***
— Ты обещала-а-а… Ты обещала нам, Хлоя… Пробирающие до костей могильные голоса взывали ко мне, тянули свои ледяные руки, оставляли следы на коже, замораживая и загрязняя её. Я бежала со всех ног навстречу темноте, не зная, что таится в ней – но зато от тех, кто у меня за спиной. Конечности утопали в слизкой жиже, двигались слишком медленно, сколько усилий ни прикладывай – всё равно не сбежать. Боясь издать хоть малейший звук, я всё неслась и неслась, слыша только бешеное биение сердца, сбившееся дыхание и вопли… Эти страшные вопли… — Не бросай… Не бросай нас! Звук приблизился слишком быстро, и в ногу что-то вцепилось мертвой хваткой. Леденея от ужаса, я всё же опустила глаза – и тут же об этом пожалела. Маленькая девочка со спутанными от крови волосами отчаянно прижималась к голени, тихо плача, а потом, поняв, что наконец привлекла внимание, затихла и подняла голову, широко улыбаясь безобразным ртом. — Поймала! — радостно воскликнула она и хлопнула в ладоши, преобразовываясь. Теперь передо мной стояла совсем живая Мира. Настоящая. Чистая, светлая и радостная. Девочка начала водить вокруг меня хоровод, хлопая в ладоши и повторяя одно и то же: поймала, поймала, поймала! — Ну поймала, и что с того? — хмурым тоном поинтересовался материализовавшийся Карл, наблюдая за ней и с презрением оглядывая меня, — Она больше не одна из нас. Застыв, я изучала этих маленьких детей, боясь пошевелиться. Темнота впереди зазывала в свои спасительные объятия, но я понимала – не добегу. — Что ты такое говоришь, дурак?! — кулачок Миры ударил мальчика по голове, но тот даже не вздрогнул, — Мальчишки такие дураки! Ничего не понимают! Она продолжала что-то с энтузиазмом болтать, но голос всё отдалялся и отдалялся, и теперь я не могла различить ни слова, лишь благодаря глазам понимая, что рассказ девочки еще не окончен, и от него веяло таким теплом, такой детской наивностью, что захотелось остаться здесь и сейчас навсегда, как вдруг… Как вдруг Мира притихла, прислушиваясь, а затем прижалась к Карлу, что начал пристально всматриваться в темноту. Оттуда послышались какие-то неясные шорохи, но стоило захотеть спросить, что происходит, как девочка поднесла к губам палец и зашептала: — Тише! Это лиса… Она найдет и утащит нас! Всхлипы, судя по дрожащему подбородку, вот-вот должны были раздаться, но Мира отцепила от себя руку Карла и побежала ко мне, вытягивая ладони: — Спаси! Спаси нас, ты же взрослая! Она тебя не тронет! Рука инстинктивно выбросилась вперед, ей навстречу, но стоило нашим пальцам соприкоснуться, как нечто выпрыгнуло из темноты – а дальше лишь уносящийся вдаль визг. И никакой Миры. — Мда, — резюмировал Карл, исподлобья пялясь на меня и пиная несуществующий камешек, — Никакого от тебя толку. Ну, беги тогда. БЕГИ! Не помня себя от ужаса, я побежала со всех ног, подальше от них, подальше от непонятной лисы, подальше от любой опасности; но пол становился с каждым шагом таким вязким, таким тягучим, засасывающим… Что-то постоянно цеплялось за одежду, затормаживая, и, посмотрев вниз, я увидела множество рук, утягивающих меня под кровавую землю. Распахнув глаза, я рывком села на кровати, вздрагивая и отряхивая ноги руками, пытаясь сбросить с них покойников. Но никого не было. Конечно же. Зажав рот и изо всех сил стараясь дышать не так шумно, я кое-как влезла в ботинки и вылетела из комнаты, стараясь не хлопнуть дверью. Вот же черт… Давно их не было. Кошмаров. Еле слышно всхлипнула, вслушиваясь в тишину ночного штаба. В конце коридора что-то скрипнуло, и, я, подскочив, бросилась в сторону столовой. Попить воды. Хорошее решение. И успокоиться. Успокоиться. Ничего этого нет. Всего лишь дурной сон. Всего лишь выдумка. Плеснув