? Ты хочешь нормальной жизни? Выход есть! Стокгольмский синдром на всех! Защитные механизмы человека, как они прекрасны! Мы физически не запоминаем боль; мы можем уйти из мира реального в мир фантазий; мы можем не воспринимать информацию, которая нам неприятна; если же нас что-то тревожит, мы можем переключиться на диеты, начать вести здоровый образ жизни и так до бесконечности. Но при всем разнообразии защитных механизмов, при всей глубине человеческой психологии, мы выбираем достаточно примитивный и почти бессознательный стокгольмский синдром для фундамента человеческих отношений. Стокгольмский синдром представляет собой смесь интроекции и идентификации с агрессором, первичных защитных механизмов психики человека. Связь интроекции с стокгольмским синдромом — заслуга мастера психологии, исследователя разнообразных сексуальных фетишей Зигмунда Фрейда. Конечно, сам термин «интроекция» ввел совершенно другой человек, имя которого вряд ли поможет при написании романов. Интроекция протекает в раннем возрасте бессознательно у всех людей без исключения: маленький ребенок перенимает повадки окружающих его людей, их взгляды на мир, их эмоциональные реакции на значимые события в жизни. Вскоре ребенок может частично отделаться от интроекции, так как она мешает ему стать «личностью», но иногда интроекция модернизируется — ее заменяет более сильная идентификация. Также интроекция часто бывает следствием депрессии у людей, потерявших кого-то или что-то, они винят себя в потере и пытаются как-то загладить свою мнимую вину. Но на этом интроекция как первичный защитный механизм психики заканчивает свое существование. Зигмунд Фрейд неожиданно заметил, что интроекция может перерасти в идентификацию с агрессором (в редких случаях — с любым другим человеком). Вот тут-то и вырос стокгольмский синдром. Но немецкий ученый предполагал, что отождествление себя с кем-то, кто угрожает твоей безопасности, есть причина появления эдипова комплекса — сын идентифицирует себя с отцом, который якобы отбирает у него права на мать. Но, как показало исследование младшей дочери Зигмунда, Анны Фрейд, идентификация с агрессором на эдиповом комплексе не останавливается, а идет дальше — в глубины человеческой психики. Вот тут и появились два стокгольмских синдрома. Первый — во время захвата в заложники/изнасилования. Второй — чисто бытовой. Но про домашнее насилие здесь редко пишут, а если и пишут, то более-менее правдоподобно из-за того, что это случается сплошь и рядом, а у нас есть коллективная память. Первый стокгольмский синдром цветет и пахнет почти во всех рассказах, в которых есть насилие. Хочу сказать, что насилие одним битьем и запугиваем не ограничивается. Насилие может быть разным: агрессор может делать что-то не в том порядке, который вы уже для себя установили; он так же способен давать ложную надежду (это часто бывает при односторонней влюбленности); может эту надежду отбирать. И нет, это не связано с запугиванием или осознанной психологической атакой. Мы можем причинять боль, сами того не замечая. Но если деспотизм распространен в нашей среде, то стокгольмский синдром — нет. Это редкое явление. Очень редкое. Настолько редкое, что я удивляюсь, откуда столько про него рассказов. #1 Разберем обычный сюжет номер один со стокгольмским синдромом (как утверждает автор): героя номер один насилует герой номер два (это первое изнасилование обоих), проходит время и, если герой номер один не покончил жизнь самоубийством, они воссоединяются. У них чистая, здоровая любовь. Так не бывает. Настоящие здоровые отношения — это настолько редкая вещь, насколько правдоподобен такой сюжет. Вообще, настоящей любви в мире мало, поэтому про нее пишут романы, снимают фильмы и делают компьютерные игры. Но в таких отношениях даже подобия любви не может быть. Герой номер один — жертва насилия. Жертвы насилия, в свою очередь, люди эмоционально нездоровые. У них два выхода. Первый — винить себя во всем (здравствуй, интроекция). Второй — озлобиться. Но при всех этих выходах жертвы насилия переживают определенный период, в котором они винят себя, просто в первом случае они из него не выходят. Они остаются там, думая, что насильника они спровоцировали. Это состояние можно описать, как психологическое самоубийство. При такой нестабильной психике героя номер один заставили бы ходить к психологу (если, конечно, он обратился бы в полицию) или же, в более запущенных случаях, отправили в клинику на лечение. К тому же, в голове героя номер один могла родиться мысль о том, что это повторится, а это не исключено. Привет, самоубийство или затворничество. Во втором случае психолог тоже обязателен (мы все еще рассматриваем идеальный вариант с обращением в полицию). Герой номер один будет чувствовать на себе взгляды, которые якобы свидетельствуют о желании повторить, озлобится и с помощью защитного механизма психики начнет воспринимать людей вокруг себя в качестве потенциальных насильников. Насилие не пройдет незаметно в обоих вариантах. При обращении в полицию насилие — горе для всех окружающих героя номер один людей. При обращении