Воля Джашина

Юноша бежал через глухой лес, плутая меж вековых клёнов, спотыкаясь и сдирая колени об торчащие древесные корни. Судорожно загребая сбитыми ладонями бурую и влажную после дождя землю, он на ватных ногах поднимался и вновь срывался на бег. Сквозь собственное хриплое дыхание доносился медленный и невыносимо близкий хруст опавшей листвы под ступнями. Шаг за шагом. Чужие ноги упрямо следовали за ним. «Нет». «Нет…» «Нет, нет, нет!» — Раз, два, три, четыре, пять. Я слышу как ты дышишь! Юноша нырнул в высокие заросли колючего кустарника, неистово прорываясь сквозь них, раздирая лицо и одежду об торчащие шипы. Лес не пускал его, хлестал своими ветвями, словно сговорился с ожившим безумием за его спиной. — Раз, два, три, четыре, пять. Нет смысла убегать! Липкий страх вцепился своими когтями, противно задышал в затылок мертвечиной. Вот-вот — и он настигнет, оплетёт своими не в меру гибкими и сочащимися липкой сукровицей лапами. Мазнет длинным шершавым языком щеку, слизывая каплю пота, сбежавшую с виска, и сомкнёт стальные челюсти на шее. — Я уже тут. Человек не может быть таким. «Не может». «Не может». «Не может». «Не может!» Парень резко обернулся и попятился, упираясь спиной в древесный ствол позади него. Совсем по-детски стал размазывать ладонями грязь и сопли по лицу. — Умоляю, не нужно! — Захлопнись. — Прошу, я всё отдам! Всё, что есть! — он сполз вниз, цепляясь содранными ногтями за бугристую кору. — Хочешь денег? У меня есть… немного, но я отдам всё! Драгоценности — заберёшь их. Прошу, господин, отпустите меня, у меня сестра и мать! — Пасть закрой, ублюдок! — узкий кулак смазанно скользнул по скуле, обдирая кожу, а после с мерзким глухим звуком впечатался в грудину. Мышцы хлестнуло раскаленной плетью, и приступ тошноты подкатил к горлу, толкаясь наружу тугим кислым комком. Глаза защипала соль, брызнула на щеки, а на смену ей пришла мелькающая пятнами темнота. — Не надо… — он натужно выдохнул, нелепо открывая рот, словно выброшенная на берег рыба. Незнакомец лишь молчаливо повалил парня на землю, и юноша выцепил его чуть отрешенный взгляд. У этого Безумия были глаза ярко-малинового цвета и серебристые, небрежно зачесанные назад волосы. Безумие встретилось ему внезапно на той злосчастной тропе, вынырнуло из ниоткуда, а после неспешно приблизилось почти в упор к спине и безразлично вымолвило: — Сойдёшь на подношение Джашину-саме. Три алых лезвия косы мелькнули на периферии зрения и юноша вскрикнул, нелепо дёрнулся в сторону, обронив от испуга собственную сумку на влажную после дождя грунтовую дорогу. Не задумываясь, рванул с протоптанной тропы в лесную чащу. Безумие двинулось следом со спокойствием кошки, душащей в зубах неоперившегося птенца. И сейчас улыбалось ему в затылок, с хрустом заламывая ослабшие от непродолжительной борьбы руки. Плетёная верёвка туго оплела юношеские запястья, до багровых следов впиваясь в кожу. Светловолосый незнакомец рывком вздёрнул на ноги брыкающуюся жертву, с недовольством скалясь ему в лицо. — Бесполезно. Давай без этого, а? — он устало закатил глаза. — Ты совсем тупой, да? Сказано, сука, успокойся! — безумец сжал в кулак растрепавшиеся темные волосы и впечатал парня лицом в ближайшее дерево, отчего тот глухо всхлипнул и обмяк. Мужчина поправил косу за спиной, натянул капюшон на голову и потащил бессознательное тело вглубь леса. Вдали приглушённо громыхнуло и искрящаяся плеть стегнула меж серых тяжёлых облаков. Светловолосый недовольно мотнул головой и швырнул юношу на каменистый лоскуток почвы. — Вот блять! — вырвалось изо рта раздражённое ругательство и он принялся неуклюже отряхивать испачканные чужой кровью брюки. В отместку пнул мыском сапога безвольное тело. Теперь будут коситься пуще прежнего. Ещё и до ближайшей ночлежки около четырех ри, а значит стоит поторопиться с завершением ритуала, пока его не настигла непогода. Чёртовы куски мяса. Вечно сопротивлялись. Истошно вопили и умоляли его оставить в живых, пытались разжалобить бесполезными мольбами. Раньше это было приятно. Раньше сквозь слёзы и крики он с нескрываемым наслаждением впитывал их