себе полный стакан и чуть перелив воды за края, я резким движением смела лишнюю жидкость на пол и уселась туда же, переводя дыхание и снова и снова считая до восьми. Перед глазами через окно мирно светились факелы на посту, слегка освещая темноту столовой. Еще один шорох сзади сначала заставил пугливо вздрогнуть, но я силой заставила себя не сбегать, поджав хвост. Просто фантазия. Шумно выдохнув, прижала к себе колени и сделала пару мелких глотков, стуча трясущимися зубами о стакан. — Чего не спишь? Вода попала не в то горло, и я закашлялась; встрепенулась, моментально вставая на ноги и чуть не падая от такой резкой смены положения. Сердце стучало как бешеное. На меня спокойно смотрел Леви, правда, удивившийся от подобных реакций. Выдохнув и схватившись на сердце, я опустила стакан на столешницу, со злостью стрельнула в него глазами и подлетела, слабо ударяя в грудь и гневно шепча: — Ты дурак совсем, так людей пугать?! Какого черта подкрадываешься?! Леви, поначалу насторожившийся и рассеянный от таких внезапных ударов на ночь глядя, спустя два пропущенных обхватил кисть, не давая замахнуться для нового тычка, и прижал к себе. — Тише, тише, ты чего?.. Вопросительная интонация тут же смолкла, стоило ему прочувствовать, как дрожит моё тело. Секунду помедлив, мужчина обнял меня уже крепче. Тепло его тела постепенно возвращало в реальность, где нет никаких зовущих покойников, а есть только я и моё больное воображение. Опустив руку на затылок, Леви слегка неловко погладил меня по голове. — А ты чего? — буркнула я, взяв себя в руки, и отстранилась, снова опускаясь на пол и прижимаясь спиной к столешнице. — Чаю пришел заварить. Вздохнув, брюнет захватил оставленный мною стакан, по-новому наполнил его водой и подал мне, присаживаясь рядом. Благодарно кивнув, я с жадностью впилась в такую нужную сейчас жидкость, сглатывая последние отголоски кошмара. Утерев глаза, откинулась головой назад, утыкаясь взглядом в темный потолок. — Снова началось? — Нет, я просто так сейчас шугаюсь каждого звука, — съязвила я, но потом выдохнула, смягчая голос, — Да. Извини, что налетела. Неожиданно просто… — Всё нормально. Рука нашла ладонь мужчины и тут же послушно легла в неё, сжимая. Приятно. Пальцы брюнета рассеянно бродили по костяшкам, словно отбивая ритм, и это простое движение успокаивало, заставляло концентрироваться на нем, на мерном свете огней на улице, на дыхании. Столп мурашек медленной согревающей волной разошелся по телу. Не хотелось думать о завтра, обо всех тех проблемах, что это «завтра» принесет. Так некстати вдруг подумалось, как было бы славно, если бы на фоне тихо играла любимая электронная музыка, уносящая из реальности под магические биты. Но, конечно же, никакой электроники тут. Максимум гитара. Я шумно вздохнула, чем привлекла внимание Леви. — Мне нужно поехать завтра с вами. — Нет, — покачала я головой, — Тебе нужно остаться. Всё будет нормально. Аккерман посмотрел на меня своим долгим внимательным взглядом, из которого было понятно: решения он не одобряет, но понимает. — Это всего лишь двенадцать часов. Леви недовольно цокнул, переводя взгляд на сплетение наших рук, и сменил тему: — Что снилось? Теперь уже недовольно поморщилась я, закусывая губу: — Ничего нового. Вообще, мы не говорили об этом. Никогда. Я не спрашивала о его кошмарах, а он о моих. Это казалось слишком личным и слишком острым, а еще слишком глупым – рассказывать о придуманных мозгом сказках. Поэтому я надеялась, что Леви не станет копать дальше, соблюдая наше безмолвное соглашение, и он, по всей видимости, поняв, что ничего от меня не услышит, потянул за руку, вставая. — Пошли ко мне. Сладкое предвкушение сна в нормальной постели и с мужчиной