***
— Чаю, кофе?.. Вениамин Рубинштейн улыбается во всю ширь своего белозубого рта и с легким наклоном головы, изучающе, смотрит на ночного посетителя. С первых минут их встречи Денис не может отделаться от мысли, будто главврач воспринимает его не только как гостя, но и как пациента. Второе, кажется, становится для Рубинштейна даже более значимым, чем все остальное, и Денис готов об стол головой биться, лишь бы понять, что такого главврач в нем разглядел. — Нет, спасибо. — Может, чего-нибудь покрепче? Виски, коньяк… — Не пью. Но закурю, можно? — Пожалуйста-пожалуйста… Вы присаживайтесь. Рубинштейн услужливо пододвигает к Денису пепельницу. Тот его благодарит, садится в кожаное кресло напротив письменного стола и несколько секунд молча пялится в огромное полукруглое окно. — Вид божественный, — обернувшись к окну, говорит Рубинштейн. — Но особенно в часы восхода… Про закат я вообще молчу. Денис живо представляет, как полыхающее огнем солнце отражается в воде и как вдалеке мерцают огни заходящих в порт судов, но картина эта быстро сменяется другой, более мрачной и холодной. Он щурит глаза, дергает головой и вновь ощущает запах покрывшихся плесенью келий. Даже находясь за сотни километров от Топей, Денис чувствует, как его зовут назад, пытаются затащить обратно в безвременье, и ему становится страшно. Страшно, что зов не утихнет, что так теперь будет всегда. Рубинштейн опускается в кресло напротив, сцепляет пальцы в замок и, помолчав немного, спрашивает: — А вы, собственно, по какому вопросу? — К вам тут недавно человека привезли, — борясь с нахлынувшим чувством, начинает Денис. — Сергей Разумовский. Припоминаете? — Припоминаю, — все так же с улыбкой соглашается Рубинштейн. — А вы ему кто, позвольте поинтересоваться?.. Не сочтите за грубость: врачебный протокол, только и всего… — Брат. — Как интересно… Рубинштейн встает с места и начинает ходить вдоль окна, задумчиво потирая подбородок. В кабинете на короткое мгновение воцаряется тишина. Атмосфера становится более непринужденной, когда оба заняты своими мыслями. — В газетах, кажется, об этом ничего не писали, — нарушает молчание Рубинштейн. Он поворачивается к Денису и вновь устремляет на него прозорливый взгляд. — Не без нашего участия. — Титов безжалостно корежит сигарету о дно пепельницы. В глазах Рубинштейна он замечает огонек азарта, свойственного заядлым игрокам, но быстро переключается, сосредотачиваясь на рассказе. — Когда мы только начинали, никто о нашем родстве не знал. Ненужная информация, в общем. А потом сами не захотели пиариться за счет друг друга. К тому же, фамилии у нас разные… Я под материнской, а Серёжа… Ну, вы понимаете. — Родители у вас общие? — Только отец. Запутанная история… — Буду признателен, если поделитесь, — произносит Рубинштейн. — Чтобы составить весь паззл, как говорится… Сложный, очень сложный случай. Денис вновь закуривает, потом на секунду замирает и вслух рассуждает: — Так странно… Ни звука. — Мы стараемся, чтобы пациенты не вели ночной образ жизни, — охотно поясняет главврач. — К тому же, это самая высокая точка во всей больнице. Палаты расположены в другом крыле, так что здесь вы ничего не услышите. — Ясно… — кивает Денис. Он вспомнил, как поднимался по лестнице, когда шел в кабинет. И вспомнил башню, которая еще издали привлекла его внимание. В голове тогда возникла ассоциация с «Франкенштейном»: темная башня, удар молнии, хлесткий дождь, рев рожденного чудовища. — Что еще рассказать про нас с Серёжей?.. Отец у нас один, а вот матери разные. Причем на моей отец женат никогда не был. Молодые, беспечные, головы горячие… Короче, типичный расклад. Им лет по восемнадцать было, когда я появился. Потом отец на последнем курсе института встретил Наталью. Профессорская внучка, умница-красавица… Отец с матерью к тому времени уже разошлись: ругались часто, не понимали друг друга… Характерами не сошлись. В общем, после института отец на Наталье женился, и через год Серёжа появился. Ну а еще через год — авария… Мы с матерью уже тогда в Москву к родственникам перебрались. О папиной смерти я только в восемь лет узнал, а что Серёжа жив — в тринадцать. С тех пор и общаемся… Я к нему, знаете, в Питер иногда приезжал, когда возможность была… Покидать приют он отказывался. Всё за друга