Горят мосты — и мы любуемся на огонь

ты, возможно, подумаешь: снова в поэте пробуждается дурь, мол, опять за свое… никогда. никогда не появится третий, если кто-то действительно счастлив вдвоем.

13.08.2020

«Нам нужно поговорить». «Нам нужно поговорить». «Нам нужно поговорить». Арсений мысленно повторяет эти слова миллион раз, пока буквы, прежде стоящие стройным рядом, не смешиваются в общую кучу, а смысл слов не теряется окончательно — хотя неизвестно еще, был ли в них хоть какой-то смысл. С филологической точки зрения, если углубляться в семантику — смысл, конечно, есть, и еще какой. Каждое слово по отдельности что-то значит, и вместе они составляют смысловую единицу, передают информацию, точно двоичный код. Каждая буква — один байт. Элементарная математика. А вот в контексте все, увы, не так просто. «Нам нужно поговорить», — думает Арс, когда Эд в очередной раз заезжает за ним на своей машине. Хочется ворчать, мол, его лишают шансов на отступление, но собственная прокуренная насквозь совесть уже не ведется на такие уловки. Хотел бы — попросил бы выйти, кто же тебя держит, это ты сам, точно глупый ребенок, вцепился в чужую спину и не можешь отпускать. Глупый. Смешной. «Нам нужно поговорить», — думает Арс, когда они сидят там, внутри, будто скрытые от всего мира, и пошатывающиеся подростки, завидев желтую машину, хлопают друг друга по плечу. Арсений выглядывает в лобовое стекло, будто цвет капота мог таинственным образом измениться — но нет. Он думает, что смешливый «мини купер» Эду одновременно подходит и не подходит. С одной стороны, они оба выглядят как минимум необычно и привлекают внимание, с другой — ну, где татуированный по самые уши Эд, а где эта девчачья двухдверная коляска, по недоразумению названная автомобилем. «Нам нужно поговорить», — думает Арс, когда Эд ожидаемо целует его в самый уголок рта, будто спрашивая разрешения, и ему одновременно хочется повернуться чуть влево и сбежать к черту, только бы забыть этот вечер. Салон машины пахнет хвоей. Арсению кажется, что он весь провонял уже этим ароматизатором: Антон думает, что это все студия, и слава богам, что у него до сих пор нет времени, чтобы туда зайти и понять, что никогда там ничем подобным не пахло. «Нам нужно поговорить», — думает Арс секунду, две, три, до тех пор, пока Эд не спускается поцелуями ниже, вылизывая шею осторожно и бережно, только бы не оставить отметин. Это — один из бесконечного множества пунктов в списке того, что именно им нельзя делать, и этот список не укладывается ни в одну из известных систем счисления и не раскладывается на байты. «Нам нужно поговорить», — думает Арс, хоть и не хочет этого на самом деле, и потому старательно вбивает эту фразу поглубже, только бы не сболтнуть случайно, пока Эд вылизывает его живот, ближе и ближе подбираясь к кожаному ремню. Эд говорит: никогда раньше не любил делать минеты, а здесь — ну просто судьба, и член у тебя идеальный, как тут не вылизать по самые яйца. Арсений думает, что, если судьба и существует, вряд ли она выглядит именно так. Это почти смешно. Эд старательно заглатывает его член, а Арсений только и может смотреть в потолок и представлять, что весь он покрыт сияющими в темноте пятнами. Как если бы Эдовы ладони были намазаны флюоресцентной краской, и, придя домой, он бы сверкал, как чертова новогодняя елка, и правда, горькая, страшная, всплыла бы наружу. А еще — что он вообще не понимает, как и почему оказался в такой ситуации. Спасибо природе, что он, в общем, может возбудиться и даже кончить, несмотря на то, что голова его — кладбище нелепых мыслей, которые только и ждут момента, чтобы неуклюже перевалиться за границы черепа и выплеснуться на тех, кто этого совершенно не заслужил. Но Арс — молодец, держится хорошо и в целом считает, что его проблемы — это его проблемы, и он как-нибудь обязательно, честно, но не сейчас, но когда-то решит их сам. Остается лишь понять, что именно из всего этого вороха событий и ощущений — проблема.

14.02.2020

«Арс, я занят, извини». «Я знаю, что мы планировали, но попробуй понять». «Я сделал все, что в моих силах». Арсений понимает: проебался. Ровно в тот момент, когда позволил своему самочувствию и настроению зависеть от другого человека. У нас ведь гребаный культ на независимость, каждый сам по себе достигает своих целей, а вмешивать в свою жизнь кого-то еще, да еще и вплетать так прочно, будто канатами привязали — не модно. Не осознанно, как сказали бы новоявленные блогеры-психологи, у которых никто никогда не проверит квалификацию и диплом. А как иначе — он не знает, никто его не учил. У Арса в голове — не розовая романтичная сказочка об отношениях в мире единорогов и пони с разноцветными гривами, он — взрослый человек, сам понимает, что бывает разное, и до сих пор даже не привык закатывать истерики. Кидаться посудой, показательно собирать вещи и уходить из дому, понимая, что вернешься через час — не его это, оставьте такой бред бразильским сериалам, идущим после полуночи. Но сейчас он смотрит на гребаный Телеграм, будто надеясь, что под сообщениями появится «ред.» — и Шаст внезапно напишет, что уже мчит домой. Ничего, конечно, не происходит. «Все хорошо», — пишет он, потому что Антон и так работает, строит карьеру, его повышали уже несколько раз, и что делать Арсу? Жаловаться на недостаток внимания? Смешно и глупо. Нет, он выбирает заниматься своими целями, да только выходит, что они — два гребаных карьериста, живущих вместе, и все на этом. Соседи по комнате. Он и сам не понимает, когда успел стать таким чувствительным, вот только у него от Антоновых сообщений дергается глаз и нехорошо колет где-то под ребрами. Расстраивает. Бесит. Арс окидывает взглядом спальню — королевских размеров кровать, приглушенный свет, нарезанные, мать его, фрукты, мороженое в высоких бокалах. Он так и не нашел, куда еще его положить, а теперь шоколад тает, стекает по прозрачным стенкам. Арсений запускает туда палец и торопливо его облизывает, позволяя сладости осесть на языке. Занят, занят, занят. Это слово все чаще звучит в диалогах, и Арс, наверное, не имеет права злиться, но все чаще думает, что заводил-то он отношения с человеком, для которого сам был в приоритете — взаимно, между прочим. Антон тогда совершает прямо-таки королевский широкий жест, переезжая к нему в гребаный Питер, и Арсений от одного этого плавится. А ведь есть еще безупречное почти взаимопонимание, то самое, с полуслова, и нотка животной страсти, без которой отношения рано или поздно превращаются в дружбу. Почти идеально — почти, потому что у всех есть раздражающие привычки и недостатки, но даже они не могут стереть с лица Арса довольную котячью улыбку. На пороге своих тридцати ему кажется, что он встречает своего человека. Арсений готов работать над отношениями. Честно, готов — и делает это. Все, от кофе в постель до долгих разговоров, когда Антону кажется, что что-то идет не так. Они препарируют каждую неудобную ситуацию, проговаривают чувства и пытаются держаться друг друга, как выдры, засыпающие прямо в воде, держатся лапками, чтобы не потеряться. Увы, система работает, только когда это нужно обоим. И если поначалу Арсу иногда кажется, что его здесь никто не любит, теперь он понимает — вот оно, настоящее «не любит», а тогда это были лишь звенящие в голове комплексы. «Точно?» — пишет Антон, и, когда Арсений уже хочет сделать шаг навстречу, признавшись, что ему обидно и горько, да, из-за клишированной даты, когда всем положено быть романтичными, добавляет: «Хорошо, мы хоть не ведемся на романтичный маркетинг». Арсений пинает ногой блестящий серебряный шарик — да-да, тот самый, с сердечком, а других просто не было в магазине. Молчит. Отправляет смеющийся смайл и, как только руки перестают дрожать, — еще ободряющее «Все окей, удачи тебе». Его, честно, все бесит — и раньше Арс затолкал бы эти эмоции в самую глотку, чтобы снова стать хорошим и удобным хотя бы для себя самого, но сейчас разрешает себе лопнуть по одному эти чертовы шарики, надеясь только, что у соседей ничего не слышно — хрущевки с хорошим ремонтом все еще остаются хрущевками с потрясающей слышимостью на пять этажей вниз. Это ненадолго: Шаст все собирается брать ипотеку, как раз изучает, как бы им лучше оформить квартиру на двоих. «Хорошо же зарабатываем, Арс, не до конца жизни платить чужим людям». Предполагается, что Арсений должен быть рад. Он не успокаивается ни через минуту, ни через десять, и дело, конечно, не только в празднике — далеко не только в нем. В голове эхом звенят все Шастовы «Я старался» и «Ну прости». Временами Арсению кажется, что он требует невозможного: сообщать, если Антон задерживается на работе, и хотя бы раз в пару недель выделять время только для них двоих. А после — воет, потому что, ну, неужели это так много? И еще — это совсем невозможно, или Антон просто не считает нужным стараться ради него? Теперь — не считает. У Антона — работа. Участившиеся командировки — он дорос до большого начальника, контролирующего в том числе другие филиалы, но не дорос до того, чтобы выбирать даты самостоятельно. Самолетные билеты всегда ложатся в электронную почту бомбой замедленного действия. Один звонок — вылет завтра, и вот уже Шаст не помогает Арсению готовить пасту с креветками, а идет собирать чемодан. Рабочая форма, официальный костюм, щетка, паста, носки, трусы. Он всегда берет всего понемногу — «В этот раз на пару дней!» — и всегда докупает необходимое на месте, когда выясняется, что сроки затягиваются на неделю-другую. Арсений остается дома — с охапкой предыдущих командировочных носков и бирками от ручной клади, которые он зачем-то отбирает у Антона и хранит среди рабочих бумаг, заранее зная, что никогда — никогда! — не использует их как оружие в споре. Должно быть, чтобы хоть так чувствовать, что он — не один. Арсений привыкает не ссориться. А зачем? Это никогда не помогает, а совместные дни у них бывают все реже, и омрачать их скандалами не хочется совершенно. Ему горько, конечно, что Антон дома — скорее гость, но, с другой стороны, никто не сопит под боком, мешая спать, в душе вода всегда переключена на кран, а в туалете — опущен стульчак. И можно работать по вечерам, не слушая, как под ухом кто-то одновременно ведет деловые переговоры и гоняет в приставку. Арсений начинает зарабатывать больше — столько, сколько и не мечтал получать, когда только подавал документы в колледж. Но счастливее от этого не становится. Он бы заподозрил, что у Антона там, на другом конце страны, есть любовник, любовница — кто угодно, кого он любит больше, чем Арса, и к кому мчится при первой возможности. Вот только командировки всегда в разных городах, и если Шаст и женат на ком-то, то исключительно на работе. Арсений с ней конкурировать не может. Хотя однажды, в пылу ссоры, он предлагает обеспечивать их двоих, если только Антон уволится и будет варить борщи дома, но это — тоже не выход. Арс надевает наушники, включает какую-то донельзя бодрую музыку, будто он, черт возьми, на Казантипе, и разбирает всю красоту обратно. Лопает шарики, смывает мороженое в раковину — есть не хочется, тошнит, но и оставлять следов нельзя, — и убирает торжественные бокалы на самую верхнюю полку. Дома у него — чистота и порядок, и это не для Антона даже, а для собственного комфорта — так мысли чище и работается лучше. А то, что Шаст в шутку называет его хозяюшкой и радостно чмокает в нос, завидев вымытый до блеска пол, это лишь приятный побочный эффект. Хотя иногда кажется, будто он готов вылизать полы во всей парадной, только бы сдвинуться с мертвой точки. А потом — сам себе напоминает, что его-то никто не держит, и нужно просто заниматься своей жизнью. В конце концов, работа не скажет, что слишком занята для него, а деньги не соберутся и не уйдут однажды утром, потому что нашли кого-то получше. К моменту, когда последний сдутый шар оказывается в мусорном пакете, у Арсения снова все хорошо. Вот только он спешит выкинуть этот хлам побыстрее, чтобы никто не подумал, что он — упаси Господь! — кого-то все-таки ждал.