под боком заставило уголки губ растянуться в улыбке – но лишь на мгновение, потому что затем меня окатило холодным душем рациональности. — Нельзя. Мрачный вид уставшего Леви так и кричал о его отношении ко всем этим расписанным мною правилам, но я действительно не могла иначе. Если Гольштейн не спит, то наверняка услышит, как по коридору проходят два человека и заходят в кабинет капитана, а это грозит проблемами. Проблемами, о которых пока что не хотелось думать – они просто были где-то в будущем, маячили призрачными силуэтами, но что именно из себя представляли, я не знала. И пока что не хотела знать. Я с сожалением разомкнула пальцы, выскальзывая из ладони Леви. Он лишь хмыкнул, затем приблизился и легко, почти невесомо коснулся губами моего лба, а потом направился к выходу из столовой. И было в этом жесте столько заботы, столько невыраженной нежности, что для того, чтобы не потерять опору от внезапно нахлынувших непривычных чувств, мне пришлось схватить за столешницу, еле слышно выдыхая. — Спокойной ночи, — непринужденно бросил Аккерман, — Завтра не делай глупостей.***
Как ни странно, день наедине с Гольштейном прошел гораздо более спокойно, чем мне то пророчилось. Мужчина задавал разные вопросы, начиная от устройства стен и заканчивая подробным описанием всей еды, что мне удалось тут попробовать; сетовал на езду на лошадях, говоря, что он уже не в том возрасте, чтобы отбивать себе зад такими прогулками; приглядывался к постройкам в Тросте и присаживался у канализационных стоков, что-то изучая и кивая. Но эта игра мне вскоре надоела. — Может, хватит уже комедию ломать? — недовольно протянула я, — Или ты выбил поездку со мной для любования местными достопримечательностями? Гай загадочно улыбнулся, задирая голову к потемневшему небу: — А я всё гадал, на сколько же тебя хватит. — У меня много добродетелей, но терпение – не одна из них. — Много? — усмехнулся мужчина, поглядывая на меня, — И какие же? Воздержание и целомудрие отмету сразу, не обессудь. Кротость? Тоже не про тебя. Но вот смирение… Ах, это смирение!.. Ему учат таких рыбок, как ты, побоями и страхом. Но, согласись, в этом мире оно тоже пригодилось. И, конечно же, любовь. Может, ты считаешь любовь своей добродетелью, Лис? — Сейчас не до твоей философии, — скривилась я, отворачиваясь. — Какой прагматичный взгляд! — хохотнул Гольштейн, удовлетворенно сверкая глазами, — Семь главных добродетелей, Лис, семь главных добродетелей человека... Сжав зубы, я бездумно сканировала местность, отключив слух – слушать про зарождение главных религий/философских взглядов не хотелось. Солнце уже село, поэтому теперь светом были городские огни, заботливо расставленные по более привлекательным улицам и избегающие подозрительных проулков. Люди спешили по домам: женщина с хнычущим ребенком одернула его за руку, заискивающе вглядываясь в равнодушного мужчину рядом; старик еле-еле передвигал больные ноги, опираясь на палку, служившую тростью, чуть ли не всем весом; пухлый мужичок с фирменным фартуком какой-то булочной сжимал тяжелый пакет, вытирая носовым платком пот со лба; девушка в откровенном платье неспешно выхаживала к пабу, сверкая оголенной ногой с татуировкой. Одним словом, город жил, но активно готовился ко сну, так что через несколько минут на улице остались только мы с Гольштейном и тот булочник – лишь гул, доносящийся из домов и пабов, говорил о том, что еще далеко не все жители хотят мирно вытянуться на кровати. Вздохнув, я повернулась к Гаю, останавливая его речевой поток: — Это, конечно, всё очень интересно, но, может, пора перейти к тому, ради чего мы собрались? — Что, кстати, у тебя с суровым капитаном? — неожиданно миролюбиво спросил мужчина, — Ты