в полицию назад дороги нет. Герой номер один сразу же становится в глазах общества «жертвой», «человеком, которого изнасиловали». Клеймо на всю жизнь. Клеймо, которое я не пожелаю врагу. Но никто не хочет быть заклейменным. Поэтому существует вероятность, что герой номер один не обратится в полицию. Варианты с поведением остаются теми же, только уже без походов к психологу и без надлежащего лечения. Здравствуйте, самоубийство, затворничество, нестабильная психика. Также герой номер один почти никогда не признается обществу, что был изнасилован, если в его окружении находится другая жертва насилия, которая решилась на такой шаг. Это происходит лишь потому, что он будет бояться повторить эту нежелательную для психики ситуацию. Герой номер два — агрессор, человек тоже эмоционально нездоровый. Он может и не получить сексуального удовлетворения. Нет, семяизвержение здесь присутствует, но оно служит лишь сигналом окончания акта насилия. Удовольствие, вернее, радость от секса насильники редко испытывают. Им нравится мысль «я — бог, я — царь». У героя номер два тоже два варианта поведения. Первое — продолжить начатое. Второе — остановиться на одной жертве. В первом случае герой номер два становится сексуальным маньяком по типу «вора». Мол, зачем мне покупать телефон, если я могу украсть его. Точно такая же цепочка рассуждения появляется в голове у героя номер два только по отношению к своим жертвам. В таком варианте развития событий наш агрессор прекращает чувствовать эмпатию к женщинам или мужчинам, которые подверглись сексуальному насилию; становится более импульсивным и раздражительным. Изнасилования могут быть как и частыми, так могут повторяться и через пять лет, и через десять, если насильника не остановить. Второй вариант менее правдоподобен, но его вполне реально описать в рассказах. Если герой номер два насиловал осознанно — подготавливался, высчитывал, думал, рассуждал, – то в большинстве случаев у него есть «любимая жертва». «Любимая жертва» часто не подозревает о том, что она является прототипом для остальных жертв насилия. Она может быть кем угодно: женщиной с телевизора, умершей матерью, женщиной с фотографии в газете, соседкой, подругой детства (слово «женщина» можно заменить словом «мужчина»). К «любимой жертве» агрессор почти никогда и почти ни при каких обстоятельствах не применит ни физического насилия, ни психологического (мы здесь не рассматриваем случай, когда насильник ревнует «любимую жертву»). То есть, если насильник влюблен (больной любовью, разумеется), он не будет насиловать объект вожделения, он «сорвется» на человеке ему совершенно ненужном и не будет испытывать к нему никаких симпатий. Конечно, «любимая жертва» может быть и при первом случае, но обыкновенно при таких обстоятельствах, когда первое изнасилование спонтанное, «любимая жертва» не появляется или появляется очень поздно. Но перейдем к делу. Герою номер два неожиданно не захочется искать остальных жертв, поэтому он проецирует на героя номер один образ «любимой жертвы». В таких отношениях герой номер два будет окутывать заботой героя номер один, ласкать его и дарить ощущение надежды. Он не будет понимать, почему герой номер один не радостен, будет упрекать его в том, что он дарит ему заботу, которая предназначалась «любимой жертве», а не ее тусклому подобию, и каждый раз будет напоминать о его месте в их отношениях. Замена — не более. Можно ли сказать, что это проявление симпатии? Нет. Нет и еще раз нет. Это не симпатия. Это долбанное расстройство психики, блять. Стокгольмский синдром появится у героя номер один только в том случае, когда герой номер два насиловать будет часто, проецируя на него образ «любимой жертвы». В любых других ситуациях он просто не сможет появиться! Не сможет! Таким образом, наш первый сюжет есть сюжет в параллельной вселенной, хоть и описан реальный в нашем мире стокгольмский синдром. #2 Рассмотрим сюжет номер два: даны герои в количестве двух, герой номер один похищен/взят в заложники героем номер два, герой номер два требует выкуп, герой номер один познает все прелести стокгольмского синдрома и снова они живут счастливо. Здоровая, чистая любовь без кошмаров. Так тоже не бывает... ну почти. Во всяком случае, не так, как описывают, и без здоровых отношений. Герой номер один — жертва похищения, заложник и так далее по наклонной. Он вырван из своей среды, где он чувствовал себя комфортно. Даже если у него были разногласия с родителями, он был отшельником в школе — это его родная среда, это то, к чему он привык. У него же это отобрали. Тут опять два варианта. Привет, злость. Здравствуй, стокгольмский синдром. Злость в качестве злости — адекватная реакция на происходящее. Здесь герой номер один остается нормальным человеком, потому что все-таки похищение – это не изнасилование, общество быстро забывает этот факт в твоей биографии, а психологи помогают справиться со стрессом. Если человек хочет лечиться, то он обязательно сгладит это в своем сознании, но все-таки с точки зрения обыкновенного человека, не подвергшемуся такому насилию, он «не