Милосердие со вкусом крови

Невысокие каблуки звонко стучат по выкатанной брусчатке. Ветер нещадно треплет полы светлого платья и вот-вот грозит сломать зонтик, каркас которого жалобно, едва слышно поскрипывает, сгибаясь под напором стихии. Дождь заливает улицы умирающего Лондона и бьёт по замерзшим рукам. Элизабет должно уже тысячу раз стать холодно, но она словно не чувствует этого; она уже сотни лет находится далеко за пределами человеческого. Сотни лет за гранью жизни и за гранью смерти. Во мраке столицы худенькая женская фигура, сливающаяся с гротескными, черными, как смоль, тенями, и вовсе кажется призрачной. Элизабет спешит в больницу; идёт быстрым, даже слишком размашистым для леди шагом, и то и дело украдкой поглядывает на незнакомцев, шатающихся по подворотням. Она знает, что пока дойдет до госпиталя, поймает на себе не один взгляд: женщину её статуса редко увидишь на улицах в одиночку. Однако сейчас, в условиях войны и эпидемии, ей отнюдь не до кортежа с охраной, и приходится лишь надеяться на то, что не придётся по пути разорвать чью-то глотку. Пембрукская больница встречает её суетой, непрестанной руганью медсестёр и стонами больных. В воздухе пахнет сыростью, болезнью, кровью и смертью. Леди Эшбери ненадолго замирает у ворот, пытаясь заново привыкнуть к тяжёлому смраду: в палатках, раскинувшихся у входа в госпиталь, о стерильности не идёт и речи. Голова неприятно кружится: голод даёт о себе знать. Порой он бывает так силен, что хочется наброситься на первого встречного, вгрызться ему в горло, выжрать его до последней капли, но Элизабет держит себя в руках — даже тогда, когда глаза застилает кровавая пелена, и желание дать волю собственным инстинктам безжалостно давит на рассудок. Нет. Никаких нападений, Элизабет. Вспомни, что ты творила несколько сотен лет назад, обуреваемая гневом и ненавистью. Ты уже пролила достаточно крови. Не повторяй этого снова. Помни: только неизлечимо больные. Глубоко вздохнув, леди Эшбери медленно идёт к одной из палаток. Здесь от воспаления легких умирает старик: его лихорадит и ломает, а из лёгких с каждым вздохом вырываются болезненные хрипы. Элизабет смотрит на него и печально качает головой. Ещё одна невинная жизнь, обречённая на исчезновение с лица земли. — Всё в порядке. Голос Элизабет звучит тихо и вкрадчиво. Она садится на стул рядом с пациентом и гладит его по голове, внушая спокойствие — и тот подчиняется её словам, замирая в блаженном умиротворении. В тусклом свете газовой лампы изумрудные глаза Элизабет хищно блестят, но этого никто не видит. Она знает, что несчастного не спасти, и дарит ему душевный покой в последние минуты — чтобы затем вспороть клыками бесцветную кожу и наконец насытиться. — Скоро всё закончится.