влюблена в него? Сердце пропустило удар. Конечно, я догадывалась, что все мои старания ограничить наше взаимодействие с Леви всё равно не смогут полностью скрыть от Гольштейна правду, но… Я уж точно не думала, что он задаст этот вопрос напрямую. — Не больше, чем это необходимо для дела, — холодно ответила я. Гай несколько секунд всматривался в меня, усмехаясь. — Хорошо, если так. Мужчина улыбнулся своим мыслям, на секунду прикрывая глаза. Мой же настрой был крайне далек от того спокойного равновесия, в котором пребывал Гольштейн: высоко задранный подборок и напряженно расправленные плечи никак не хотели сбрасывать с себя напряжение и принимать более непринужденный вид. — А он в тебя? — качнул головой в сторону Каундер, приоткрывая глаза и бросая режущий взгляд. — Понятия не имею, — поморщилась я, — У него в голове черт ногу сломит. — Да… Мужчины… — Гай достал пачку сигарет и, вытянув себе одну, неспешно закурил, — Говорят, что женщины самые непостижимые создания, но, как по мне, это не совсем так. Их действия всегда видны и очевидны – например, как они преображаются в присутствии объекта обожания, как начинают прихорашиваться и проявлять гораздо больше девичьего, чем обычно… Мужчины, с другой стороны, смотрят немного глубже. Их поведение может даже показаться абсурдным и в корне неправильным. Если, конечно, речь идет о более сильном чувстве, нежели обычный интерес, — добавил он, усмехаясь. — Мне некогда отгадывать поведенческие шарады, — нахмурилась я, — А то, о чем ты говоришь – лишь вопрос типов личности. — Верно, верно! — довольно закивал Гольштейн, смахивая пепел, — Иначе никто бы не наступал на одни и те же грабли дважды. Но, Лис, если быть внимательнее к поведению, можно заметить некоторые важные звоночки. Например, если бы ты не была так глупа и самоуверенна, то этот… Как там его звали… Ну, бывший твой, не смог бы пырнуть тебя ножичком – ты бы убила его первой. Быстро вдохнув воздух через нос, я сжала челюсти, недовольно смотря на мужчину. Что толку сейчас поднимать эту давно прошедшую историю?! Мы тогда с ним даже знакомы не были, неужели раскопал всю мою подноготную? — От тебя, смотрю, ничего не спрячешь, — раздраженно протянула я. — Не суди строго – заняться мне тут особо нечем, вот и развлекаю себя воспоминаниями дней минувших. Признаюсь кое в чем, — он наклонился ко мне поближе, понижая голос, — Когда узнал эту историю, подумал, что ошибся, помогая тебе. Подумал: какой толк было вызволять такое жалкое создание, которое позволило так с собой поступить? Получить подобный удар не где-нибудь там на задании, а в собственном доме – просто немыслимая халатность и глупость. — И что же заставило тебя передумать? — язвительно уточнила я, уже не скрывая яда в голосе. — Всё просто – твоя жизнь после, — Гай не обратил никакого внимания на моё явное недовольство, продолжая, — Лишь дурак совершает одну и ту же ошибку дважды. Но ты, к моему величайшему облегчению, сделала верный вывод – близкие отношения опасны. Пусть не с первой попытки, но хоть со второй. Многие даже с двадцатой не могут сопоставить две простые истины. Раздражение грозилось вылиться из тела, заставляя пальцы подрагивать. Какого черта он вообще завел этот разговор?! Руки так и чешутся прирезать его… Каундер бросил мимолетный взгляд на зеваку, что всё еще ошивался возле нас, потом посмотрел на гостевой дом… А потом в меня что-то влетело со спины, чуть не сбивая с ног. — Ку..