҂ ҂ ҂ ҂ ҂

Антон появляется под утро — и это уже больше, чем Арс ждал на самом деле, но, с другой стороны, вряд ли он специально спешил к нужной дате. Для него это нормально — забывать. Это у Арсения в голове день знакомства, первого поцелуя, первого секса, первой совместно снятой квартиры — все выбито на скрижалях, не забудешь, даже если бы хотел. И он не то чтобы придает этому особое значение, просто, ну, помнит, без всякого скрытого смысла и ожидания поздравлений на каждый чих. Арсений к тому моменту уже отходит — а может, убеждает себя, что отходит, — и встречает Шаста с улыбкой и торжественно заказанным из Лавки обедом. Антон — с самолета, а до самолета был автобус до аэропорта, откуда он скинул фото милого шпица в кислотно-желтой переноске и зеленом костюмчике, а до всего этого — такси до автовокзала, и он наверняка успел выдохнуться и выдохнуть. Арсений очень хочет быть хорошим парнем. Он не пилит мозг, не ноет, мол, я опять один — ни к чему это. Просто наливает кофе и не возмущается, когда тот сразу с порога скользит в душ, сухо поздоровавшись и даже мельком не обнявшись. Вспоминается, как на заре знакомства они шутили, мол, нужно экономить время и принимать душ вместе — и в целом так и было, но сейчас это воспринимается дикостью. Не романтичным жестом, а вторжением в чужое личное пространство, поэтому Арс терпеливо листает ленту Инстаграма и обдумывает, чем бы им заняться на выходных. Театр, кино, просто поиграть в настолки? Или что-то более грандиозное? В конце концов, у них теперь каждые выходные — редкость, нужно отметить с размахом. А после — Антон выходит из душа, мокрый, растрепанный, точно воробушек, со следами зубной пасты над верхней губой, смотрит виновато, будто успел уже кого-то убить, и Арсений все понимает. Думает: лучше бы была любовница, это просто, понятно, и можно было бы побороться за Антоново внимание, а то и расстаться со скандалом. Расставаться из-за измены — логично и объяснимо. Сейчас же он сам себя убеждает, что с жиру бесится: с Антоном ему действительно хорошо, но, сука, как же редко это бывает. — Такое дело, — говорит Шаст, — мне там позвонили… «Когда только успели?», — с горечью думает Арс, хотя он уже и не удивлен. Антон с недавних пор телефон таскает с собой и в душ, и в туалет, и даже на кухню, когда отползает от рабочего ноутбука, чтобы налить очередную порцию кофе. Работа такая. — Когда? — Послезавтра самолет. — Шаст пожимает плечами. У Арсения снова дергается глаз. — Там какой-то чрезвычайный пиздец, звонил сам директор завода, говорит, приезжай, все в огне, прям как медведь в анекдоте. Сел в машину, ну и… Обстановку это не разряжает. Арсений — хороший парень. Он — честно-честно — все понимает, даже не обижается совершенно. Вот только улыбка получается какой-то жалкой, а все грандиозные планы, которые он по глупости успел настроить, рушатся вмиг. Ну, сам виноват, знает же, что с Антоном надеяться нельзя ни на что. «Я сделал все, что в моих силах». — Ну, у нас же есть еще целых два дня, — говорит он, хотя в голове клубами черный смог вьется. Он отлично знает, что Шаст сегодня способен только спать, а завтра они в лучшем случае сходят в ближайший кинотеатр, и то, если сойдутся на том, что посмотреть. — Чем займемся?

23.07.2020

— Залив — это тоже море, он же часть моря, ну, — фыркает Арсений, заходя в воду сразу по колено. — Да ради бога. — Эд поднимает руки вверх, мол, сдаюсь, и тут же зачерпывает ладонями воду, брызжет, и у Арса на футболке расплываются влажные пятна. — Ты рисовать будешь? — С тобой порисуешь! — притворно возмущается Арс, стягивает футболку через голову и, подкинув ее Эду, торопливо ныряет в воду, будто прячется от чего-то. — Здесь не так плохо, кстати. Выграновский вздыхает — и уходит на берег. Это абсурд, вранье (череп, скелет, коса) — Арсений плавает до тех пор, пока губы не становятся синими, а уши не закладывает от воды и ветра. Погода — не то чтобы жаркая, сегодня ощутимо холодает, и удушающая жара исчезает, но Арсу легче дышать не становится. Он принимает заботливо поданное махровое полотенце с дельфинами — его они купили с Антоном, когда летали в Крым, и это тоже был не отпуск, а Шастова рабочая поездка, куда Арсений напросился, чтобы побыть вдвоем хотя бы полчаса в день. А теперь Эд укутывает его в это чертово полотенце с волками, как в мемах, и осторожно целует в щеку, прежде чем усадить на расстеленный плед. Ну просто идиллия. Не хватает только корзинки для пикника, зато есть сэндвичи с индейкой из Лавки, которые курьер притащил прямо на пляж и удалился, тоскливо вздыхая — конечно, тоже хотел бы купаться, а не носить дурацкие заказы для лентяев, не желающих даже дойти до магазина. Они действительно рисуют — точнее, Арсений прячется от разговоров за широким блокнотом, и Эду не остается ничего другого, кроме как присоединиться. Они сидят — спина к спине, вжимаясь друг в друга лопатками, поддерживая. Арс пытается набросать пейзаж, залив с белоснежными чайками у самой кромки воды, но получается плохо. Неудивительно — не такой уж он и художник, хоть и записался в арт-студию для взрослых. Во-первых, ему нужно какое-то хобби, чтобы не сойти с ума на своем фрилансе. Во-вторых, хочется послать к черту установки о том, что заниматься чем-то нужно серьезно, желательно с детства, а чирикать какую-то ерунду для удовольствия — это все инфантильный бред. Но Арс и не планирует становиться новым Малевичем или Босхом. Арсений и сам не понимает, когда настолько утратил контроль над собственной жизнью. В голове — лишь жалкое «Я этого не планировал», и так хочется верить, что все случилось само собой, как-то вот без его участия. Он ведь действительно пошел рисовать, а не искать себе отношений на стороне, ну не было у него такой цели. А теперь вот, смотри-ка, сидит, прижавшись лопатками к парню, который отсасывал ему накануне, и не чувствует ничего. И зачем тогда все это? Он — честно! — не знает. В книгах, в фильмах и рассказах знакомых всегда получается, что измены — что-то однозначно плохое, что изменщик — зло, способное разрушить мир. Арсений думал так же — что он никогда, он не такой, и если ему изменят, это обязательно будет конец. Потом, обдумывая этот вопрос, он приходит к выводу, что, в целом, какая разница — Антона и так нет дома неделями, и так ли важно, был ли его член в ком-то еще, если они все равно почти и не вместе? Кому нужна верность физическая, если нет эмоциональной? А потом случается Эд. Арсений эгоистично не считает себя злодеем — а что он такого разрушил? Его мир стоит так же, как и стоял, Антон так же пишет ему дважды в день, утром и вечером, ведь проносить телефон на предприятия категорически запрещено. Они так же обмениваются своими меню на день, напоминают оплатить интернет или коммуналку и планируют отпуск — но не сейчас, Арс, когда станет полегче, когда наладится на работе. Не меняется ничего — а значит, никому от этого не больно. И разве плохо, если Арсений в кои-то веки почувствует себя нужным? Эд — другой. Из него эмоции так и хлещут, он не скупится на сюрпризы, заказывая Арсу то букеты цветов, то его любимые сэндвичи из Лавки. Цветы Арсений выносит на помойку на следующий же день, опасаясь внештатного приезда Антона, но запоздало понимает, что Шаст ему давно ничего не дарил. Будто не думал, что так можно, что есть эта чертова доставка, благодаря которой Арсений улыбнется. Арс думает: если бы Антон о нем помнил и сам дарил цветы, он ни за что не нашел бы Эда. Хотя, конечно, если бы все было так просто. Эд все делает просто. Просто оказывается рядом, просто приезжает однажды с упаковкой «Колдрекса», отпаивая простывшего Арса, и долго шуточно ворчит, что нужно бы одеваться по погоде. Просто зовет кататься по городу — бесцельно, зная, что Арсению нравится, когда за окном сменяются виды. Просто скидывает ссылку на онлайн-кинотеатр, где они смотрят фильмы и комментируют в чате голосовыми. Просто существует — и соглашается на любые условия. Арсению его почти жаль. Эд его, наверное, очень любит. Они об этом не говорят почти — Арсу тошно и стыдно. Нет, Выграновский знает, что у него кто-то есть, но не спрашивает подробностей, не покушается на чужой гель для душа в ванной и на вторую зубную щетку. Не требует непременно выяснить, что происходит между ними. Не планирует дальше, чем на один день. Ему, наверное, тоже сложно, а Арсений — форменная скотина, потому что предпочитает не замечать. В нем своей боли через край, куда еще набирать чужую. Он ведь не гребаный Супермен. Так легко убедить себя, что не делаешь ничего плохого. Они сидят рядом полчаса, может, час, когда Эд поднимается, разминает затекшие ноги, кряхтя при этом, как старый дед, и это почти смешно. Арсений хочет уже пошутить, но, обернувшись, давится словами. На планшете Эда — его собственный, Арса, портрет, со вздернутым носом и россыпью родинок по всему лицу. Он отворачивается поспешно, делает вид, что ничего не видел, и снова утыкается в свой рисунок. Как это, блять, вообще успело произойти? Арсению от себя тошно. Он вроде и не форсирует ничего — но и не возражает, когда они начинают общаться ближе, и Выграновский впервые его целует прямо там, в опустевшей студии, и после этого будто считает, что у них есть друг на друга какие-то крохи прав. Когда диалог в Телеграме переезжает в приватные, и там начинают мелькать все более личные рассуждения вперемешку с нюдсами. И когда сейчас Эд коротко целует его в макушку, почесывает влажную еще челку, смотрит задумчиво, будто пытается выудить из него что-то. Не возражает, хотя знает, что вечером Эд опять повезет его домой и послушно затормозит за квартал до — а вдруг Антон все-таки вернется. А потом, когда Шастун появится на пороге, они с Эдом на время перестанут общаться — незачем, Арс ведь и так себя любимым чувствует, и свой недостаток внимания водородной бомбой на другого человека скидывает. И знает, что, когда вернется, Эд будет его ждать. Он, кажется, не заслужил этого совершенно, и вместе с тем — заслужил все, до чего каким-то образом докатился.

