чонину три
хёнджин целует чонина в обе щеки, подворачивает рукава слишком большой для него темно-синей кофты и только после этого, осторожно погладив по голове, позволяет ему скорее сбежать из-под своего внимательного взгляда под такие же взгляды нескольких воспитателей. встречающий детей феликс улыбается, когда чонин проносится мимо него к уже ожидающему сынмину, который в нетерпении уже весь изводится и что-то особенно эмоционально восклицает, хватая чонина под руку. они даже не оборачиваются, и хёнджин не может сдвинуться с места еще несколько секунд после того, как его ребенок совсем пропадает из виду; из полутранса выводит тихий голос феликса, сетующего на погоду. — ага, — хёнджин улыбается ему как может открыто, хотя чувства донельзя смутные и хочется поморщиться, — звоните, пожалуйста, если что. в любое время. только дождавшись вежливого кивка от феликса и избегая дальнейшей даже возможности разговора, хёнджин скорее вылетает из помещения — несколько недлинных лестничных пролетов, пост охраны и улица, он может опоздать на работу, если не поторопится. этой весной особенно холодный ветер, и в светлой легкой ветровке он замерзает в момент, по старому длинному пальто, все же, очень скучая, но оно потерялось где-то между зимой и осенью три года назад, когда стало мало из-за того, как хёнджин пополнел. с ветром же тянет едкий и неприятный запах дыма — сжигают прошлогодние листья — совсем вытесняя из мыслей и из памяти приятно-пряный и немного сладкий, оседающий почти на языке привкус, оставшийся от феликса — не его. от феликса пахнет альфой, а он сам вряд ли может почувствовать — запрещать ему отношения никто не вправе, даже несмотря на работу с детьми, которые различать запахи еще только-только учатся.чонину год
жизнь перестает походить на огромную вереницу из судебных процессов, крутящихся вокруг денег, когда хёнджин возвращается домой с ребенком на руках. у знакомых мама выменивает на невесть что старую коляску — чонину в самый раз — теперь можно пройтись по улице почти налегке, а не с ним на руках. у хёнджина от стресса и подкосившегося здоровья выпадают волосы (хотя родители говорят, что все в порядке) — приходится постричься короче и скучать по светлому хвосту, который можно было собрать раньше; скучать в принципе хочется по многому, но оказывается как-то некогда — чонин делает первые шаги и позже даже ходит сам — от мамы до отца и обратно — хёнджин невольно плачет несколько часов после того, как мама зовет его посмотреть на «папину гордость». чонин — папина гордость — собирает на себе уйму неугомонных взглядов соседей, которые были уверены в том, что хёнджин уезжает учиться очень надолго и «умница вернется с красным дипломом», но хёнджин переигрывает их всех и готов от нападок отбиваться. выходит, к слову, ни к черту — больше он просто молчит. ему открывает дверь соседка, когда с коляской и ступеньками справиться становится сложно, он спешно ее благодарит и старается сбежать быстрее, потому что «молодец, что родил» плавно перетекает в «а что с альфой?» и «бедненький»; хёнджин старается не слушать и подниматься по лестнице быстрее, потому что чонин — не наказание. больше выслушивать приходится, конечно, в лицо, потому что за спиной хёнджин ничего услышать не может и этому рад. принимая грубость за беспокойство, они говорят, что с первенцем всегда так — трясешься и боишься спустить глаза, потом спокойнее. хёнджин не понимает, как можно за годовалого ребенка оставаться спокойным, в очередной раз жалея, что мимо ушей пропустить не получается — все, что касается чонина, само собой оседает в мыслях: и про учебу, и про «слишком рано» — хёнджину почти двадцать, и он не был готов к чонину, кажется, так же, как и чонин не был готов к такому отцу.чонину три