своего держался, не хотел его бросать. Олег Волков… Вы, может, слышали про него? — Это тот, который в Сирии погиб… Нда. — Ага, он. Лучший друг. Мы хоть с Серёжей и братья, но отношения все равно сложные. Он в Питере, я в Москве. Так и живем. А тут еще новость эта… Денис берется за очередную сигарету и потом, в дыму, с отчаянием выпаливает: — Ну какой из него Чумной доктор? Рубинштейн откидывается на спинку кресла, вальяжно протягивая: — А вот тут вы не правы… — Да тупая подстава это все! Серёжа и мухи не обидит, я-то знаю! — Серёжа, может, и не обидит. А вот другая личность… Ну-ну, не смотрите на меня так, молодой человек. Да, ваш брат психически болен. И чем скорее вы это примете, тем будет лучше. Для вас обоих. — Какую-то хуйню несете, доктор… Денис тушит недокуренную сигарету, рывком встает с кресла и с вызовом глядит на Рубинштейна. — Мой брат не псих, понятно вам? Я на вас такую свору спущу, что до конца жизни не отмоетесь… — Вы не кипятитесь, голубчик, не кипятитесь… Лучше выслушайте. Теперь уже Денис мерит беспокойными шагами кабинет. Пользуясь моментом, Рубинштейн невозмутимо произносит: — Вторая личность называет себя Птицей. Именно она действовала от лица Чумного доктора. Ваш брат ничего о ней не знал… До недавнего момента. Наша с вами задача — помочь ему подавить эту личность, ну или хотя бы сделать так, чтобы он научился контролировать ее. Ему нужна ваша поддержка. А мне нужно, чтобы мы с вами работали сообща. Я понятно выражаюсь? — Более чем… Как мы вообще до такого докатились?.. — Насчет вас не в курсе, а вот причину появления Птицы мне еще предстоит узнать. Полагаю, детская травма. Обстановка угнетения в приюте, одиночество, потребность в защитнике… Возможно, что-то из этого. А может, все в совокупности. — Да понял я, понял… — Денис трясущимися руками выуживает из пачки последнюю сигарету. — Мне бы увидеть его сегодня, доктор. Устроите? Деньги не проблема… Рубинштейн неспешно преодолевает расстояние, разделяющее их, и подходит к застывшему напротив двери Титову. — Бросьте это барство. А ежели действительно хотите помочь, могу подсказать парочку фондов, где ваши деньги с удовольствием примут. Договорились? — Договорились. — Вот и славно. А сейчас я вас оставлю. — Но как же… — С братом встретитесь утром. У него режим. А вы тут располагайтесь, на кушетке. Сейчас велю медсестре принести вам одеяло и подушку. Пару часиков поспите, а потом я все устрою… Денис покорно кивает и затем отходит в сторону, позволяя Рубинштейну покинуть кабинет. Титову не спится до самого рассвета. Восход он встречает, сидя на подоконнике, прислонив горячий лоб к холодному, как лед, стеклу. Сердце рвется на части, совесть душит и твердит одно и то же: «Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь…» Денис думает, что теперь вся его жизнь делится на «до» и «после», а середина всего — та гребаная поездка в монастырь, после которой на душе остался воспаленный рубец. Он не понимает, как ему удалось вернуться назад. Он не верит, что находится где-то еще, кроме Топей. И он боится посмотреть в глаза единственному человеку, которого хотел позвать с собой, но, к счастью, не позвал. Или все-таки к несчастью?***
—…А вот тут у нас общий зал, — объясняет Рубинштейн, подводя Дениса к застекленным дверям. — Шахматы, домино, музыкальный проигрыватель… Есть еще отдельный зал для киносеансов. И библиотека — небольшая, правда, но все же… Многие наши пациенты находят утешение в книгах… Денис кивает, но слушает вполуха. В голове каша, и хочется курить. К завтраку, оставленному медсестрой, он почти не притронулся. Только кофе выпил, чтобы хоть немного взбодриться. Прежде чем отвести его к брату, Рубинштейн целую экскурсию решил устроить: посмотрите, дескать, как мы тут замечательно существуем. Врачи первоклассные, методики передовые, условия комфортные — иными словами, не психичка, а санаторий какой-то. Рай для воспаленного сознания. — Вы, Денис, к нам почаще заглядывайте, — с едва заметной полуулыбкой говорит Рубинштейн. — Ага, непременно, — саркастически отзывается Титов, глядя на все это «великолепие». — Поддержка, помните? — Помню… Скоро мы уже придем? — Еще коридор — и будем на месте… Денис отводит взгляд, когда один из пациентов на его глазах начинает биться в припадке. Рубинштейн