страх, панику и тревогу, а ещё такой тонкий и сладкий аромат подкрадывающейся неизбежности. Рыдания и предсмертные хрипы он делил с Божеством, подпитывал изысканным угощением свою личную и всегда голодную черную дыру. Теперь… Зачем он пытает их? Божество ведь покинуло его, Хидана, лишило своего гласа. Он больше не чувствовал его тонких пальцев, что могильными червями щекотно скреблись под кожей, пожирая плоть изнутри. Бог не отзывался. Бог стал глух и безмолвен. Или же сам Хидан утратил слух. Молитвы стали путаными, а жертвы быстрыми, без старания и должного почтения. Первое попавшееся тело и небрежно выполненный ритуал. Как этот парнишка. Молодой, может на пару лет младше его самого. Хидан прищурился, блуждая малиновыми глазами по бледному лицу своей жертвы. Привлекательный. Слегка пухлые, мягко изогнутые губы и тонкий нос, всё ещё прямой и красивый, хоть теперь наверняка и сломанный. Жаль, не попадись парень ему на той тропе, он был бы не против покувыркаться с ним в кровати. А теперь отдаст Джашину-саме. Замкнутый круг. Запутанная узорная вязь, сплетенная с человеческих жил и вен, что вытянуты из бьющихся в агонии тел. «Он один». «Один». «Совершенно один». «Один». «Один». «Опять один». «Его бросили». «Один». Хидан звал. «Тебе нужны мои жертвы?» Истошно кричал во тьму, отбиваясь от гула чужих и мертвых голосов в голове. Разбивал кулаки в кровь, пронзал себя копьём и в исступлении ломал собственные кости одну за другой. Он без остановки приносил жертвы Джашину-саме, без милости и сожаления убивал мужчин, женщин и детей, резал, рубил и кромсал, терзал зубами их плоть, раздирая на лоскуты. Утопал в вязкой и отдающей железом крови. Развешивал внутренности, словно бумажные фонарики на праздник. Лишь бы Бог услышал, отозвался на его отчаянный зов. Только бы вновь одарил его своим благословением и позволил нырнуть в вожделенную темноту, что так сладко отравляла его нутро и выжигала грудину изнутри. Он бы вытащил себе позвонки один за другим, вскрыл рёбра, обнажая хрупкое трепещущее сердце. Пусть Джашин сожмёт его в ладонях, порадует коротким вниманием своего бессмертного. Но Божество бросило его. И он смирился. Стал серой тенью, напрочь лишенным смысла и пустым. Без шёпота Бога мир утратил звуки и краски, оставив напоследок лишь похоть в темных закутках отелей и алкогольную горечь. Хидан сипло засмеялся в ответ на собственные мысли и стиснул в ладони амулет, прижимая его к губам. Нужно поторопиться. Молитва Богу заструилась чуждо и сбивчиво. Светловолосый мазнул рукой подсыхающую кровь на лице юноши, слизывая с пальцев бурую и слегка солоноватую жидкость. А после выдвижным копьём вспорол собственное предплечье. Скорее. На земле появился неровный круг с треугольником внутри. Тело стало приобретать привычный чёрно-белый рисунок от проклятия. Быстрее. Быстрее. Покончить с этим. Боль от ритуала больше не приносила удовольствия или эйфории, от которой Хидан в блаженстве закатывал глаза и, согнувшись в истеричном припадке, выхаркивал лёгкие. Она стала просто болью. Слабой и сильной, тупой, щемящей, пульсирующей, резкой и накатывающей неспешно, словно ленивая морская волна на песочный берег. Хидан прижал остриё копья к груди, размахнулся, занося орудие над головой. Чужая ладонь сомкнулась на его пальцах, сжимая их до хруста. На него смотрели знакомые малиновые глаза, лихорадочно мерцали двумя огнями на мертвецки-бледном лице его несостоявшийся жертвы. — Здравствуй, Хидан. Копьё со звоном упало на камни, вышибая искры, и Хидана повалили на землю, наваливаясь сверху внезапно потяжелевшим телом. Влажная почва холодила спину, но существо прижавшее его было холоднее. Обледеневшая мостовая под его босыми ступнями. — Кто, чёрт бы тебя побрал, ты такой? — Хидан сипло прохрипел, буквально выталкивая слова из глотки. — Ты так скоро забыл меня, дитя? Ладонь нырнула под одежду, чуть ощутимо заскользила по груди и подрагивающему животу, а после остановилась на талии, слегка сжимая выпирающие рёбра. Прикосновение скользящее и острое, словно лезвие искусно заточенного клинка: не двигайся, иначе вспорет плоть, обнажая подгнившее