в середине апреля чонин подхватывает простуду, заодно заражая еще и хёнджина — приходится отпрашиваться с работы и молиться на утекающую сквозь пальцы премию и милость начальника, прежде чем с больным горлом и насморком, закутав чонина в теплый красный шарф и две с половиной кофты, еле-еле уговорить его дойти до больницы — «кризис трехлетки, кризис трехлетки» — хёнджин не знает, радоваться за то, что чонин ведет себя как обычный ребенок в три года или все же сходить с ума по этому же поводу, потому что поцелуй в лоб не срабатывает, а обещание зайти за сладким — да. нести на руках его донельзя уже тяжело — снова причина для радости — чонин выше большинства детей его возраста, и хёнджин считает это полностью своей заслугой, даже если и так больная спина под его тяжестью напоминает о том, что греющая мазь дома кончилась уже давно. — мы вот, — хёнджин садится перед их лечащим врачом, бан чаном, пристраивая успокоившегося чонина к себе на колени, — с температурой и соплями. и горло болит, да? — да, — чонин для правдоподобности несколько раз неправдоподобно кашляет. а после заходится в настоящем кашле и страшно прерывисто хрипит — хёнджин осторожно гладит его по спине и убирает лезущие в лицо волосы, борясь с желанием попросту обнять и не отпускать. по кабинету пряно-сладким флером проходится запах чана — очень успокаивающий, но хёнджину все так же, несмотря на легкую эйфорию, тревожно. чан прописывает детские антибиотики, а хёнджину предлагает подняться на этаж выше не к педиатру, чтобы узнать, что вообще делать с собой; получается только естественно обеспокоенно по этому поводу кивнуть и скрыть приступ кашля, исчезая из виду поскорее — чонин чуть ли не плачет и отказывается надевать свою любимую шапку, хотя и не сопротивляется почти — хёнджину до сковывающего беспокойства за него страшно, не помогает даже «с первенцами всегда так» засевшее в голове, потому что чонин тихо глотает слезы всю дорогу до дома и почти десятиминутную остановку в аптеке (половину очереди хёнджину удается проскочить — спасибо смягчившемуся при виде чонина омеге с женой). он сонно глотает таблетки и соглашается запить их только соком — хёнджин позволяет — и укладывается рядом с ним на кровать — чонин перед сном лезет обниматься. с беременностью с иммунитетом приходится попрощаться от слова совсем, а после рождения чонина и с возможностью самому сходить в больницу — хёнджин пишет маме и еще раз спрашивает, что делать (кроме того, что сказал чан), только после этого еще и какие таблетки выпить самому. феликс звонит неожиданно — хёнджин не успевает сказать маме спасибо — и вежливо интересуется, где чонин и оставить ли ему завтрак или обед, потому что еще и сынмин попросту отказывается есть без него. — спасибо, нет, — хёнджин думает позвонить джисону, — мы заболели. от слов феликса у хёнджина, кажется, поднимается выше температура — или голова как-то сама собой отключается, подкидывая подобные мысли — он извиняется за беспокойство и просит звонить, желает выздороветь скорее; хёнджину тоже («по голосу слышно»). феликса для обычного воспитателя в его жизни слишком много. — мы заедем после обеда и привезем тебе таблетки, — на заднем плане что-то бормочет сынмин. — хан-и, ты мог бы просто немного посмотреть за чонином, пока я вернусь, — хёнджин говорит как может тише, потому что чонин все еще спит. — ты по пути в аптеку откинешься, хёнджин-и, — джисон шепотом делает замечание сынмину — слышно все равно хорошо, — хёну пришлось забрать сынмин-и из сада, потому что он без чонина закатывает им истерики, феликс очень, знаешь ли, извинялся. — знаю, — он убирает с мокрого лба чонина волосы, — сынмин-а точно будет в порядке? — ну, я скажу ему, что если он подойдет к чонину близко, заразится и точно не увидит его еще долго, — хёнджин слышит детское «я все слышу» и следующее за ним джисоново «так я и не шучу», и смеется, — было бы еще хорошо проверить, как там ты, а то никогда же не скажешь, даже если умирать будешь. «чонину нужно поесть, как проснется» — в голове очень жалобным собственным голосом проносится, нужно подниматься с теплой постели, оставив его отдыхать одного, а за сладким они так и не зашли, чонин может расстроиться, и хёнджин расстроится за ним следом. — спасибо, хан-и.до рождения чонина