31.08.2020

Эду, честно, почти интересно, где они нашли это чертово помещение. Стены вокруг — серые, обшарпанные, и если сначала ему казалось, что они отделаны под кирпич, то теперь он почти уверен, что это действительно, мать его, кирпич, проглядывающий через тонкий слой штукатурки, а не оригинальное дизайнерское решение. Арсений шутит над этим, когда они приезжают за пару дней до, чтобы привезти свои картины — а сегодня Попова нигде не видно, и это по-своему настораживает. Хотя Эд уже привык, что Арс — кот, гуляющий сам по себе. Попробуешь привязать — и тебе быстро обломают лапки. Выставка проводится в последний день лета. Добровольский говорит, что им нужно привыкать к вниманию, но Эд чувствует себя школьником, которого заставили поучаствовать в отчетном концерте. Причем, как и в школе, все вокруг — со знакомыми и друзьями, а к нему вообще никто не приходит, да и позвать толком некого. Разве что Арса — но он уже заявлен как участник, если только не решил в последний момент соскочить. С него станется. Эд и сам толком не понимает, как это происходит. Он не любит привязываться к людям, а те, будто чувствуя леденящий холод его сердца, не подходят ближе. Пусть все дело в детских травмах, в первой неудачной влюбленности еще в семнадцать — Эд не претендует на звание самого ментально здорового человека, но вокруг себя возводит забор такой высоты, что не влезть и не перепрыгнуть. А Арс — может. Причем получается у него это легко, играючи, как и все в этой жизни, хоть Попов и отрицает, что в нем вообще есть что-то особенное. Эд не рассказывает ему ничего, не делится годами одиночества и не приглашает в чертовски пустую съемную студию, где из хорошего — фигурное панорамное окно от пола до потолка с видом на шпиль Адмиралтейства, и Эд, несмотря на конский ценник, не готов переезжать куда-то еще. Он не делится своими переживаниями, не признается, что сам удивлен потоку собственных эмоций, — Арсу не нужно это, незачем его грузить. Эд просто существует рядом, потому что не может — или не хочет — иначе. Как же, сука, причудливо может извернуться жизнь. Вот есть книги, сериалы, где изворотливые сценаристы чего только не придумают, а потом приходит реальность — и с видом а-ля «Подержите мое пиво» закручивает все в разы болезненнее и сложнее. И не всегда понятно, почему вообще так. Эд вот не понимает, но оторваться от Арса не может — плевать, что по жизни не привык быть на вторых ролях, а тут, пожалуйста, становится героем второго плана, потому что совсем со сцены уйти не может. «Весь мир — театр, но актеры не выйдут на бис». «Что на барабане револьвера? Ура, сектор «приз». Эд отвлекается, как может, только бы не думать лишнего — это никогда еще к хорошему не приводило. Помогает Добровольскому решать организационные вопросы, бегает по обоим этажам, передавая мелкие указания, успокаивает других недо-художников, многие из которых впервые выносят свои работы на суд общественности. Атмосфера, в целом, стоит доброжелательная, люди хвалят друг друга, фотографируют чужие картины, общаются — ну просто чудо, даже хочется узнать, какой веселящий газ Паша попросил распылить на входе. Свои рисунки он обходит стороной. Не потому что стыдно — просто не любит лишнего внимания, но, когда один человек зависает у стенда надолго и уже начинает неловко оглядываться, у Эда любопытство все-таки побеждает. — Добрый день, — говорит он незнакомцу, и тот, обернувшись, улыбается светло, точно само солнце. — Вы… — Это ваши работы? — спрашивает мужчина, тыча пальцем в один конкретный портрет. — Да. — Мы не знакомы лично, но, судя по всему, вы знаете моего… друга. — Незнакомец кивает на Арсово лицо на листе формата А4. — Вы учитесь вместе? Эд молчит, кажется, подозрительно долго, потому что тот хмурится и чуть приподнимает левую бровь. — Да, мы ж тут все иногда пересекаемся, позируем друг другу, на натурщиков же бюджета нет. — Надеюсь, хоть не голыми. — Мужчина неловко хихикает, протягивает ладонь для рукопожатия. — У тебя, кстати, неплохо получилось. В смысле, классно, и родинки эти… Ты не знаешь, наверное, но Арс дико бесится, когда их на фотках замазывают, типа, убивает индивидуальность. Эду бы рассмеяться истерично, впервые за долгое время выпустив эмоции из тюрьмы своей головы, но получается только кивать вежливо, улыбаться и махать. Ситуация становится все более неловкой — да что там, уже достигла верхней отметки с подписью «Кринж шо пиздец», и, когда Эду кажется, что хуже быть уже не может, Арсений подходит к ним, по-хозяйски укладывая ладонь на чужое плечо. Не на плечо самого Эда. — О, привет, и ты здесь, — улыбается Попов, и Выграновский думает, что ему ну точно нужно было идти на актерский. Так может сыграть либо гений, либо психопат, либо тот и другой в одном флаконе. У Арса во взгляде — абсолютная пустота. — Классно. Как дела? Тупой вопрос, учитывая, что еще позавчера они переписывались сутки напролет, четыре дня назад ездили в Выборг и вымокли там до нитки, зато, блять, прикоснулись к истории, а после — долго отогревались в Арсовом душе. Для Эда наличие у Арсения парня — не новость и не сюрприз, но до сих пор он был чем-то неосязаемым, призраком, от которого остался лишь гель для душа на верхней полочке и зубная паста с медом, который сам Арс терпеть не может. Теперь же перед ним — два метра роста и задорные зеленые глаза, и вдруг становится ясно, почему чертов гель стоит именно на верхней полке. И как-то не получается больше все это игнорировать. — Норм, — криво улыбается он, хотя детская обида просыпается внутри и требует сообщить, что они и голыми друг другу позировали тоже, правда, Арс удалил те кадры почти сразу, так что ему даже доказать нечем. — А ты как? — Классно, — кивает Арсений так же безлико. У Эда в голове сияющей полосой — «Уходи, уходи, уходите нахрен отсюда», но они так и стоят, и Арс выжимает из себя какие-то нелепые темы для разговоров. Мужчина, которого, как выясняется, зовут Антон, поддакивает, вставляет что-то свое, а Эд чувствует себя совершеннейшим дураком. Даром, что Антон называет Арса своим другом — у них энергетика давно женатой пары, и все отмазки, которые Выграновский придумывал сам для себя, что у Арса, мол, чисто деловые отношения, он того мужика не любит вовсе — все это летит к чертям. Арсений на Антона смотрит снизу вверх, а в глазах разве что бриллианты не сияют. Так, как никогда не смотрел на Эда. Самое, пожалуй, унизительное, что Антон в нем очевидно соперника не видит: шутит о чем-то, делится мелочами из совместной жизни и не спешит уходить. Эд отводит взгляд и на Арса вообще не смотрит, только бы не выдать бушующий внутри ураган. Ему бы попрощаться и уйти, желательно, в принципе со всей выставки, построить землянку в лесу и остаться там навсегда, но он стоит, точно приклеенный, смеется там, где нужно бы смеяться, поддакивает на Антоновом мини-стэндапе про тяжелую жизнь с художником и обещает оцифровать Арсов портрет. И если до этого Эд хотел узнать о жизни Арсения больше, то сейчас благодарен ему за выстроенные прежде стены. Эта семейная идиллия ранит сильнее, так, как Эд уже не думал, что что-то может его задеть, и единственный оставшийся у него вопрос — зачем? Зачем он вообще Арсению нужен, если уже есть Антон? А еще — что с ними будет дальше? Спросить, конечно, не получается. Эд думает: пошло все на хуй. Но, прощаясь, улыбается мило, кивает, обещает скинуть фотки и обязательно рассказать, если кто-то похвалит этот блядский портрет, хотя хочется его спалить, а пепел развеять по ветру. И никогда больше Арсения не вспоминать. А потом — Арс скидывает ему короткое «Спасибо» и неловко добавляет в следующем сообщении «…за встречу», и Эд не может даже на него злиться.