нутро. — Кто ты? — Я? Ты ведь так ласково произносил моё имя. Хидан вытянулся в ровную струну под ним, замер, боясь пошевелиться и спугнуть странное видение. Прикрыл глаза и Бог засмеялся. Зло и насмешливо, глядя как истерично двигаются белки глаз под светлой кожей век. Его ледяные, словно мертвецкие, пальцы скользнули по скуле и вверх, едва ощутимо прикасаясь к пушистым белесым ресницам. — Боишься? — не голос, а треск сухих листьев над ухом. — Ничтожество. От слов тело пробило дрожью и кожа покрылась мурашками. — Слабый и жалкий. Хидан почувствовал могильное дыхание над своими губами, без зрения понял, с какой гадостной ухмылкой и презрением Божество вглядывается в его лицо. — Ребёнок, которого нельзя оставить одного ни на минуту! — звонкая оплеуха впечаталась мужчине в лицо, отчего голова безвольно дёрнулась в сторону. — Не смеешь глядеть на меня?! — Божество было так близко: провело носом по его щеке, принюхиваясь и громко втягивая ноздрями воздух. — Смотри в глаза! Тяжёлая рука разбила ему губы, и Хидан почувствовал как стекает обжигающая капля по подбородку, а во рту расцветает горечь собственной крови. Белые пальцы сдавили его челюсть, заставляя разомкнуть ровные зубы, и толкнулись внутрь. — Ты врал мне. Джашин хищно оскалился и надавил подушечками на горячий язык, то обводя его по кругу, то сдавливая меж костяшек. — Этим самым языком. Стал человечен, погряз в собственных порочных мыслях. Джашин-сама низвергнет тебя в ад, как в пророчестве! Джашин-сама покарает тебя! — Божество жутко расхохоталось Хидану в лицо. — Лжец. Мой посланник, моя коса, что несёт семена страдания, рассыпает их по миру — поддался низменным желаниям и позабыл обо мне. Хидан медленно поднял на него яркие малиновые глаза и явным удовольствием бросил: — Самовлюблённо. Да пошёл-ка ты нахуй, Джашин-сама. Божество опешило, удивлённо и совсем по-человечески изгибая бровь. — Что? — Нахуй иди. — Я вырву твой мерзкий язык, дитя. — Да валяй. Ты оставил меня одного. Какой ты нахрен бог. Насмешка. Я не желаю верить в такого мудилу, как ты! — Хидан выплюнул слова без остановки. — Бросил меня. Я задолбался таскаться туда-сюда. Звал тебя. Звал и звал. Звал и звал. Звал и звал, а ты, блять, не соизволил явиться! Джашин хитро улыбнулся одним лишь уголком рта. Поёрзал и откинулся чуть назад, удобнее устраиваясь на бедрах Хидана. — Потому захотелось тепла и ласки? Сколько человек ты поимел, пытаясь заменить меня? Скольким ты отдался в грязных человеческих ночлежках? Сколько имело тебя, сколько шептало прямо в уши свои сладострастные речи, заглушая голоса? Ответь мне, Хидан. — Предлагаешь мне оправдаться за то, что я кого-то трахнул? — Нет, только за то, что бросал мне подачки словно собаке кость. Хотя, ты ведь и это тело был не против оприходовать. — Ненавижу тебя. Ты обещал не покидать меня. Не оставлять одного. — Затем ты искал кого-то на ночь? Беседы подолгу и ни о чём, какой бред! Ты безумец! Безумная одичавшая тварь! — Джашин склонился над ним и тёмные пряди волос упали на лицо. — Моя тварь. Бог приподнялся ещё ближе, выдыхая льдом в подрагивающую яремную впадинку. — Та девка позавчера… Она, как мне показалось, осталась не особо довольна. А ты не почувствовал ничего, кроме отвращения. — Божество рассмеялось растягивая голубоватые губы в притворной улыбке и обнажая разбитые десна. — Они слишком человечны для тебя. Только я способен дать тебе то, чего ты истинно жаждешь, дитя. Тонкие пальцы расстегнули застёжки на куртке, обнажая грудь, а после щёлкнули ремнем на брюках. — Убери свои блядские руки! — Хидан изогнулся, пытаясь высвободиться из-под тяжёлого и твердого, как камень, тела Бога. — Лежи смирно! — кулак несколько раз врезался костяшками в его висок. — Разве я не могу дарить тебе свою любовь?! Так ведь делают люди друг с другом? Ты упивался этим долгое время, и наслаждения для тела затмевали глас мой тебе, Хидан. Теперь ты станешь отказываться, дрянь? Бог завёл его руки над головой, потянулся за копьём, а после одним ударом пригвоздил их к камням. Стянул одежду ниже пояса, небрежно отбрасывая её в сторону. Затем разделся и