хёнджин плачет, потому что его альфа — худший человек в мире. хёнджин узнает о беременности слишком поздно, чтобы оставить себе хотя бы надежду на выбор — и продолжает держать рот на замке, ходить на учебу и успевать на работе, слушать обвинения от того, кто «не-готов-к-такой-ответственности-хван-ты-специально» и десять нарицательных следом. от него очевидно пахнет иначе, но почему именно, замечают только преподаватели и старшие на работе, предлагают уволиться, пока никто еще не знает, уйти в академ или вовсе отчислиться: «ты же не хочешь, хёнджин-а, чтобы поползли слухи» — хёнджин не хочет, чтобы он и его ребенок волновали однокурсников и коллег, преподавателей и начальника — совершенно незнакомых людей. до зуда в ладонях хочется ответить: «советы свои себе посоветуй» на очередное замечание профессора по древнегреческому, постоянно таскающего с собой зонтик в любую погоду и любящего напоминать про джисона, который отчислился почти в начале года; у джисона неизменно есть его альфа и метка на шее, у хёнджина нет ни-че-го. он проводит со своим альфой одну течку, прежде чем оказаться провокатором и во всем виноватым, а следом — в одиночестве. позвонить ни джисону (они проучились вместе совсем недолго), ни родителям не хватает совести, остается злиться на себя и на своего альфу, постоянно ожидая подвоха — от простых угроз до «это не мой ребенок, хван», но перед бурей очень тихо, а хёнджин спускает все деньги на витамины, которые, говорят, нахваливал джисон. мама хёнджина любит его больше всего на свете, а он так не хотел ее разочаровывать — десять раз отлично окончившая школу умница, одиннадцатая — поступил в хороший университет, «в городе больше перспектив». подряд хёнджин проебывает сразу все, и не может перестать плакать — потому что любит своего не родившегося ребенка, потому что родители ничего не знают, думая, что он просто учится. хёнджин абсолютно один. хёнджин плачет маме в трубку, она не понимает и несколько раз переспрашивает, долго-долго уговаривая сказать, что случилось. у хёнджина пятый месяц и ребенок в животе, отчисление по инициативе учащегося и работа, с которой скоро придется уйти совсем — он так и говорит, и мама начинает плакать тоже. но мама его любит.чонину три
— с минхо-хёном вас следует оставлять пореже, — хёнджин как может отвлекает чонина от очередной бездомной кошки, к которой тот тянет руки — уже вторая на половину пути к детскому саду и черт знает какая за прошедший месяц, когда из-за болезни они провели дома слишком долго и чонин, кажется, успел соскучиться по улице слишком сильно. «любопытство — это хорошо» — про себя, когда чонин замедляется, чтобы рассмотреть что-то блестящее на земле — хёнджин вовремя успевает заметить, что это обычный осколок цветного стекла, и указывает на яркую вывеску аптеки — нам нравится все, что светится, а если еще и мигает, то… — папа, — чонин продолжает идти слишком медленно — хёнджин все так же боится опоздать, — хочу, — указывая на красный крест аптеки, глазами возвращаясь к темно-зеленому стеклу на дороге. — солнышко, — он берет чонина на руки лицом к себе, чтобы наверняка, — ты же и так у меня сияешь. чонин улыбается и тихо смеется, обнимая хёнджина за шею — высокий и такой же слишком тяжелый, счастливый и самый в мире быстро про все умудряющийся забыть — папина радость с холодным носом, которым он утыкается хёнджину в шею и размеренно дышит, потому что родители — всегда спокойствие, а чонин — самый лучший альфа в жизни хёнджина (сразу после него — минхо-хён, сдувающий с джисона пылинки). в зимней куртке ему уже жарко даже несмотря на то, что май по весенним меркам холодный, но удобно сидя на руках, положив голову хёнджину на плечо, чонин не жалуется, вместо этого невнятно что-то рассказывая про сынмина и феликса, по которым он соскучился. феликс как воспитатель очень хорош. крыльцо главного входа на ремонте, поэтому хёнджин обходит вокруг — мимо угла здания, где собираются курящие — иногда он встречает здесь таких же, как он,чонину два