13.09.2020

«И часто ты так катаешься?)» Антон мысленно хмыкает, закатывает глаза — мол, ты не представляешь, насколько, и, подумав, пишет в чат примерно то же самое, а после — добавляет длинное сообщение о том, как сильно его это на самом деле заебало. Вечные поездки, командировки в не самые лучшие города России, зато, сука, с промышленным потенциалом, ни у кого ведь нет цели отправить его любоваться красотами страны за счет фирмы. Это в какой-то степени удобно, хоть и эгоистично: он пишет Эду, а тот, во-первых, сам спрашивает, задает уточняющие вопросы, а во-вторых — способен это выдержать. У Антона есть Арс, и Шаст искренне считает это огромным счастьем, с которым мало что может сравниться, но факт остается фактом: Арсений его не понимает. Не слышит, не чувствует, и не потому что плохой, просто в Арсе — бескрайний океан собственной боли, и, если тонешь в своих проблемах, так тяжело обращать внимание на чужие. Шаст это понимает, не спешит обвинять и не трясет Арсения за плечи, мол, ну выслушай же меня. Нет. Он взрослый мальчик, принимает ответственность и может справляться сам, даже верит, что дело не в Арсовой нелюбви — просто у того не хватает сил. Антон даже при таком раскладе Арса бы ни на кого не променял. Но чужой интерес неожиданно греет душу. То, как Эд отправляет нелепые мемы про увольнение, а следом добавляет, что ни к чему не призывает, как может поорать в унисон, не перебивая и не переводя тему, только бы не вовлекаться в чужие страдания самому. То, как не принимает ничего на свой счет. Смешно: дело как раз в том, что Эду, в общем-то, похуй. Антон это знает и не строит иллюзий о глубине их связи — да и связи никакой нет, просто Выграновский однажды скидывает ему тот самый оцифрованный Арсов портрет, а после они иногда списываются, чисто узнать, как дела друг у друга. Это не какое-то космическое предзнаменование, они не друзья, даже, наверное, не приятели — скорее, случайные попутчики, которые треплются о жизни, зная, что друг друга достать и уязвить не сумеют. Эд о своих бедах говорит мало — мол, не любит делиться, и Антон не тянет из него информацию. Захочет — расскажет. Разве что иногда Антону робко кажется, что он собеседника уже задолбал, но он вовремя себя одергивает: не хотел бы — не отвечал, они же ничем друг другу не обязаны. Эд, видимо, хочет — это Шастуну непонятно, но он и не углубляется особо, лишних вопросов не задает. Есть — и ладно, хорошо, но если пропадет завтра — никто не будет лить слезы. Антон не рассказывает об этом Арсу — не из какого-то злого умысла, просто они общаются не особо близко, а информация кажется не настолько важной, чтобы выделять для нее эфирное время. Он так же переписывается иногда с коллегами, а к ребятам с подшефного завода приходит в гости, чтобы вместе посмотреть футбол, но специально писать об этом? Незачем как-то, тем более, он давно подозревает, что Арсению — не то чтобы интересно. И он молчит. Чат с Эдом закрепляется в Телеграме, становясь с Арсом бок о бок, и это все еще не кажется странным. А что, он не может дружить с кем-то новым? И не важно, что в последнее время его круг общения сузился до коллег, их коллег и каких-то важных дядек с той же работы, от чьего авторитета хочется выть и плакать, никогда не поздно это изменить. В конце концов, каждому хочется, чтобы его слушали. «Пиздец», — емко комментирует Эд очередную командировочную тираду, и Антон склонен с ним согласиться. Он и сам не понимает, когда одна командировка, на которую он согласился, чтобы заменить человека другого профиля, плавно перетекла во вторую, третью и тридцать третью, и теперь это даже не обсуждается. Кто первый лететь в Новосибирск? Шастун. В Северодвинск? Шастун. Владивосток? Да-да, Шастун. Крым выделяется на фоне других городов, и летний Севастополь становится, пожалуй, отдушиной среди прочих малоприятных мест — а может, дело в том, что с ним тогда был Арсений, и все ощущалось по-другому. Он, точно улитка, берет свой дом с собой, только его дом — не квартира и не дом, а человек, который в последнее время отдаляется все сильнее. У Антона, честно, нет сил. Арс вроде и не грызет его, относится с пониманием — но видно, что ему хуево, и боль во взгляде взрослого самостоятельного мужчины не перекрыть ничем. Выбор получается хуевый: либо не делиться ничем и позволять Арсению строить между ними Берлинскую стену, либо делиться — и выплескивать свое нытье, зная, что человеку напротив будет тяжело. Антон сдается: пусть они будут общаться меньше, но Арс за него не будет переживать, и хоть кому-то будет хорошо. Самое болезненное и тупое — когда понимаешь, что твой вариант — не вариант, но ничего лучше придумать не можешь. Арсений, кажется, обижается. Нет, он не ноет, не устраивает истерик, но смотрит так укоризненно, а от очередного «У меня билеты на завтра» морщится так показательно, что слов вовсе не нужно. Остается лишь гадать, что это — неприязнь, страдания, просто нежелание самому мыть посуду, — но связь, которую они в самом начале пути считали прочной, за пару лет истощается, и они плавно перетекают в разряд давних приятелей. Даже секс куда-то исчезает — и это логично, потому что нет близости моральной, значит, нет и физической, но по этому Антон скучает меньше всего. В конце концов, спастись от этого можно банальной дрочкой, а вот заменить человека, которого когда-то считал почти родным, — это да, тяжело. Выграновский на эту роль не претендует. Не признается в любви, не называет его братаном — куда там, спустя пару недель с момента знакомства. Но Антон все чаще скидывает смешные видео именно ему, просто потому что он хотя бы посмотрит и отреагирует, пусть даже смешным смайликом, и новости тоже несет в верхний чат. На диалог с Арсом смотрит тоскливо, воет, как волк на Луну, но скучает больше по прошлой версии человека, когда они еще были по-настоящему вместе. Жаль, у человека нет кнопки, позволяющей откатить обновление. — Пиздец, — говорит он вслух, соглашаясь с Эдовым сообщением, и с необъяснимой, застывшей по краям легких горечью, блокирует сияющий в темноте экран телефона. И перед тем, как отключить интернет перед сном, успевает прочитать удивительно вовремя пришедшее от Эда «Спокойной ночи)».

08.08.2019

Крым пахнет раздавленными абрикосами, размазанными по асфальту до состояния каши, уличными ларьками с квасом — Арсений не видел таких уже лет десять, а теперь с каким-то детским восторгом мчится вперед, едва не врезаясь в прохожих, только чтобы попробовать по стакану, и разочаровывается так же быстро. Этот разливной квас совершенно не похож на то, что было в детстве — и не сказать ведь, что хуже, просто совсем другое, а ему так хотелось почувствовать то, привычное, родное, с ароматом беззаботной молодости и отдыха с родителями на море. Арсений преступно далек от рая в шалаше, даже с милым сердцу Антоном: он не спешит срываться в каждую провинциальную глушь, куда Шаста отправляют по работе. Пытался поначалу, и это даже казалось милым, но, черт, целыми днями ворчать на отвратительный интернет в квартирах с советским ремонтом, где все чертовски ново и не всегда хорошо — удовольствие ниже среднего, а Арс пытается выбирать свой комфорт. Но когда речь заходит о море, — не Баренцевом, а Черном, еще и летом, — он первый срывает плавки с крючка и мчится в самолет, забыв про легкую аэрофобию. Это все еще неидеально: Антон проводит дни на работе, а Арс, даром, что обещал сам себе взять отпуск и валяться на пляже с детективами, видит это море от силы два раза в неделю, один из которых — на полчаса, чисто приехать, вспомнить про скорый рабочий созвон и уехать обратно в их крошечный съемный домик. Нет, в Крыму хорошо: каждое утро Арсений начинает с почесывания дворовых котят, и если ради этого не стоило лететь четыре часа, то зачем тогда, но все же. — В следующем году мы приедем сюда сами, — говорит Арс, спускаясь по пологой тропинке в парке Ахматовой. — В смысле, возьмем и приедем, когда захотим, а не когда на объект отправят. Он и сам понимает, что просит слишком много, и что планировать на год вперед — гиблая идея. И может предположить с миллион разных Антоновых ответов, каждый из которых будет до тошноты логичным. Начиная от «Ты же просил не обещать то, в чем я не уверен» до «У меня работа, я не могу летать, когда захочу». Арс, еще ничего не услышав, готовится держать оборону, напоминать про необходимость отпуска и про то, что его чертова фирма не загнется, вон, даже генеральный директор ездит в отпуска с выключенным телефоном, и ничего, мир не рухнул, небо не упало на землю. Но Антон неожиданно улыбается и отвечает просто: — Приедем. — Не ожидал, — честно признается Арсений. — Ну, я же знаю, как для тебя это важно. И Арс млеет — размазывается по мостовой, точно растопленное масло по блинчику, и сияет ярче самого яркого солнца. А после — неожиданно начинает злиться. На себя, не умеющего уже в чужие обещания верить. На Антона, не дающего себя отпустить. Это ведь всегда так происходит. Когда последняя нервная клетка Арса висит на крохотной ниточке и он готов уже собрать чемодан и уехать хоть к маме, хоть на другую съемную квартиру, куда угодно, только бы окончательно поставить на Шастуне крест, тот становится шелковым. Внезапно вспоминаются все их бесплодные разговоры, где Арс жаловался на недостаток внимания и на то, что по факту не живет со своим парнем вот уже больше года. Находятся нужные слова, в которые Арсений заставляет себя поверить и живет с этим «Все будет хорошо», прикладывая его к ранам души, когда становится совсем грустно. Но — время идет, и не меняется решительно ничего. Антон, сославшись на очередную срочную задачу, снова выбирает не его, и обещанное хорошо откладывается. Понемногу — ну, на следующей неделе, в следующем месяце, через полгода. Купим квартиру, машину, дом, второй дом, обеспечим старость родителям — и тогда обязательно, ты подожди только. Арсений, влюбленный дурак, ждет. И просыпается однажды, понимая, что сказка так и не стала былью. В какой-то момент кажется, что все, хватит с него этого цирка: Арс почти уговаривает себя на расставание, потому что, ну, так бывает. Никто из них не плохой, просто они не подходят друг другу — принципиально разные потребности, разный подход к отношениям, они ведь мучают друг друга с каждым месяцем все сильнее. Арсений не может не жаловаться. Антону нужен кто-то попроще, чтобы уживался с этими чертовыми командировками. А потом Шастун возвращается — и Арс думает, что лучше видеть его хотя бы раз в месяц, чем не видеть вообще. Ждет, когда боли окажется больше, чем счастья от очередного его приезда — тогда, значит, все будет кончено насовсем. А пока что они бредут по пляжу, и Арсений разувается еще у кромки песка, а Антон — метров на десять позже, выругавшись на мелкие камушки в кроссовках. Все похоже на пейзаж с открытки: закатное солнце, лучи, стекающие по небу в воду, и развалины Херсонеса над полупустым пляжем. Вдалеке слышится собачий лай, носятся вокруг дети, — им-то плевать, в какое время суток лезть в воду, — а родители стоят рядом и возмущаются, что уже холодает. — А чего ты один сюда не приезжаешь, когда тепло? — спрашивает Антон, когда Арс, раздевшись, доходит до самой воды и шипит, едва пальцы касаются белой прибрежной пены. — Да как-то не так без тебя. Арсений пожимает плечами. Он не дурак ведь, понимает, какой ад кроется за этой фразой, как чертовски неправильно устроен его мозг — но до сих пор не нашел, за какую веревочку дернуть и какой винтик подкрутить, чтобы отпустило. Что он может поделать, если ему без Шаста — действительно не так? Плевать, что днем солнце жарче, и так приятно лежать, согревая привыкшее к Питерским ветрам тело, и можно плавать до посиневших губ и есть дорогущее мороженое из ближайшего ларька. Не так уж это и интересно, когда ты — один. Это одновременно страшно и глупо. Арс постепенно приходит к мысли, что ему человек рядом не просто желателен, а необходим. Чтобы было, с кем поделиться пришедшим в голову каламбуром, пошутить возможно аморальную шутку, весело плавать наперегонки до буйков и обратно и обсуждать просмотренные сериалы. Антон в этом плане — удобная кандидатура. Они знают друг друга вдоль и поперек, Шаст помнит, какие именно слова Арсения бесят, и что обязательно нужно закрывать дверцы шкафов и опускать стульчак унитаза. Когда Арс просит купить кетчуп, Антон берет именно тот, что он любит, и никогда не покупает яблочный сок, от которого Арсения чуть тошнит. Жаль, что ничто из этого — не про любовь. Арсений раз за разом спрашивает себя, нужен ли ему хоть кто-то, или это должен быть именно Антон — и, к своему ужасу, не находит ответа. — Давай наперегонки, — кричит Антон, успевший зайти в воду уже едва ли не по грудь. — Тебе же не слабо, да? Арс хмыкает. — Так нечестно! Ты уже почти зашел! — А ты по триста лет топчешься на одном месте, пока совсем не прижмет! — еще громче кричит Шаст, делая еще несколько шагов вперед. — Не тупи, Арс! И — ныряет. Арсений едва успевает моргнуть, а Шаст уже исчезает, и от этого внутри зарождается такая дикая паника, будто Арс — ребенок, которого оставили в магазине на кассе, а потом он увидел, что родители ушли не в зал, а на улицу, и уже возвращаются домой. Арсений думает, что ему, наверное, нужно к психологу, а не мучить других людей своими бедами с башкой. — Ну, идешь? — доносится почти от самого буйка, когда Антон выныривает и переводит дух. Арс делает шаг вперед, не обращая внимания на немеющие лодыжки и поднявшийся вдруг прохладный ветер.