сам. — Ублюдок! — зашипел Хидан, выплевывая ему слюну в перемешку с кровью прямо в лицо. — Я буду вытаскивать тебе позвонки один за одним и перепилю косой шею, мразь! Выкручу поочерёдно суставы. Вот что будет невъебенным наслаждением! — Я — бог, дитя. Сколько бы упрямства в тебе не было, я тебе не по зубам. — Я вижу ты любитель трахать детей. Джашин навис сверху над Хиданом мрачной тенью, упёршись руками по обе стороны от него. Забросил одну ногу на сгиб своего локтя, а вторую себе же на плечо. — У тебя может быть только один любовник — и это я. — он приставил головку и надавил на вход, довольно оскалившись от того, как трепыхнулся под ним Хидан. — Надеюсь, тебе будет дико больно. Джашин напористо двинулся вперёд, толкаясь в тугие неподготовленные мышцы. Без смазки или растяжки, точно зная, что порвёт и причинит нестерпимые мучения. — Убивай ради меня, — медленно втиснулся до самого основания ствола, выходя и вновь загоняя орган в упор. — Убивай сильных и слабых. Я хочу идти по тропе из трупов вслед за тобой. — Первым, кого я прикончу и брошу в грязь на дороге— будешь ты, надменный гадёныш. Бог промолчал, утыкаясь ледяными губами ему в ключицу. Провёл кончиком своего тёмного языка вдоль тонкой выпирающей кости и вверх по шее, слизывая высохшие пятна крови с неё. Джашин запустил пальцы в мягкие серебристые волосы Хидана, с издевательской нежностью пропуская их сквозь пальцы. — По человеческим меркам ты, пожалуй, красив. Для меня же истинная красота видеть, как с тебя лоскутами сползает эта гладкая кожа, — он резко вильнул бедрами, с наслаждением подмечая, как дёрнулся и сжался под ним светловолосый. Хидан не ответил, а лишь неразборчиво прохрипел, облизывая избитые губы и шумно выгоняя воздух с лёгких. Член входил в него со звучним хлюпаньем, и меж ягодиц стало неприятно мокро и скользко. Ноющая боль с каждым новым толчком плескалась и волной расходилась по позвоночнику, вновь оседая на пояснице раскалёнными углями. Сердце медленно и слабо трепыхалось под рёбрами, не желая разгонять застывшую кровь. И Хидан прикрыл глаза, по шею утопая в этой душащей его трясине. Самообман. Божество знало, Божество всё время видело, как он грешил. Следило за каждым шагом. Словно строгий и сдержанный отец внимало крамольным речам и оскорблениям, готовя справедливое наказание непослушному чаду. Превратило в пытку то, в чём Хидан находил кратковременное удовольствие и забытье. — Хидан… — голос из иного мира. Как он мог говорить, что ненавидит его? Единственного, кто мог утихомирить непрекращающийся и бурлящий поток в его сознании. — Хидан. — Джашин впечатался пахом в его ягодицы. Он распилил по кускам сотни жизней. И теперь слышал как они скребутся в черепной коробке, пытаясь наконец-то добраться до него самого. — Хидан. — Зачем ты щадишь меня? Кто из нас здесь более человечен? — Хидан вскрикнул почти беззвучно, когда Джашин освободил его руки и, не прерывая движений тазом, вложил в ладонь копьё. — Мое дитя, — Бог простонал ему прямо в губы и вжался в них в обжигающем поцелуе. Набрал темп, вбиваясь с дикой жестокостью и неизменным ему садизмом. Долго и нещадно, размазывая кровь и буквально вытрахивая саму жизнь из тела под ним. Со свистом втянул воздух через сцепленные зубы и замер в экстазе, окостеневшими пальцами впиваясь в бёдра Хидана. Подрагивая, он наклонился и с некоторой лаской оставил короткий поцелуй на разбитом виске, растирая свежую блестящую кровь. Хидан рассмеялся. Бог пришел к нему. Бог рядом с ним. Вернулся, чтобы подарить ему своё наказание и прощение. — Как я могу откинуть всё человеческое? — он завёл руки с оружием за спину Божества. Острие копья уткнулось меж оголенных худых лопаток ещё не так давно живого юношеского тела. Перед глазами всё помутнело, слилось в одно хаотичное пятно и только голубоватые мертвецкие губы, не прекращая, продолжили улыбаться ему. — Я ведь люблю тебя человеческой любовью, мой Джашин-сама. Он излился себе же на грудь, когда смертоносное копьё без сопротивления вспороло мышцы и внутренние органы. Вошло внутрь, словно в размягченное масло, соединяя два тела в единое целое.