как только мама выслушивает его короткую речь до конца, не может сдержать слез, хотя и тщательно старается не показывать то, насколько расстроилась. она гладит хёнджина по коротким темным волосам ласково, потому что он сам едва не рыдает, пытаясь не отвести от нее взгляд и тут же не броситься обнимать, обещая, что никуда не уедет. «я нашел работу в сеуле. и хочу уехать с чонином, ему там будет лучше» — в городе больше перспектив — режет своей остротой горло, но хёнджин все равно говорит это. чонина совсем скоро отдавать в детский сад, а хёнджин дома задыхается то ли от порицания вокруг, то ли собственного к самому себе — чонин папина радость заслуживает отца, который побеспокоится о нем больше, чем о других. дома хёнджин не может свободно вздохнуть. маме все же приходится утирать слезы с его щек и обещать, что все будет хорошо, и хёнджин запоминает это слишком отчетливо, говоря маленькому чонину тоже — все будет хорошо. все хорошо, пока ты есть у меня.чонину четыре
после родов хёнджин не чувствует себя привлекательным — или попросту об этом уже не задумывается, потому что никакого в действительности значения это не имеет. единственный в его жизни альфа — это чонин — мысль дается очень просто и становится вслух не произнесенной аксиомой, кажется, на всю жизнь, феликс ничего не меняет и вовсе не стремится. — ёнбок-и, я обычный омега, иногда и мне хочется просто трахаться, — феликс смеется так, будто хёнджин донельзя удачно пошутил, но не лезет вставить слово и перебить, — ну чего ты заходишься. — ничего такого, — в немом извинении он на секунду выставляет перед собой руки, — по тебе видно. — а? — ты не ищешь альфу, — феликс неловко кашляет и загибает один палец, — потому что ты… — уже нашел. — ага. неловкости между ними, как хёнджин ожидал, не возникает, будто его квартира для нее барьер — в уютности никаких недосказанностей, только нежно лавандовый запах хёнджина, во время течки становящийся едва не до заложенного носа тяжелым (хёнджин открывает окно, хотя феликсу все равно), и пряно-сладкий, феликсу не принадлежащий. — ну а ты? — холодный ветер проходится по рукам, держащим горячую кружку с чаем. — ну а я — пустой, — феликс грустно улыбается и прикладывает руки к животу, — я бы очень хотел иметь детей. хёнджин не успевает подумать, прежде чем говорит: — ты приятно пахнешь, — он непонимающе хмурит брови, — корицей такой, пряной, — а после широко улыбается. — помнишь, я говорил про друга… бан чан альфа, он милый, детским врачом работает, — громко-воодушевленно и с горящими глазами — хёнджину такой феликс нравится очень, — мы нашлись как-то случайно, а потом его австралийский акцент, мой плохой корейский, он не заинтересован в отношениях, а на меня в принципе никто не посмотрит. паззл складывается быстро — хёнджину очень смешно осознавать то, насколько мир тесен (спасибо, что феликс нашел именно чана, а не худшего в мире альфу, хёнджину в сказочные совпадения поверить легко), но еще быстрее это растворяется. — я вот оторваться не могу, — совершенно осознанно, течка не при чем. — а? — от тебя. хёнджин, может, и не такой как в девятнадцать красивый, но это не имеет значения, пока феликс его целует так, будто весь мир в красках начинается и заканчивается на их губах — как в последний раз, как в первый, со вкусом кислого малинового чая и ли ёнбока. — у меня скоро, типа, крышу снова снесет, — хёнджин предупреждает, как только он отстраняется. — ладно, — феликс не отрывает от него сияющих созвездиями глаз. — хочешь остаться? — не пришел бы, если бы не хотел. он не продолжает, но хёнджин в его же глазах и читает: «ты тоже не позвал бы, если бы не хотел» — конечно, феликс, может, и прикидывается недалеким, но совсем, совсем не глупый — омега зовет его в свой дом во время течки, оставляет ребенка у невесть кого («у джисона — джисон не невесть кто, ёнбок-и»), обещая, что все вообще ненадолго, пока легкие обезболы и подавители действуют, потому что на хорошие хёнджину попросту незачем тратиться. у хёнджина есть кто-то. у хёнджина есть бета. феликс слишком аккуратный — хёнджин ему так