сразу же велит медбрату подарить бедолаге «укольчик счастья». Титов усмехается, а про себя думает: «Филиал ада какой-то. Оставь надежду всяк сюда входящий». Усмехается, да, но все равно за главврачом следует неотступно, как за единственным проводником в этом царстве безумия. — А здесь у нас блок одиночников, — объясняет Рубинштейн. Проходя мимо, Денис невольно заглядывает в каждую палату — и везде натыкается на изможденные, безвольные лица, которые на театральные маски похожи. Мужчины и женщины. Молодые и старые. Без прошлого и будущего. Такие разные и такие одинаковые. В какой-то момент Денис хватается за голову: виски будто спицами вязальными пронзает. И дышать нечем — воздух есть, а жизни нет… — Настасья Кирилловна сегодня как? — интересуется главврач, останавливаясь возле двери с табличкой «№6». — Не буйствовала? — Пока нет, — отвечает медсестра, искоса поглядывая на Титова. — Но я с нее глаз не спускаю. — И правильно делаете, Софочка. Попробуем обойтись сегодня без смирительной рубашки… А Разумовский как? — Как вы велели: успокоительное пока не давала. В ответ на вопросительный взгляд Дениса Рубинштейн поясняет: — Вы же с братом пообщаться хотите? Даю вам такую возможность. Но после — непременно… Вот, сюда проходите. Денис прислоняется к смотровому окошку, сквозь которое видно все, что происходит в палате, но дальше порога ступить не может — колени трясутся так, словно под ним земля ходуном ходит. Минут пять он стоит, пытаясь подобрать слова, рукой выводит на стекле невидимые узоры. За братом наблюдает: Сергей сидит на кровати, отвернувшись к стене. Что он там видит? Денису даже вообразить страшно. Смотрит, конечно, так, словно там «Рождение Венеры» по меньшей мере. А сказать? Что ему сказать? Да хер знает, что. Сейчас все искажено, все неправильно. Он ведь пришел, и это главное, так что гори оно все синим пламенем… Дверь отворяется с тихим скрипом, но Разумовский на звуки никак не реагирует и продолжает пялиться в стену. Титов переводит растерянный взгляд на главврача: «Помогите мне». Рубинштейн улыбается, неспешно заходит в палату и ласково произносит: — Серёжа, к вам пришли. Разумовский, не шелохнувшись, бесцветным тоном интересуется: — Кто? Как ни странно, Денис сразу же находит, что ответить: — Твой дерьмовый старший брат. Привет.***
Разумовский медленно поворачивает голову, все еще не веря, что это происходит взаправду. Голос. Дениса. И сам Денис тоже тут. Опять галлюцинации? — Могу уйти, если хочешь, — произносит Титов. — Я пойму… Сергей не дает брату договорить, вскакивает с кровати и с горящими глазами бросается к нему, но непонятно, для чего: то ли обнять хочет, то ли придушить. Денис стоит на месте, предпочитая сдаться сразу, без боя. Просто потому, что заслужил: и укоры, и тумаки, и проклятия — вообще все. — Падла! Ты! Последняя! — кричит Разумовский, сопровождая каждое слово ударом. — Где? Ты? Был?! «Значит, все-таки убить решил. Ну и ладно», — думает Титов, попутно отмечая, как осунулось лицо Серёжи и как сильно отрасли рыжие волосы. Денис кидает на Рубинштейна предупреждающий взгляд, чтобы тот не вздумал звать санитаров, и главврач, обо всем догадавшись, безмолвно уходит, оставляя их с братом наедине. — Я думал… ты умер… Как… Олег… Как… — бледными дрожащими губами бормочет Разумовский, после чего мертвой хваткой вцепляется Денису в куртку. — Пропал без вести… Умотал в какую-то глушь… Всех бросил… Ненавижу… — Серёж, прости, — выдавливает из себя Титов. Он предпочел бы отвернуться, лишь бы не видеть перекошенное от обиды лицо брата, но титаническим усилием воли заставляет себя смотреть ему прямо в глаза. Очередное испытание, которое нужно преодолеть. — Не думал, что два года пройдет… Там по-другому все было… Разумовский судорожно вздыхает, хватка становится еще тверже, и тогда Денис мягко накрывает его ледяные руки своими, а затем шепотом произносит: — Я в чистилище побывал, Серёж. — А я в аду. Тепло знакомых рук действует отрезвляюще. Качнувшись вперед, Разумовский утыкается лбом в плечо брата, как часто делал в детстве. Денис опускает ладонь на рыжую макушку и в этом простом жесте пытается выразить все, что не смог выразить словами: «Я мудак, я тварь, но сейчас я рядом с тобой». И Серёжа, кажется, начинает это понимать. — Расскажи