куда пр-р-решь, сука?! — икнуло нечто. Перед глазами предстал мужчина лет сорока с неплохим таким перегаром. Слегка расшатываясь, он гневно смотрел на меня, недовольный, видимо, что на его пути вообще что-то смогло вырасти. — Смотреть надо, куда идешь, — зло прошипела я, брезгливо отряхивая одежду, которой он успел коснуться, — Не то можно случайно на нож напороться. — Ты… Ты хоть знаешь, с кем разговариваешь?! — пробасил он, размахивая руками, и булочник, испугавшись, видимо, за свою шкуру, тут же нашел, что пакет его никакой не тяжелый, и, быстро подхватив его, ретировался, — Да я… — Лис, — на плечо легла ладонь Гольштейна, отодвигая меня в сторону, — Иди в гостевой дом и сними комнату на одного. Тут я разберусь. Выяснять отношения с пьяным прохожим максимально не хотелось, а еще желание побыть хотя бы пять минут в одиночестве зашкаливало, так что я кивнула, оставив этих двоих наедине. Возмущенный крик – э, куда пошла, овца?! – прилетел в спину, но я лишь сжала зубы, распахивая дверь в помещение, набитое людьми. Ну, будем надеяться, хоть этот инцидент поможет Гаю наконец перейти к сути дела и поговорить по существу. Отмахнувшись от какой-то шумной компании, мигрирующей за соседний столик, я жестом подозвала корчмаря и попросила одноместную комнату, отдав за это чуть ли не месячный запас сигарет в деньгах. Ну, что только не сделаешь ради цели! — Девушка-красавица, чего это вы тут одна? — насмешливо протянул один из подошедших мужчин, бросая на стойку несколько монет, — Две пинты вашего фирменного пива! Поморщившись и подумав, что скандалов на сегодня хватит, и лучше бы не оставаться в памяти видевших меня людей, я выдавила улыбку, бросив: — Я не одна. — Правильно, нечего молодым девушкам в одиночку бродить по таким местам! Если не знаете, что взять, то… — Заканчивай, — миролюбиво прервал мужчину его абсолютно лысый собрат, поглаживая усы, — Не пугай девушку, а лучше пей! Рассмеявшись и чокнувшись пинтами, они тут же позабыли обо мне, увлекшись беседой и выпивкой. Вздохнув, я забрала протянутый ключ и направилась к лестнице на второй этаж, морщась от слишком громким звуков и неприятных запахов потных тел. Снятый номер не мог порадовать. Кровать, заправленная когда-то белые простынями (но это было явно слишком давно), была накрыта жутким пледом грязноватого цвета. Сомнений в том, что в матрас наверняка переехали на ПМЖ клопы и клещи, не было, и я брезгливо передернула плечами, подумывая, куда же тут вообще можно присесть без риска для здоровья. Маленькая тумбочка на вид была хлипкой, такой, что распадется от одного прикосновения, а подоконника, на котором я так привыкла сидеть в штабе, не было. Мда. Одним словом, средневековье. Уже без надежды открыв боковую дверь, обнаружила ванную комнату – точнее, нечто, что должно её напоминать. Пахло сыростью, плесенью, а на вид… Что ж, я бы побрезговала здесь даже умываться. Внешний вид крана так и вопил о том, что из него может литься только ржавая вода. Да, всё-таки не зря Леви так третирует разведчиков дежурствами и уборкой. Вернувшись в основную комнату, я застала Гольштейна, задумчиво рассматривающего открывающийся вид из окна. Ну, если что-то вообще можно было увидеть сквозь мутное стекло. — Условия здесь не райские, — хмыкнул он, собирая пальцем пыль со ставней, — Но всё еще лучше, чем в тюрьме. — А знаешь, где еще лучше? В нашем мире. Мужчина занавесил окно легким движением руки и повернулся ко мне, щелкнув пальцами: — Верно говоришь. Хотя, я думал, ты уже познала суть смирения… — Слушай, — я раздраженно встряхнула руками, — Ты сам сказал, что знаешь способ вернуться, и я бы очень хотела его узнать, потому что торчать тут до смерти надоело, и… Сначала я почувствовала удар и только потом увидела его. Ребром ладони Гольштейн хлестнул меня сбоку шеи, и отдача пришла сразу же – ноги стремительно ослабели, а картинка поплыла и закружилась, устроив в голове тройное сальто. Запоздало поняв, что падаю, я уже валялась на