и говорит — но больше, конечно, жалобно скулит, — на что тот улыбается, продолжая не спеша касаться губами шеи, невыносимо желанно и нежно одновременно, хёнджин тянет руку к его лицу и, как очень-очень долго хотелось, проводит рукой по щеке и несколько раз большим пальцем по россыпи веснушек — на его темной коже они смотрятся по-картинному живописно — феликс как энциклопедия красоты. — ёнбок-и, — хёнджин разводит ноги и пытается притянуть его ближе, потому что пытка любовью кажется самой нестерпимой, потому что омега в голове уже кричит, что хочет… — хочу тебя, — хриплым голосом на самое ухо — хёнджин со своей омегой согласен. у феликса веснушки и на губах тоже — как деталь, дополняющая идеал — и на шее, и на плечах, хёнджин тянется поцеловать каждую, и некстати вспоминает чонина, которому они нравятся тоже. его сыну нравится его идеал. — знаешь, — он тихо стонет, когда феликс легко прикусывает кожу на внутренней стороне бедра, — чонину нравятся твои веснушки. очень. — хёнджин-и, — голос феликса, хотя и веселый, звучит до смешного укоряюще, — ты мог вспомнить это как-нибудь потом? — да просто в голову пришло. и тут же из нее вылетает, когда феликс со смешком, хёнджина руками даже не касаясь, губами ведет выше к животу, невесомо проводя по бедру языком — с каждой секундой все лучше и хуже одновременно, потому что у феликса, кажется, терпения для одного-единственного хёнджина слишком много. невпопад он вспоминает о растяжках на животе, хотя никогда, кроме как сразу после рождения чонина, о них не думает, и глаза застилает какая-то особо ядовитая дымка, хёнджин называет ее неприятным словом — воспоминания, и поднимает голову, встречаясь с феликсом глазами. который как будто читает мысли и находит руку хёнджина, вспотевшая ладонь к ладони — нежно. — ты самый лучший в мире, — и губами осторожно касается живота, вдоль светлой и слишком кожи, чтобы собой заполнить до краев. феликс не пахнет ничем, как обычная бета, но для хёнджина, все же, он лучше любого запаха альфы (даже худшего в мире, который в восемнадцать казался самым-самым), потому что он — это не сладкая корица, не яблоки в карамели и еще невесть что приятное, со сладким связанное, феликс пахнет счастьем ослепительно-ярким на вкус и цвет, но уже не таким недосягаемым, как раньше, и на чонине не кончающемся. от и до феликс — нежность, мягко хёнджина окутывающая, как можно к разгоряченному обнаженному телу ближе, чтобы губами касаться щек и скул, ногтями царапать по спине — больно, но хёнджин — не ласка, он омега в течке и кроме пылкой влюбленности в феликса он хочет его попросту сожрать и, кажется, еле двигая языком от удовольствия, это и шепчет. он не похож ни на кого, с кем хёнджин до этого по случаю был, его чуткость оказывается где-то за гранью понимания — может, любовь такая и есть — на ощупь мягкая, носит имя ли ёнбок и целует хёнджина.чонину три
утки на реке хан чонину нравятся так сильно, что последние свободные дни перед работой они едва ли появляются дома только к вечеру, и разобрать вещи становится совсем некогда, поэтому под тихое-тихое дыхание спящего чонина хёнджин старается не греметь посудой из коробки с надписью «кухня» и каркасными составляющими шкафа, который по ночам только и остается собирать. родители помогают с платой за квартиру на первые два месяца, хёнджин обещает все вернуть, как только они с чонином устроятся, хотя мама и отказывается. начальник обещает лишние несколько тысяч вон за ребенка — звучит донельзя смешно, но хёнджин цепляется за его слова и старается не обнадеживать себя на случай, если это окажется очередной наебкой — как, иногда кажется, все в его жизни (не считая чонина, он — его жизнь). устроить ребенка в детский сад оказывается тяжело — с мамой по несколько часов в день на телефоне хёнджин собирает справки из больницы, знакомится с местным альфой-педиатром (чонин в первый же прием соглашался со всем, что он говорил хёнджину, но смотря на него), чаном, ищущим соседа по квартире — хёнджин отчаялся недостаточно, чтобы подпускать