12.10.2020

Эду, честно, почти стыдно. Он убеждает себя, что ничего такого не имел в виду, и вообще, ситуация раскрутилась сама, без его участия, но это — прерогатива Арса. Попов вечно повторяет, мол, оно само, все само, а я просто стоял, хлопал ресницами и наблюдал за тем, как настигает меня судьба. Эда от этого тошнит — и ровно поэтому он уже не может успокоить даже собственную совесть, понимая, что чертовски виноват сам. Все начинается с малого. Когда он пишет Антону, чтобы скинуть портрет, и после, спрашивая, как у того дела, куда на этот раз приходится лететь и когда домой, Эд не преследует ни единой плохой цели. Хотя сердце, конечно, рвется: ему бы узнать, когда Шаст вернется домой, чтобы не попасться случайно сидящим в шкафу, как любовник из анекдотов. А еще — безумно хочется узнать, какой он, этот Антон. Что в нем особенного, что заставляет Арсения смотреть на мужчину снизу вверх, едва не закапывая слюнями пол, и всегда — всегда! — к нему возвращаться, даже через боль. Эд — не дурак, и, хотя мысли читать не умеет, все-таки видит, как сереет иногда Арсово лицо, когда Антон опять опаздывает на пару дней, а то и недель, или забывает поздравить с каким-нибудь праздником. Как Арс косится на часы, до самой полуночи ожидая хотя бы смс, пусть даже с «Я занят, поговорим позже», а после — оправдывает Антона, ведь у него нет времени даже предупредить о задержке. Эд думает: что это за работа, на которой не находится ни секунды? Эд думает: посмотри, ему же на тебя похуй. Эд думает: а мне — нет. Он не признается себе в этом чертовски долго, убеждая, мол, на вторых ролях хорошо тоже, а ему и не нужна любовь на всю жизнь — только секс без обязательств и редкие вылазки в город, так что Арсова занятость — даже в плюс. Но чем дальше, тем сильнее хочется всей этой ванильной чуши: чтобы просыпаться вместе, отмечать Новый год, Рождество и Первомай, смотреть сериалы целиком, а не «Ну глянь со мной, что я не успел с Антоном», и готовить обед на два дня вперед, зная, что имеешь на это право. Возможно, он просто мечтает о том, чего не достичь, и пускает слюни на идеализированную картинку из Инстаграма. Эд повторяет себе это всякий раз, когда возвращается домой в одиночестве, и, в общем-то, держится — до сих пор ведь не выгнал Арса к чертям собачьим, хотя каждый раз обещает себе, что еще раз — и обязательно это сделает. А теперь — Шаст. Эд поддерживает разговор из вежливости, из любопытства, из «Бля, пока пишу в чат, меня в такси не укачивает» и «Пиздец все душные на этом корпоративе». В этом нет ничего о любви, даже о симпатии. Хотя Антон — то еще солнышко, и в другой ситуации Эд восхитился бы его трудолюбием, чувством юмора и умением поддержать любой диалог. Удивительное свойство — Шастун может чего-то не знать, и это, конечно, нормально, но даже так он слушает, задает вопросы, вникает в тему и смеется над собой так элегантно, что никто и не вспомнит, что он не в теме. Эд узнает об Антоне все больше хорошего — и бесится все сильнее, потому что полюбить его никак не может, а его отношение так и остается скрашенным ситуацией, в которой Шаст даже не виноват. Если бы Эд не любил Арса так сильно, то признал бы в Антоне жертву измены, обманутого человека, которому нужна помощь и который заслуживает сочувствия. Но он — соучастник, и, кажется, готов оправдать Арсения, даже если тот в итоге кого-то убьет. Эду самому от себя тошно. И так сильно хочется сказать, что он эту лавину остановить не может. — Ты подъехал уже? — спрашивает Антон, принимая вызов гудок, наверное, на пятнадцатый. — Сейчас спущусь. Выграновский как дурак топчется у парадной, а, когда дверь все-таки открывается, делает вид, что видит все это впервые. На самом деле все, от крошечного сердечка у почтового ящика десятой квартиры, до новогодних украшений на двери шестой, знакомо ему до боли — он даже как-то спрашивал у девчонки, почему она не снимает свои гирлянды, и получил ответ, что нужно же чему-то радоваться, и почему красота должна быть лишь раз в году? Вот было бы неловко, если бы она сейчас вышла и по-свойски с ним поздоровалась. Но никто не выходит. Антон приводит его домой будто бы воровато, оглядываясь по сторонам, и доверительно сообщает, что Арс улетел к родителям на выходные. Это Эду уже говорит о многом. — В кои-то веки дома только я, — хмыкает Шаст, — а не Арсений меня дожидается. Даже хочется позлорадствовать, мол, вот как мне одиноко. — Но уже ведь нет? — спрашивает Эд, не сразу понимая, какую же ляпнул дурость. Рано. Чертовски рано. Антон может посмотреть на него как на идиота, закатить глаза, покрутив у виска указательным пальцем, и попросить на выход — намек получается слишком явным. Но Шастун улыбается и кивает. — Теперь не одиноко, — говорит, закапываясь с головой в шкаф, и наконец выуживает с самого низа махровое полотенце. — Ты не против, если я схожу в душ? Эд пожимает плечами, хотя в голове у него — только бьющая в тарелки обезьянка. Слишком все это странно. Он, конечно, с миллион раз говорил Антону, что не общается с Арсом, и вообще, они виделись один раз, чтобы нарисовать тот портрет, и ничего друг о друге не знают, но все равно. Эд не то чтобы не был готов — но думал, что для того, чтобы сдвинуться с мертвой точки, придется Шаста хотя бы споить. А тот, смотри-ка, выходит из душа в одном полотенце и приглашающе хлопает ладонью по краю дивана. У Эда на глазах рушится образ солнечного мальчика, и, что еще хуже, Антона он почему-то оправдывать не готов. Хотя может ли заведовать оправданиями тот, кто и сам чертовски далек от гребаных норм морали. Они начинают целоваться минут через сорок. Десять — на то, чтобы пролистать весь список фильмов на Кинопоиске и остановиться на очередном русском шедевре про достижения прошлого, чтобы ворчать, что Фонд Кино занимается явно не тем. Еще полчаса — на то, чтобы открыть бутылку шампанского, разлить по цветастым кружкам и почти сразу перейти на спрятанный в дальнем углу шкафа джин, который Арсению подарил какой-то клиент. «Приятно познакомиться, какой-то клиент», — ехидно думает Эд, а после — не думает ничего, потому что Антон наклоняется к нему в темноте комнаты и целует первым, а сбоку, на экране, мелькают яркие вспышки софитов. Он раздумывает секунду, прежде чем склониться навстречу. От Антона пахнет чистым спиртом вперемешку с отчаянием, и остается лишь гадать, что из этого движет им больше. Они не говорят — вообще, черт возьми, ни слова. Ни когда Шаст отпихивает в сторону нагревшийся ноутбук, ни когда сам ползет пальцами под ворот Эдовой футболки. Кажется, будто одно слово, один звук — и магия рухнет, обнажая всю грязь и мерзость происходящего. Но Эду смешно: он знает больше, стоит — выше, и решения принимает более осознанно. — Ты уверен? — только и спрашивает Антон, и от этого хочется плакать. — Какого черта ты такой милый? — шипит Выграновский, прикусывая его губу, и надеется, что этого будет достаточно, но Шаст так и смотрит на него по-щенячьи, и приходится кивнуть. — Дурак. Сказать хочется куда больше — обзываться, истерично бить посуду и, может быть, даже плакать, потому что сил уже не хватает, но он послушно играет выверенную до миллиметра роль. Им движет не логика, не пресловутая адекватность, за которую его хвалили еще в начальной школе, и даже не слепой расчет. Только обида, ослепляющая настолько, что не остается ничего, кроме. Эд спускается поцелуями ниже, не особо размениваясь на предварительные ласки, сползает по дивану, тащит за край Антонова полотенца. Не ошибся: под тканью нет ничего, кроме полувозбужденного уже члена. Эд думает, что у него встает только на Арса — во всяком случае, эта ситуация больше печалит, чем привлекает, но о его удовольствии речи пока и не идет. Он ныряет еще ниже — и заглатывает чужой член сразу почти по яйца, да так, что сухая головка режет небо. Чуда не происходит. Член Шастуна оказывается не волшебной таблеткой от всех печалей, а просто, ну… членом. Горьковатым на вкус, с легким ароматом геля для душа, который Эд знает наизусть, и только это немного его возбуждает: так обычно пахнет Попов. Он позволяет Антону положить руку на его затылок, надавливая, и сам склоняется ниже, пока горло не начинает рвать. Ситуация — болезненная, уродливая донельзя. Если бы у Эда еще оставались надежды на сказочный секс с зефирно-розовыми единорогами и цветочными лепестками на высокой постели, они бы погибли сейчас — но он давно уже не верит в сказки. Эд сосет планомерно, со знанием дела, выверенными движениями массирует чувствительное место под яйцами и гладит против шерсти пушистые бедра, а думает лишь о том, что он в этой драме кого-то переиграл. Потому что Антон, этот милый, солнечный мальчик-мужчина, до сих пор, возможно, Арсу не изменял, а на Эда повелся да сам раздвинул ноги. Потому что в кои-то веки в этом Бермудском треугольнике за бортом остается кто-то еще. Потому что Арсений, причинивший ему неосознанно столько боли, если узнает, сам в своей захлебнется. Эду чертовски хочется ему рассказать. Или молчать до скончания века, чтобы всякий раз, вспоминая этот момент, немного чувствовать себя королем. Он выходит от Антона через час — после того, как тот кончает ему в рот с глухим хрипом, они неуклюже поправляют съехавшее одеяло, а Эд чистит зубы запасной (на самом деле своей) зубной щеткой. Он с миллион раз обещает не говорить ничего Арсу, потому что «Блин, вообще не знаю, что на меня нашло» — и даже успокаивает Антона, мол, это все алкоголь и одиночество, ничего ужасного не произошло. Ему кажется, будто, оправдав чужую измену, получится хоть наполовину снять камень с собственного побитого жизнью сердца. Получается хуево. Желтая машина пахнет хвоей, и Эд думает, что, если бы Шаст побывал здесь, он бы сразу все понял: слишком часто этот прилипчивый аромат увозил домой Арсений. Но — увы. Когда он выезжает со двора, едва не задевая боковым зеркалом чужую машину, на улице загораются фонари, где-то вдалеке протяжно воет собака, и мир, в целом, стоит, как и стоял до, и вовсе не спешит рушиться. Эд думает, что, наверное, переживет все, что угодно. В одном из двух закрепленных в Телеграме чатов Арс присылает ему очередное дурацкое селфи с маминой кошкой.

