Русалка

Джесс приходит домой поздно из галереи — руки у него опускаются от усталости, но нужно еще отмыться от краски (особенно на лице; в электричке на него все подозрительно косились). У него сейчас большой проект — и страшно тяжелый, и вся семья знает: его лучше не отвлекать. А потом Джесс из коридора проходит в комнату, где они работают и живут почти вместе с сестрой, тоже приехавшей на учебу в город. Мэй Бэль сидит под приглушенным светом лампы. Сутулится, кончик языка от усердия высовывает, и в глазах у нее — такой живой азарт, что кажется, будто он отпечатается на бумаге вместо букв. Комната наполнена резким, быстрым стуком рычагов печатной машинки. Джесс улыбается — устало, едва поднимая уголки губ, тяжело-тяжело, потому что работа, оставленная им в галерее, тоже тяжелая, а ему нельзя просто так лечь спать — нужно поесть, нужно оттереть краску под душем. Джесс улыбается и опирается спиной на дверной косяк, руки скрещивает на груди и поводит плечами, — когда он рисует, то и почесаться толком забывает. Особенно то, что рисует для галереи. И для сестры. Мэй Бэль его не замечает: у нее книга. Она каждый день после написания читает вслух в этой комнате — берет в руки толстую стопку напечатанных за день листов, распрямляет — порой с хрустом — спину и отводит руки подальше, читая, радуясь, улыбаясь персонажам, улыбаясь описаниям. Джесс столько рисовал по этим описаниям — не сосчитать. И стена у них в кухне год, по кусочку, красилась под закат, описанный в первой же главе ее книги. Книги, наполненной видами, пейзажами и персонажами, с окружением слитыми воедино словно — Джесс видел это так, читал и перечитывал, каждую часть успел зачитать до дыр и теперь на работу в портфеле таскал любимую первую, уже отреставрированную своими руками. С новой обложкой — еще одним пейзажем из книги, из седьмой главы, той, где впервые появляется русалка. Мэй Бэль обожала русалок — обожала воду, обожала мосты и канаты, подвешенные над водой: Джесс после смерти Лесли постарался, чтобы сестра не начала воды бояться. Не начала, глядя на реку, представлять, как тонет. Он сам с этим с трудом справился, и он не желал того же сестре — бесконечные сеансы с психотерапевтом, «это все у тебя в голове, Джесс». Естественно, в голове — у него, художника, все было в голове. Или на бумаге. Но воду ему было рисовать слишком тяжело — на его глазах голубой водоем на холсте расступался, выпуская наверх бледную Лесли — с жаберными щелями на ребрах, длинными, словно от ножа. Улыбающуюся так же, как при жизни. Джесс, приходя после галереи вечерами, садился на диван в комнате Мэй Бэль — и ждал, пока она начнет читать вслух. Слушал. А на следующий день — вновь шел в галерею и рисовал-рисовал-рисовал. Для себя. Для сестры. Иногда — и для Лесли. Тоже.