альфу близко. с полным комплектом и ребенком на руках он холодным зимним утром заявляется прямо к директору детского сада и благодарит бога, когда выходит из кабинета меньше, чем через час, с подписанными документами и скучающим чонином. — хёнджин-а? — на имя оборачивается быстро, хотя голос не узнает. — хан-и? у него тенью за спиной альфа с яркими медовыми глазами и сладковатым запахом яблока, перебивающим в помещении все; у ног — ребенок почти одного, кажется, с чонином роста, красивым медовым взглядом он цепляется за чонина и тянет джисона за руку. джисон учился весь первый семестр вместе с хёнджином, прежде чем узнал о беременности и отчислился, оставшись со своим альфой и будущим ребенком. — это сынмин-и, — он указывает на своего ребенка, и с его словами растворяется неловкость и расцветает приятный запах полевых цветов, — а твой сын..? — чонин-а, — он смотрит на хёнджина едва ли испуганно, больше — заинтересованно, — поздоровайся, солнце, — и отпускает его с рук. за три года джисон первый после родителей, кто на чонина смотрит с такой улыбкой, а на хёнджина — без всего, с немым как будто пониманием и осознанием, без неудобных для обоих вопросов. — приятно увидеться, солнышко, — он смотрит на чонина и осторожно кладет руку на плечо встревоженного сынмина, — хочешь познакомиться? отпуская его от себя и отступая совсем недалеко в сторону, говорит: — мой муж — минхо, — минхо вместо слов кивает и скользит по хёнджину абсолютно безразличным взглядом, больше заинтересованный своим омегой и сыном. хёнджину нравится джисон, он, несомненно, знает все сплетни университета и, быть может, даже лично знаком с худшим в мире альфой, но обходит это так аккуратно, что они умудряются собрать своих детей (хотя чонину никуда пока что не нужно), пока разговаривают, и заслужить как-то особенно недовольный взгляд минхо, опаздывающего теперь на работу. — мне здесь очень нравится, — джисон умудряется идти медленно к выходу, пока чонин на руках хёнджина размеренно вдыхает слишком много незнакомых запахов, — у них воспитатели все — беты, ёсан и чимин очень милые. еще феликс, кажется, ничего, но он новенький. все со слов сынмина, — джисон широко улыбается.чонину четыре
— сынмин-и сказал, что феликс пахнет тобой. вряд ли еще кто-то в целом мире знает твой запах так хорошо, чтобы узнать, — невзначай и совершенно спокойно говорит джисон, внимательно наблюдая за реакцией хёнджина, — я просто говорю, потому что ты ничего не рассказывал. — тут и нечего, — джисон усмехается, и хёнджин сам понимает, как, на самом деле, много, — ну, может быть. феликс перед сном читает чонину какую-то сказку на английском, пока хёнджин занят поздним ужином и не может послушать тоже; отросшая челка лезет в глаза, заколки остаются где-то, кажется, на голове феликса — хёнджин надеется, что ничего в еду случайно не попадет. ветер из открытого окна листает страницы лежащего на подоконнике журнала, и хёнджин не сразу замечает, как оказывается не один — не чувствует. — чонин-и спит, — феликс обнимает со спины и осторожно целует в открытую шею, прежде чем сразу отстраниться и закрыть злосчастное окно, — тут так холодно, ты когда собираешься спать? — как только закончу. — уже поздно, может сейчас? завтра же выходной, сможешь провести больше времени с чонином, — феликс тащит со стола надкушенное недавно хёнджином яблоко и смотрит с присущей только ему легкостью, как будто и сам хёнджин — флер на ветру. — мы, ёнбок-и, чонину нравится с нами, а не только со мной, — со вздохом он садится напротив и берет феликса за руку, но тут же морщится — от сока яблока влажная и сладкая. во взгляде феликса помимо всего — жуткое смятение и очень колючая грусть, к которой он хёнджина подпускает, только отгородившись высокой стеной, а то поранишься. не тобой же. — я не знаю, почему я все еще рядом, хёнджин-и, — страх липкий, как горячий жженый сахар, встает поперек горла, — я не могу укусить тебя, мы не можем завести ребенка... — у нас есть ребенок. а у меня есть ты. пока ты рядом — есть все.