19.10.2020

Если верить Арсению, у Антона есть миллион поводов чувствовать себя виноватым. Он всегда — не то и не так, настолько, что хочется выть от невозможности соответствовать миллиону постоянно меняющихся требований. Нет, в последнее время — легче. Арс взрослеет будто, и такие бомбардировки случаются все реже, но раньше — о, это был ад на Земле, в котором держаться помогала лишь большая любовь и вера в лучшее будущее. И вот Арсений становится лучше — Антон видит, благодарит, ценит эту работу над собой. Арс не похож уже на капризного ребенка, топающего ножкой — мол, сделай так, как мне нужно, и плевать на все обстоятельства. Растет. И, казалось бы, странно восхищаться взрослым мужчиной, у которого запоздало прорезается банальная адекватность, но Шаст думает, что ему, видимо, тяжелее — приходится сражаться не только с обстоятельствами, но и с собственной психикой, а это — все равно что плыть против ветра, не зная, куда занесет. Антон бы давно забил и нашел себе кого-то получше, вот только Арс смотрит на него снизу вверх и обещает, что изменится — обязательно, не сразу, но шаг за шагом, пожалуйста, поверь мне, люби меня, и я докажу, что этого достоин. Во взгляде его — такое щенячье обожание и надежда, что уйти не выходит. Разве что чаще сбегать в очередные командировки, а там уже скучать до зубовного скрежета и в очередной раз понимать, что прикипел душой — сплавился, как чертова стальная балка, и уже не оторвать без крови. Антон в Арсения верит. Антон Арсения любит так сильно, что вынесет, наверное, все. Антону теперь стыдно настолько, что уже не хватает сил. Секс с Арсом похож на жертвоприношение — непонятно, чье, кому, и что именно приносят в жертву, но становится почему-то лишь тяжелее. Шаст старательно вылизывает веснушки на чужих лопатках, целует в загривок, оглаживает ладонями бедра — нежность так и рвется наружу, и даже не хочется думать обо всех этих нелепых стереотипах, мол, мужчины и эмоции должны быть двумя параллельными прямыми и никогда не пересекаться. К черту. Антон в этой любви тонет, и не столь важно, кто оказывается сверху, кто — снизу, и кто кому отсосет первым. Арсений требует больше — чтобы больнее, до ударов, царапин и шлепков яйцами об измазанный слюной подбородок. Шастун это не то чтобы понимает: для него секс — про удовольствие, а не про наказание, но отказывать Арсу он так и не научился, поэтому послушно отзывается на «Бля, сильнее» и не возражает, когда тот насаживается на его член широкими движениями, а все внутри едва не скрипит от недостатка смазки. Поначалу он пытается спрашивать, почему так, но Арс вскидывается, едва не кричит, мол, если кому-то нравится пожестче, это не говорит ни о чем конкретном. Арсений — не какой-то неправильный, не больной, у него нет детских травм, папа не поднимал на него руку. Ничего такого, что обычно приписывают людям, у которых просто есть предпочтения в сексе. Антон качает головой, — с Арсом не бывает просто и беспричинно, — но решает не давить. Теперь же он, кажется, понимает. Ему впервые хочется причинить себе боль — несерьезную, нет, он не собирается прыгать с крыши или резать вены, плевать, поперек или вдоль. Но, делая Арсу минет, он насаживается по самые яйца, чего никогда не умел, и позволяет в порыве страсти царапать себе спину. Царапины потом ноют, Арс извиняется и долго замазывает их Бепантеном, а Антону становится хорошо. Будто это может хоть немного, по капле, но выдавить из него вину. Когда они смотрят «Вечное сияние чистого разума», Шастун думает, что хотел бы историю с Эдом забыть, но, увы, таких благ цивилизация еще не предусмотрела. — Я люблю тебя, — шепчет Арсений, когда они выходят из душа и, поскальзываясь на плитке и придерживая друг друга за плечи, добираются до кровати. — Что будешь на ужин? Антон на автомате открывает приложение доставки и набирает всего, не глядя, только бы не оставаться голодным. Мрачно думает: это всего лишь потребность организма, ему нужно поесть, а тогда, с Эдом, нужно было кончить, и это не значит практически ничего. Чистая физиология. И плевать, что по Эду он до сих пор скучает, вот только не решается написать — ну его к черту, слишком много скелетов в шкафу уже похоронено, и не очень понятно, как теперь вести диалог. «Хэй, бро, классно посидели, кстати, я должен тебе оргазм»? Правда в том, что все, кажется, много хуже. Антон думает об этом так долго, что начинает болеть голова, копается в спутанном коме мыслей, каждая из которых похожа больше на ядовитую змею, и все это сплетается так, что хочется отрубить и выкинуть к черту. И понимает, что Эд — первый, кто им заинтересовался за все это время. Арсений — чудесный, замечательный, неземной, Шаст хочет петь ему дифирамбы и обеспечить лучшую жизнь, даже через миллион компромиссов. Он старается, правда. Но Арс — весь в себе, настолько, что не достанешь. Арс не спрашивает, как у Антона дела, не особо делится личным, а в его жизни — все больше слепых пятен, которые Шасту нечем заполнить. Пустота. Вакуум. Черная дыра, поглощающая все живое. Антон пытается вспомнить, когда он начал Арсения бояться — обидеть или разочаровать, а может, просто не угодить в очередном капризе. Или ему просто удобно считать капризом все, под что сложно подстроиться самому? Он не знает — давно уже потерял истину в вопросе о том, кто прав, а кто виноват, но с Арсением становится сложно. И даже теперь, когда тот явно работает над собой, у Шаста в голове эхом — чужие слезы, и он больше не хочет быть их причиной. С Эдом оказывается проще. Его можно не бояться обидеть, не спешить отвечать в первые пять минут, чтобы он, не дай бог, не подумал, что уже никому не нужен, и делиться мнением куда более откровенно. С Эдом можно показывать свою слабость и быть собой — так люди открываются попутчикам в поезде, потому что, ну, все равно ведь никогда не увидитесь, что скрывать? Антон думает об этом — и отчаянно пытается себя оправдать. Мол, его довели до измены, он просто хотел почувствовать себя нужным, и вообще, это Выграновский, татуированный черт, довел его до греха. Совесть не поддается: так и вопит сиреной, непрозрачно намекая, что для всего этого необязательно было изменять. Мир в один голос кричит: сначала расстанься — потом лезь в новые отношения, зачем врать? Шастун не понимает, зачем ему, собственно, расставаться, если Арса он любит, а новых отношений не хочет совсем. И все, что ему остается — похоронить эту историю на дне собственного сердца, камнем пустить на дно, чтобы не разрушить все то, что уже имеет. Пока Арсений не знает — ему не больно, и все должно быть хо-ро-шо. В конце концов, он же может ходить на рыбалку, играть в приставку, обсуждать прочитанные книги с другими людьми. Кто и почему придумал, что банальный минет не входит в список дружеских развлечений? — Я тоже тебя люблю, — просто говорит он. — Скоро приедет пицца. Арсово лицо сияет, будто он, черт возьми, ребенок, которого полгода кормили только брокколи и пюре, а теперь позволили что-то вредное. Очень хочется спросить, на что именно он так реагирует — на пиццу или на самого Антона, но Шаст боится, что этого обожания уже не заслуживает, и потому молчит. — Арс, — зовет он, когда Попов доверительно укладывает голову ему на плечо. — А тебе со мной сложно? Шаст и сам не знает, зачем говорит это — будто и так непонятно. Помнит ведь, сколько было истерик, скандалов, сколько раз Арс обещал в этот раз точно расстаться, прежде чем не притих. — Бывает, — просто говорит тот. — Но я уже привык и ни на кого бы тебя не променял. «Я тоже», — тупо думает Антон, а совесть отзывается язвительным «Ты уже». До приезда курьера они успевают заняться сексом еще один раз. Пока Антон, наспех одевшись, выходит встречать курьера, Арс в душе вымывает из задницы остатки смазки и тщательно отмывает пробку с пушистым лисьим хвостом на конце. Шастун от одной этой мысли улыбается — как маньяк или как влюбленный, что, в общем-то, одно и то же. У них впереди — почти месяц настоящего семейного счастья, с омлетами по утрам и сериалами по воскресеньям, если только начальник снова не сбросит билеты в почтовый ящик, точно бомбу, уничтожающую все живое. Но Антону хочется верить, что в кои-то веки этого не случится.