полу, опираясь ладонями в дерево и опустив голову вниз, часто дыша. — А теперь, — голос доносился глухо, словно сквозь вату, с эхом, — Поговорим о еще одной добродетели – покаянии. Как только зрение полностью вернулось, я поняла, что Гольштейна уже нет передо мной. А затем на шею из-за спины накинулся кусок ткани и стал стремительно сжиматься, перекрывая доступ к кислороду. Пальцы в панике метнулись к горлу, стараясь отодрать, отодвинуть импровизированную удавку, но лишь царапали кожу, не проникнув ни на миллиметр под упорно сжимающуюся ткань; еще не прошедшая до конца слабость мешала встать на ноги, а ощущение нехватки воздуха нарастало всё сильнее и сильнее. Попытавшись дотянуться до стоящего позади человека, я вцепилась в руки мужчины, стараясь изо всех сил оставить следы на коже, но удары оказались бесполезны. Чувствуя приближающуюся отключку, нащупала клинок в ботинке, рассердившись на себя за то, что не подумала об этом сразу; но стоило только достать его, как он тут же был выбит пинком и откинут подальше. Давка на шее ослабла, позволяя дышать. — Ну-ну, всё хорошо, всё хорошо, — прошептал на ухо Гай, поглаживая по голове, — Хочешь покаяться в том, как отравила меня? Жадно глотая воздух с широко открытыми глазами, я схватилась за горло в надежде стянуть расслабившуюся ткань. Область правой лопатки словно прожгли каленым железом, и я инстинктивно дернулась, выгибаясь и усиливая боль. Дышать глубоко стало слишком трудно, слишком болезненно, и я боролась с собственной дыхательной системой, стараясь найти баланс в мелких и частых вдохах, что смогли бы насытить организм кислородом, но не вызвать новых приступов боли. Глаза метались по комнате, судорожно пытаясь что-то найти, но натолкнулись лишь на кольцо Гольштейна, видимо, слетевшее от первого удара и теперь попавшее в расщелину. — Когда я спрашиваю – ты отвечаешь, — ласково протянул мужчина, убрав руку со спины, — Попробуем еще раз? — Не понимаю, о чем ты, — чувствуя, как шею снова начинает стягивать, быстро просипела я. Сзади раздался разочарованный вздох, и Гольштейн снова ударил твердыми кончиками пальцев по уже задетому нерву, посылая по телу обжигающие импульсы боли. Прикусив губу, чтобы не закричать, я в панике пыталась понять хотя бы что-нибудь. Бьет так, чтобы следов не осталось – значит, убивать не планирует, это раз, и намерен вернуться со мной обратно, это два. И, значит, там всё-таки росла цербера. Как он вообще смог выжить после такого? А главное, как теперь выкручиваться мне? — Спасение дается только кающимся, — на распев произнес Гольштейн, успокаивающе прижимая моё скрутившееся от боли тело. — Я… Я правда не знаю, о чем идет речь. Тебя кто-то пытался отравить в штабе? — Я искренне надеялся, что мы закончим побыстрее, — он обхватил кисть моей левой руки, заводя её назад и выкручивая, — Чудо, что я вообще остался жив, — спокойно говорил мужчина, наблюдая за моими попытками не издать ни одного болезненного стона, — Даже не знаю, кого за это благодарить? Провидение? Бога? Этот мир? Или же дело только в выработанном иммунитете ко всем видам ядов? Но штормило меня знатно, признаюсь. Чуть печень не отказала, рыбка. Очень жестоко с твоей стороны – дать надежду на освобождение и тут же забрать её, отравив. — В тюрьме? Это произошло в тюрьме?! — воскликнула я, качая головой, — Да ты спятил. Точно свихнулся… — Забавно! — рассмеялся Гольштейн, — Я вот, например, думаю, что свихнулась ты. — Сам подумай, зачем мне это делать? Для чего? Или всерьез полагаешь, что я решила остаться пожизненно на этом курорте? — возмущенно сказала я, стараясь освободить онемевшую руку, — А яд? Где бы я его нашла? Да и… Ты же сам лично поменял наши порции! Что за бред… — Хм… Мужчина