такой». Стокгольмский синдром. Тут два подварианта. Первый. Герой номер два очень вежливый, начитанный, человек, производящий при любой другой ситуации очень хорошее впечатление. У героя номер один возникает такая цепочка рассуждений: он умен — он смог выкрасть человека/захватить в заложники — он требует выкуп — значит он бесстрашен, не боится полиции и так далее, снова по наклонной. Установка «сильный — хороший защитник» действует почти всегда, она у нас в подсознании. Герой номер один будет думать, что его похититель — сильный человек, а значит, хороший защитник. Его психика сделает совершенно нелогичный вывод: герой номер два защитит героя номер один от себя самого. Нелогично. Неправильно. Но это реальность нашей психики. Когда же герой номер один понимает абсурдность своего предположения, то сознание изворачивается и снова подкидывает вывод, удобный защитному механизму: герой номер два сможет удержать себя от неоправданного насилия в адрес героя номер один. Вот тут и распускается пышным цветом стокгольмский синдром. Второй подвариант. Герой номер два вынуждает под страхом смерти героя номер один оказывать ему содействие. Жертва начинает бессознательно перенимать стремления, цели (привет, интроекция), а потом оправдывает героя номер два, начинает анализировать его поступки и аргументировать их (привет, идентификация с агрессором). Герой номер один не влюбляется! Он становится «союзником», «соратником», человеком, который «обеляет» похищение или удерживание заложников. Он становится «адвокатом» для агрессора. Такое состояние длится на протяжении короткого срока, и потом может (это удручающий факт) появиться симпатия. Герой номер один знает о том, что похищение/удерживание заложников — вещь плохая, но он оправдывает их, старается понять логику героя номер два. А, как известно, понять — значит простить. В данном случае жертва прощает свое похищение или насильное удерживание взаперти. А когда человек прощает, у него возникает невольная симпатия. Но как только героя номер один освобождают, его сразу же лечат. Люди не такие уж дураки, чтобы оставлять жертву без лечения. Психологи, дяди, тети, полиция — словом, все объясняют герою номер один, что герой номер два преступник. И часто (слишком часто) жертвы осознают это, так как нет уже механизмов давления, не надо ничего бояться, а герой номер два не мелькает перед глазами. Стокгольмский синдром проходит, почти не оставляя следа. «Почти» относится не к скрытой влюбленности, как многие подумали, а к пошатнувшейся психике: жертва будет думать, что это может повториться, что она во всем виновата, что это был лишь сон и так далее. Нет, герой номер один не будет думать «ой, я его любил(а)». Синдром прошел. Но были ли бы нормальными эти отношения, когда жертва осталась бы с похитителем? Нет. Не были бы. В отношениях, где один оправдывает другого, не может быть взаимного уважения, радости и счастья. #3 Такой сюжет я встречала дважды: в англоязычном фандоме сериала «Твин Пикс» и в одном уже забытом фильме про девочку и педофила. Он звучит так: герой номер один влюблен в героя номер два, герой номер два не отвечает взаимностью или делает вид, они занимаются сексом, но герой номер один был вообще-то против. Он не осознал, что это было чертово изнасилование. В фандоме «Твин Пикса» герой номер один так это и не осознал и стал строить нормальные отношения, в забытом мною фильме девочка решила покончить с собой. Оба варианта вполне правдоподобны, только первый чуть менее. Когда жертва не осознает акта изнасилования, она утверждает, что это было по взаимному согласию. Всячески защищает насильника, говорит, что любит. Причем наседает на то, что секс произошел не тогда, когда кто-то был пьян, плохо себя чувствовал, а по почти взаимному согласию. То есть, если утрировать, сидели герои, пили чай, а второй герой предложил заняться сексом. Герой номер один вроде бы согласен, но не очень. Во время процесса он пытается остановить ход событий, но неожиданно прекращает попытки к сопротивлению, мол, может так заслужу его любовь, ничего, мол, не происходит страшного. Защитный механизм, невзаимная любовь — привет, изнасилование. Запомните! Когда вы не согласны всей душой и телом, это называется чертовым изнасилованием, блять. Никаких нормальных отношений быть не может в таком случае! Второй вариант, когда герой номер один осознает, что это было изнасилование, что он действительно не хотел тогда никакого секса, проходит по сценарию героя номер один из первого нашего сюжета про изнасилование: стыд, обвинение самого себя, клеймо на всю жизнь, самоубийство или затворничество. Такова реальность жертв изнасилований, такова реальность якобы распространенного стокгольмского синдрома. Из всех вариантов развития разнообразных отношений «жертва — агрессор» мы увидели его только в четырех случаях, в одном из которых слишком много «если», а в другом — он не так заметен, скорее это можно назвать отрицанием происходящего, а не стокгольмским синдромом. Но вывод во всех случаях мы сделали правильный. Не было, нет и не может быть здоровых отношений в таких ситуациях.