01.11.2020

— Я не хочу общаться с тобой сейчас. Арсений смотрит на Эда неверяще, так наивно хлопает ресницами, будто не понимая, что именно услышал. В принципе, так и есть: Арс моргает чаще и глупо, совершенно по-детски переспрашивает: — Не хочешь? Эд кивает. Арс, честно, не считает себя капризным ребенком — он вполне способен принять отказ от кого угодно, но сейчас хочется попросить Эда промыть рот и не говорить больше таких глупостей. Он думает об этом не дольше секунды, но уже успевает удивиться, насколько эти слова отдаются в груди глухой болью — так, будто ему это действительно важно. И это пугает. — Почему? — спрашивает Арсений, пытаясь сохранять максимально нейтральное выражение лица. Во-первых, они сидят в гребаном ресторане, а стол хоть и огорожен, но хрупкая ширма вряд ли будет препятствием для его криков. Во-вторых, очень хочется вести себя по-взрослому, даже если внутри сидит трехлетка, у которого в песочнице отобрали любимую машинку. Его от этого сравнения тошнит, и приходится напомнить себе, что люди — не игрушки, но восприятия уже не изменишь. — Для этого нужны какие-то причины? — Эд хмыкает, покачивает в пальцах бокал на высокой ножке. В бокале, конечно, вишневый сок, никакого алкоголя, ведь «Мне тебя, дурака, еще домой везти». — Просто не испытываю желания. Это сложно понять? Арсению — сложно. Слишком хорошо помнит щенячье обожание в Эдовом взгляде — черт, да тот был готов, как в сопливой присказке, стоять за спиной и подавать ему патроны, если бы Арс окончательно поехал крышечкой и решил бы расстрелять город. А теперь смотрит в пустоту будто, как если бы он стал бесплотным призраком, и выдает это. — Я что-то сделал не так? Тупой вопрос — настолько, что даже косить под дурачка стыдно. У Арсения сводит скулы и колет где-то под ребрами. Ну что за бред? Он и сам ведь знает, сколько всего сделал не так — более того, продолжал делать именно из тупой уверенности, что Эд от него никуда не денется. Они изначально не были равными — одиноко одинокий одиночка и человек в отношениях, и все всегда выглядело так, будто именно Арсения нужно добиваться, за ним нужно бегать и конкурировать за внимание. Будто у Эда всегда была негласная обязанность быть лучше Антона — и он прыгал все выше, точно цирковая собачка, но эта высота никогда ему не давалась. «Конечно, блять, метр девяносто семь». Если Арс и был в чем-то уверен, так это в том, что он в эту игру не проиграет. Влюбится последним, разлюбит первым — а теперь смотрит на совершенно каменное лицо напротив, и этому «Я не хочу» противопоставить нечего. — Арс, ты же и сам не хочешь в это лезть, да? — Сок из бокала едва не выплескивается, так сильно дрожат татуированные пальцы. Арсения это успокаивает: значит, волнуется, и, куда бы это ни привело, это лучше звенящего «похуй». — Даже если не ты сделал не так, может, я просто думал, что вывезу, а в итоге не смог, как тебе такой вариант? — Но ты… Арсений осекается на полуслове. Что говорить в таких ситуациях? Хочется напомнить, что Эд обещал ему еще долгие годы вместе, но это же бред — мало ли, что можно ляпнуть, и этот романтический бред не имеет ничего общего с реальностью. — Я проебался, — честно говорит Эд, и это само по себе вызывает уважение: Арсений никогда не умел сообщать о своих ошибках. В лепешку расшибался, но чтобы сказать, что что-то сделал не так, — никогда. — Правда, думал, что будет классно и мило, а чем дальше, тем больше получается хуйни, ну и… Выграновский пожимает плечами. Арсения все это начинает бесить. Даже не то, что его выкидывают на обочину, точно котенка — нет, но хочется же знать, что именно кроется за таким внезапным решением. «Внезапным?», — тут же хмыкает внутренний голос, и Арсу становится не только паршиво, но и стыдно. Он ведь и сам способен сложить два и два: капризы Эда накладываются на приезд Шастуна, из-за которого их встречи ожидаемо сокращаются, и если еще недавно Эд был центральной фигурой в Арсеньевском мире, то теперь этот самый мир вращается вокруг другой оси. Вокруг двухметровой зеленоглазой оси. — И какая хуйня стала решающей? — горько спрашивает он. Эд ведет плечом. — Поверь, ты не готов к этому разговору. — Не готов я тебя терять, — парирует Арсений яростным шепотом, и вот теперь люди за ширмой остаются единственным сдерживающим фактором: эмоций так много, будто он и не выходил из переходного возраста. — А ты мне пытаешься впарить, что вот так просто все закончится, и… Да я чувствую себя брошенным! К признанию, прозвучавшему так жалко, хочется добавить «…почти всегда» и «…по жизни», но это уже чересчур. Он и так говорит слишком много — ну каким брошенным, если они не встречались даже, да и отношения никак не обозначали? Это изначально был ничего не значащий перепих (не касаться сердца, не лезть в нутро, счёт вести по станциям на метро), да и оставался бы таковым, так что глупо говорить — и просить — о большем. — Добро пожаловать в мой мир. Эд усмехается грустно, всячески натягивая на лицо выражение а-ля «обсидианово похуй», но в голосе все-таки слышится тоска, и все Арсовы предположения рушатся к черту. Арсению обидно — и, как бы ни было погано это признавать, не конкретно за Эда, а за то, что он, видимо, всех этих сложностей больше не стоит. — Разве ты не знал, на что шел? Я тебя обманывал? Оба теперь уже понижают голос до шепота, а от внезапно подкравшегося официанта отмахиваются, как от чумы. — Нет. И я тебя теперь обманывать не хочу. Я ж тоже не клялся в одном гробу с тобой лежать, надоело — ушел. Если бы ты ушел, я бы не стал тебя держать, в этом прикол. Забавно. Арсений никогда не думал об этом раньше, но сейчас не может себе представить, когда бы он захотел уйти. И это, опять же, не о любви — просто Эд, ну… удобный. С ним не возникает проблем, он не лезет никуда — ни в грязной обуви на его любимый ковер, ни в сердце глубже, чем следует и чем его готовы пустить. И прилетает всегда по первому требованию, и заказывает эти дурацкие розы, когда Арсу попросту одиноко, и всегда готов созвониться, даже если на работе его ждут тридцать пять человек. — Что я могу сделать? Подсознание нервно смеется: «Спохватился», и хочется самого себя послать на хуй, но Арсений, при всей нездоровой иногда самокритике, очень парадоксально себя любит и не хочет ничего признавать. — Сейчас — ничего. И это «Сейчас» Арсу прилетает пощечиной — брошенная в лицо перчатка, плевок в самое сердце, и какие там еще есть душещипательные метафоры. В этом сквозит ехидное «А все уже, а надо было раньше», и самое поганое, что Эд полностью прав. — Это так тупо — мстить мне сейчас, — выплевывает Попов. — Типа, если тебе хуево, заставь пострадать другого? Его адекватность на этом заканчивается. Ни одно взрослое и разумное внутреннее начало не выдерживает рухнувшей на него боли — и пока непонятно, действительно ли он не хочет терять Эда, или ему просто нужно почувствовать себя жертвой. Так, чтоб был повод проораться под песни из две тысячи седьмого, точно подросток, и, может, даже поплакать, но это уже перебор. И плевать, что взрослый мужчина так себя вести не должен. — Тупо, Арс, это думать, что весь мир на твоем хую вертится. — Эд едва не шипит, и Арс даже обидеться на него не может: получил ответный удар. — Да, мне было хуево, а кому не было бы хуево быть всегда на втором плане? Но я это терпел, а сейчас дело и вовсе не в этом, и я просто хотел проговорить это по-взрослому, а не бегать от тебя, как от чумы. По-взрослому, знаешь такое слово? — И что дальше? — Арс, люди не всегда точно знают, что будет дальше. Арсений смотрит на него удивленно, будто его милый и ласковый котенок впервые решился его поцарапать, но Эд вновь закрывается, и если и были там, внутри, чувства, теперь они намертво запечатаны за чернильной маской. И говорить, кажется, больше не о чем. Нет, слова всплывают у него в голове, одна за одной режутся хлесткие фразы, но ни одна из них не сделает лучше, а некоторые — еще и закопают все окончательно. Хочется ехидно сказать, что Эд скоро все осознает и приползет обратно — но Арсений знает, что тогда тот не вернется наверняка, чисто из тупой гордости. Он с трудом, но все-таки признается себе, что перед ним сидит не человек — функция, гребаная головоломка, которую хочется открыть, просто чтобы получить за это ачивку, разблокировать новый уровень да забросить до следующего года, пока снова не станет скучно — в смысле, пока Шаст снова не умотает в свою командировку. Арсению хочется верить, что до тех пор Эд вернется. Потому что сам себя он выносить давно уже не может. — Извини, у меня дела еще, встреча в городе, — говорит Выграновский таким тоном, что сразу понятно: нет никакой встречи, и он хочет, чтобы Арс тоже это знал. Встает — и шлепает на стол пятитысячную купюру. Это выглядело бы пафосно, вот только Арсений почти уверен, что у Эда это если не последние, то точно не лишние деньги. Черт, да они даже не поели на эти гребаные пять тысяч. Поэтому он наблюдает, как тот, не оглядываясь, выходит из-за ширмы, считает до десяти, пока колокольчик над дверью не звякает, и еще до сотни, чтобы тот наверняка успел выехать со двора. И отправляет на вызубренный наизусть номер полную сумму, прежде чем подозвать официанта. В глубине души Арсению кажется, что он должен Эду гораздо больше — не денег, конечно, но только ими он и способен за всю свою гниль расплатиться. Ничего более ценного в нем, кажется, не осталось.