еще сильнее прокрутил руку, держа её в том самом положении, когда сломать еще нельзя, но боль достигает своего апогея. — И правда. Я же поменял их, — хмыкнул Гольштейн, наконец отпуская, и я снова рухнула на пол, чувствуя, как неприятные ощущения хоть и продолжают пульсировать, но постепенно сходят на нет, — Верно говоришь. Ладно! Считай это уроком. Репетицией того, что будет, если вдруг захочешь избавиться от меня. Приведи себя в порядок и возвращайся. Пришла пора поболтать, рыбка. Встав на трясущиеся ноги, я поспешно кивнула и, пошатываясь, направилась в сторону ванной комнаты. Вот же черт… Неужели пронесло? Отделалась малой кровью, чтоб его. Аккуратно поведя на пробу плечами, я поморщилась от мерзких ощущений и уставилась в заляпанное зеркало, открыв кран. Мутная вода хлынула резким потоком, орошая одежду мелкими брызгами. Кашляя и сплевывая, я усиленно размышляла. Неужели все эти три недели, а то и больше, сидя в тюрьме, он обдумывал свой план? Но ведь в этом нет никакого смысла! Гольштейн не попытался меня убить или как-то серьезно навредить, значит, и в том и в другом случае хотел вернуться обратно в штаб вместе. Пытался напугать? Но, видимо, либо моя кончина слишком уж не на руку мужчине, либо я еще для чего-то ему нужна. Оставалось надеяться только на то, что теперь он всё же понял, что ошибался в своих подозрениях, и что я не при делах. Хлопнув себя пару раз по щекам, я набрала в ладони воды и плеснула в лицо, забив на брезгливость. Несколько раз вдохнув и выдохнув, кивнула своему отражению, готовясь выходить. Всё нормально. Всё решаемо. — Надеюсь, теперь ты готов к… Сердце ухнуло вниз, замораживая ноги. — Объяснениям, — тихо договорила я, во все глаза пялясь на пол. В комнате лежало еще не до конца истекшее кровью тело. Алая струя, вытекающая из шеи, всё еще слегка пульсировала, пачкая половицы и попадая на стоящую рядом кровать. Сделав глубокий вдох, я осторожно перешагнула через маленькую лужицу, стараясь не оставить следов обуви, и подошла к еще слегка подрагивающему почти трупу с «чистой» стороны. Дело было плохо. Начиная с того, что убитым был тот самый мужик, который влетел в меня на улице, и заканчивая тем, что в огромной луже крови преспокойненько лежал мой клинок, весь покрытый красными каплями. Гольштейна в комнате не было. В судорожно соображающей голове тут же созрел по пунктам сухой план: забрать своё оружие, слишком уж приметное; протереть все поверхности, к которым прикасалась – непонятно, есть ли у них дактилоскопия, но лучше готовиться к худшему; выбрать путь к отступлению. Окно будет идеальным вариантом, но это второй этаж, и если рядом нет ни лозы, ни деревьев, то прыгать из него – затея на редкость дерьмовая, а если внизу еще и кто-то ошивается… И это без учета того, что с поврежденным нервом я в принципе не факт, что смогу быстро спуститься. На крайний случай, уйду так же, как и зашла. А потом срочно на Восьмого и гнать к штабу. Как, когда, почему это тело оказалось здесь – сейчас было не время раздумывать над этим. Я потянулась рукой за клинком, держась на незапятнанной стороне, и лопатку снова обожгло; рука чуть не упала в лужу крови, но в последний момент я успела пересилить себя и удержать её на весу, превозмогая боль. Вот же паршивые нервы… Вроде такая ерунда, а жизнь портят знатно. Наконец ухватившись пальцами за рукоятку, понесла его к себе. Взгляд невольно упал на лицо мужчины: бледное, с перекошенным ртом и выпученными глазами. Запах крови почти перебил зловоние дешевого алкоголя. Дверь с шумом распахнулась, и я услышали звуки взведенных курков. Не меньше трех. — Ни с места! Военная полиция! Окровавленный клинок всё еще покоился в моей ладони. Твою ж мать.