28.11.2020

Эду страшно, честно, страшно настолько, как, наверное, давно уже не было. Он привык плыть по течению — годами отточенная система, где проходишь уже знакомые уровни игры и получаешь ожидаемую награду. Не идеальную — о, он знает с десяток вещей, которые можно было бы делать лучше, а какие-то — в принципе не делать, а какие-то — делать, но по-другому. Эд не то чтобы полностью доволен своей жизнью, но удовлетворен, и все кажется ему понятным. А потом… Потом появляется Арсений, и поначалу это затмевает собой весь мир — яркое пятно в привычной серой картинке. Не потому что он какой-то особенный, неземной, — хотя и это отчасти тоже, — но человека, привыкшего к маршруту работа-кровать-дом, удивить оказывается несложно, и Эд вцепляется поначалу в сам факт чего-то нового, а потом, узнав Арса поближе, и в него самого. Потому что там, за цветастой картинкой, оказывается человек — живой, глубокий, искренний, хоть и неидеальный, но это куда лучше вылизанных онлайн-образов, будто сошедших со страниц нереальных романов с супергероями. Эду такое не нужно. Ему бы просто кого-то рядом — интересного, близкого, родного. Ему так надоело одиночество. Эду плевать на все. Он закрывает глаза на Арсовы странности, на перепады настроения, на редкие, но такие пронзительные слезы — он понимает, что все имеют право на эмоции, и мужчине тоже позволительно покричать в пустоту, когда все, откровенно говоря, заебало. Эд — вообще понимающий. Он находит в Арсе один за одним изъяны, но плюсы все равно перевешивают — а кто без греха, пусть первым бросит в него камень. Арсений сложный, но это — лишь повод испытать азарт. Как интересная головоломка, в которой нужно вытащить одну железку из двенадцати других, провести через стеклянный шарик в самом центре, повернуть по часовой стрелке — и выход найден. Эд не сразу понимает, что чем дольше плутает в этом лабиринте, тем дальше на самом деле оказывается от выхода. Когда он был маленьким, папа приводил его на автобусную остановку, и они садились ждать. Минуту, три, двадцать — у Эда мерзли ноги, и он думал, что давно бы уже добрался домой пешком, но отец осаждал: столько ждали, глупо уже уйти, ведь тогда получится, что все зря. Он и не заметил, когда Арс стал таким же автобусом — бросить бы, да никак, жалко потраченного времени, и кажется, что цель уже близка. Будто Арсений вот-вот одумается — и станет точно таким, как Эду нужно. Более постоянным, более открытым или, наоборот, тихим, и, конечно, без опостылевшего «плюс один». Эд держится — не понимает точно, ради кого именно и кто в этой истории страдает больше. Иногда кажется, что Арс — непонятый гений, ощущающий себя одиноким. Иногда — что он сам, попавший в чужие, заботливо расставленные под него сети. А потом появляется еще и Шаст, и у Эда слетают предохранители — эмпатии на всех троих не хватает, и становится видно уродство устоявшейся схемы, в которую они все угодили. Эда вырубает, точно чайник при выбивших пробках, и он перестает чувствовать. Вообще, черт возьми, все. Он влюбляется — и это сложно отрицать, но вот беда: не очень понятно, в кого именно. В полубезумного, смешливого, яркого Арса? В искреннего, простого, разностороннего и чертовски красивого Антона? А может, в обоих? Или ни в кого, на самом деле, просто ему все приснилось? Эд все чаще поглаживает экран телефона с двумя закрепленными чатами, и ему почти норм. Антон присылает мемы, Арс — селфи. Антон рассказывает о закате на море, Арс — о новой картине, которая по обыкновению ему не нравится, зато нравится самому Эду. Арс целует его, прежде чем выйти из машины, Антон — начисто игнорирует, только слезно просит никому ничего не говорить, все ведь имеют право на ошибку. Это слово — ошибка! — бьет под дых, выбивая искры из глаз. Он — ошибка. Горькая истина так и лезет на поверхность: он, как ни крути, никогда не будет для этих двоих важнее, чем они — друг для друга, в какие бы дьявольские игры они ни игрались. Там уже у обоих разбитое сердце и вывернутые наизнанку души, и Эд попадает на руины, пытается всех спасти, пляшет, точно придворный шут, щедро раздает советы и обещает, что все будет хорошо. И сам же делает хуже. «Нет, — поправляет он себя, — хуже тут было и до этого, а я ни в чем не виноват». Это, строго говоря, не совсем правда. Вот и теперь он сидит в крошечной, но такой любимой желтой машине, поглаживает приборную панель, начисто игнорируя стеклянный взгляд пассажира. Это почти смешно: сколько раз Эду казалось, что он — лишний, ненужный, как та самая запасная пуговица на дорогой рубашке, которую вряд ли когда-нибудь пустят в дело. А стоило отказаться от человека — и тот приполз, звонил днем и ночью, присылал сообщения, мол, скучает. Эд бы поверил. Правда. Если бы не знал, что на соседней подушке у него лежит тот, кто важнее. — Глупо с моей стороны обижаться. — Выграновский мигает, и от яркого фонарного света на глаза наползают слезы. — Я знал расклад сразу, и знал, что ты в отношениях, хоть и без подробностей. Но все равно. У него слова встают поперек горла, и он и сам не понимает, зачем приехал. Потому что Арс позвал? Не хочется верить, что этого достаточно, чтобы сделать любую глупость. Потому что скучает? Возможно, но одна встреча их не спасет, но прекрасно разбередит только начавшие зарастать раны. А может, Эд — просто воплощение дьявола, потому что ему очень уж хочется причинить кому-нибудь боль. Просто так, чтобы не он один склеивал по осколкам разбитое сердце. «Какой же ебаный пафосный бред». — Это я уже слышал, — просто говорит Арс, и Эд понимает: не ошибся. Тому его страдания до лампочки. — Но думал, что, раз мы встретились… — …то я забил хер на свое неудобство ради тебя? — хмыкает Выграновский. — Классно придумано, ничего не скажешь. Ничего не скажешь — а ему, черт возьми, и нечего. Он кидает взгляд на лобовое стекло, где мигает красная мушка — так сказать, не прицел, но тоже может кого-нибудь уничтожить. Улыбается влюбленно, опускает глаза в пол, только бы не привлечь внимания. — Я больше не хочу спорить. — Забавно, а раньше был скандалист. Парадокс, но это почти больно. Арсений действительно любил иногда поскандалить, повысить тон — это бесило, но зато чувствовалось неравнодушие. «Ты мне настолько важен, что я срываюсь на крик от боязни тебя потерять». А теперь у него во взгляде арктическая пустыня: то ли разлюбил, то ли понял, что не получится дальше манипулировать, выжимая желаемое. Эд не знает точно, но очень хочется Арса демонизировать, только бы не страдать самому. — Я приехал с конкретной целью. — Он выдерживает торжественную паузу, будто свыкаясь с тем, что собирается произнести. — Хотел сказать, что я переезжаю в другой город. Давно пора покорять столицу, возможностей там больше, деньги рекой текут, а я здесь… как дурак. Сейчас главное — не смотреть на Арса, чтобы те самые идиллические картины не вставали комом в горле, мешая дышать. Чтобы не начать тосковать заранее, еще толком не попрощавшись. Чтобы случайно не пожалеть того, кто его никогда особо и не жалел. Чтобы, блять, заново не влюбиться. Эд устает входить в положение, смиряться и понимать. Хочется хоть раз побыть сволочью. — Я могу что-то для тебя сделать? — спрашивает Арсений. «Дурак, где же ты был раньше?». Эд не отвечает — боится, что голос предательски поломается на середине фразы. Только тянется через коробку передач, упираясь ладонями в пассажирское сиденье, и целует Арса в пересохшие губы. Он пахнет хвоей вперемешку с новым одеколоном — видит бог, Выграновский не хочет знать, откуда взялся этот новый запах. Он же не пес, чтобы хотеть переметить соседний столб. Тем более, этот столб остается на чужом участке. Арсений прощается неуклюже, и даже интересно, кому из них более смешно и неловко. Эд позволяет ему выйти, наблюдает, как тот скрывается на неосвещенном тротуаре — как всегда, за два квартала из дома, такая конспирация. Нельзя, чтобы Шаст узнал. Эд хмыкает — знает, что терять нечего, и он готов взорвать эту блядскую бомбу. Огонек на лобовом стекле призывно мигает красным. Выграновский снимает оттуда новенькую камеру, бережно вытаскивает крошечную карту памяти, крутит в пальцах, гадая, что ему с этим делать.

31.12.2020

Странно, как единожды выстроенная, отлаженная, по часам работающая система рушится за секунду. Как здание, взорванное у основания, превращается в бесцветные обломки, погребающие под собой все живое — только здесь Арсений сам себе террорист, и обвинить в этой дряни некого. Антон ничего не говорит — и это оказывается самым обидным. Просто уезжает в очередную командировку, и уже оттуда пишет, что очень устал и не планирует продолжать отношения. Не планирует — будто это что-то, что можно вписать в ежедневник, где-то между обедом с премьер-министром и поездкой в отпуск, и Шаст вычеркивает их будущее с болезненной уверенностью в своей правоте. Арсу даже крыть — нечем. Он пытается позвонить, но тот не берет трубку. Хочет было сорваться в тот город, куда Антона на этот раз занесло, но понимает, что не помнит наверняка, куда именно — и слова Шастуна про «Тебе не похер только на себя самого» резко приобретают вес. Может, Арс действительно заигрался и, закрутившись, потерял в этом чертовом калейдоскопе всех, кроме себя самого? В худшем случае — и себя тоже. Новая квартира пахнет хвоей — и это нормально, учитывая, что Арсений самолично приволок сюда чертову елку, но аромат отдаленно напоминает тот из машины Эда. Это почти больно — но боль фантомная, точно в культе после ампутации. Тупо. Привычно. Очень хочется пошутить, но шутки встревают в горле комом. За Антона, конечно, болит сильнее. — Я не хочу общаться с тобой, — говорит ему Шаст, не добавляя даже Эдового «…сейчас», но это не имеет значения, потому что в итоге пропадают оба, а Арс чувствует себя сидящим в воронке от взрыва, когда вокруг на километры — ничего живого. Пока Антон оставался рядом, можно было как-то выкрутиться, оправдать себя, сказать, мол, проблема вовсе не в нем — но вот Арсений один, теперь уже навсегда, сам себе господин и покорный слуга, и приходится признать, что это он, сука, виноват. За двумя зайцами погонишься — ноги переломаешь, утонешь в ближайшем болоте, потеряешься в лесу и еле выйдешь обратно с помощью компаса, но так никого и не поймаешь. У Арса из близких теперь — помоечный кот, черный, как уголек на тоненьких лапках, и психотерапевт, к которому он идет не сразу, но, когда приходит, чувствует облегчение. На секунду и лишь потому, что теперь есть, кому покаяться, не боясь осуждения — еще бы, за три тысячи рублей в час. А после — лишь пустота и боль. Психотерапевт давит на неудобные темы, выковыривает его жизнь по кусочкам и тащит, тащит наружу клубящуюся внутри тьму. Неожиданно оказывается, что анекдоты про проблемы, идущие из детства, это вовсе не шутки. Арс вспоминает, как не любили его родители, как гоняли, точно солдата, недоношенного ребенка войны, и выжимали до последней капли. Как не оставалось сил и возможностей вытрясти из ледяных статуй, по недоразумению родивших живого человека, крохи любви. Как болело и ныло все то, что сейчас лежит там, во льдах вынужденного похуизма. Арсений себя жалеет: он, мол, не виноват, его таким воспитали. Арсений себя презирает: ничто не дает ему права причинять боль другим. Чертовски хочется извиниться. Перед Эдом, перед Антоном, перед всеми, кто попал под каток его обаяния и выполз, как герой мультика, размазанным в лепешку и начисто уничтоженным. И Арс бы сорвался в Москву, да куда угодно — вот только не видит смысла просить прощения, если пока не умеет иначе. Извиняться, чтобы продолжить делать хуйню? Нет, спасибо, не его стиль. А еще — воет, точно очнувшись от спячки, гордость. Как это — бегать за теми, кто тебя отверг? Даже если до этого терпели дольше, чем ты заслуживаешь. У Арсения из подарков на Новый год — рецепт на противотревожные, выписанные вперед официального диагноза, ведь выжить нужно уже сейчас, а сверху — направление на обследование, мол, вдруг в голове что-то неправильно работает. Арсу почти хочется, чтобы так было — простая и понятная причина, чистая физиология, он не мог этому противостоять. Оправдания кажутся ему одно жальче другого. Арсений заново учится верить. Не в бога, не в мироздание, не в русалок и домовых — в себя, потому что, если не верить, весь путь кажется ему бессмысленным и пустым. Ему очень хочется думать, что прошлые ошибки не определяют его навсегда — но это смешно. Наверное, так же думают маньяки да психопаты в тюрьмах: незачем судить человека за прошлые грехи. Хотя он-то — не психопат, никого не убил и даже не покалечил. А морально — не считается, у него там «один : один». В новогоднюю ночь Арс запоздало наряжает елку — впервые один, и некому дотянуться до чертовой ярко-красной звезды. Здесь лишние сантиметры в Антоновом росте были бы значительным аргументом. Впрочем, в мире, где приходится учиться жить одному, это — не самая большая беда. Арсений надеется, что дальше обязательно будет легче. Потому что он больше не может жить так, как было до.