мне, где ты был, — тихо просит он. — Не поверишь, — отвечает Титов. — Тебе — поверю. Денис прокручивает в мыслях ответную просьбу, но быстро одергивает себя: еще не время. Ему многое предстоит наверстать, многое предстоит разузнать. О том, как брат жил последние несколько лет, о Чумном докторе, о… Да о той же Птице. Теперь это и его проблема тоже. Так что Титов вздыхает, прикрывает веки и на манер сказочного зачина произносит: — Есть под Архангельском одно местечко… Серёжа не перебивает и слушает так трепетно-внимательно, что Денису даже начинает казаться, будто от этого зависит чья-то жизнь. Титов продолжает рассказ, минуты улиткой ползут по кругу, а они все стоят и стоят посреди палаты, не смея сделать шаг в сторону. И тогда Дениса осеняет: какую бы херню про Серёжу теперь не писали, все это не имеет никакого смысла. Настоящий Сергей Разумовский стоит сейчас рядом, уткнувшись, как ребенок, ему носом в плечо. Настоящий Сергей Разумовский помогает сиротам и обездоленным. Настоящий Сергей Разумовский не способен на убийство. Настоящий Сергей Разумовский, черт подери, его младший брат. И если потребуется выгрызть зубами для него свободу, что ж, он, Денис Титов, ее выгрызет. Он должен, потому что теперь некому. Должен, потому что слишком долго перекладывал ответственность на плечи Олега Волкова. — Я вытащу тебя из этого дерьма, — шепчет Денис. — Обещаю. — Он не отпустит. — Главврач или… — Оба. — Ты сейчас о Птице? — Тш-ш-ш… Разумовский ладонью закрывает Денису рот и, озираясь, тараторит: — Не зли его, пожалуйста, он и так не в восторге оттого, что ты вернулся… — А не пошел бы он на хер, а? — не выдерживает Титов. — Тише, прошу… Серёжа смотрит на брата умоляюще, но Дениса уже вовсю несет: — Скажи ему, чтобы оставил тебя в покое. Иначе… — Иначе что? Из башки вырежешь, как опухоль? Разумовский пятернёй убирает со лба волосы, а потом смеется, глядя исподлобья на Титова. — Это так не работает, — отрывисто добавляет Сергей. Он преображается в мгновение ока: походка теперь уверенная, голос насмешливый, а в глубине радужки плещется искристая желтизна. …И тут до Титова доходит. — Так вот ты какая, Птичка-говорун... Ну привет. Не могу сказать, что рад нашему знакомству. Птица обходит его по кругу, точно какой-нибудь арт-объект из музея, а потом произносит: — А я, напротив, очень рад. Денис, мать его, Титов… Брат-тень, которого почти не бывает рядом. Кажется, я должен сказать тебе за это спасибо. — Да пошел ты! — О, ты гораздо интереснее, когда молчишь. Как хорошо, что с тобой говорить мне не нужно. Денис не успевает среагировать. Последнее, что он помнит — это удар головой об стену, а затем — пустота.***
— Сколько пальцев? — спрашивает Рубинштейн. Денис хмурится, пытаясь осознать, что произошло. Повсюду снуют врачи, в палате царит суматоха. — Три? — Верно. Жить будете. Голову печет; проведя по волосам рукой, Денис вдруг обнаруживает на ладони кровь. — Не сердитесь на брата, — говорит Рубинштейн. — Это он меня так? — Не он, а его альтер-эго. Так бывает, если долго держать его без успокоительного. Главврач помогает Денису подняться. Тот сразу же приваливается к стене и устремляет взгляд на Разумовского, облаченного в смирительную рубашку. Даже в ней он продолжает ухмыляться. — Вы не понравились Птице, — сообщает Рубинштейн. — Ее методы всегда… кхм… радикальны. — Это я уже понял, док, спасибо… — Полагаю, прием на сегодня окончен. Пройдемте в процедурный кабинет, вашу рану необходимо обработать. Денис уже почти выходит из палаты, как вдруг ему вослед летит голос Птицы: — Будь осторожен! Господин Великий Психиатр тебе еще и мозг обработает! Ха-ха! Ты для него тоже ценный экземпляр! Титов замирает на пороге, но не оборачивается. Рубинштейн тем временем спокойно произносит: — Самое время для успокоительного. Позаботьтесь об этом, Софочка… — Да-да, Вениамин Самуилович, непременно… Титов выскакивает в коридор, но Птица все-таки успевает сказать еще кое-что напоследок: — Привет от Хозяина! Вы с ним скоро встретитесь! Эти слова бьют Дениса наотмашь. Перед глазами все плывет, ноги слабеют, в ушах звенит. От бессилия Титов садится прямо на кафельный пол. — Рану срочно обработать и сделать МРТ, а в остальном — покой и тишина как минимум неделю, — говорит Рубинштейн, склоняясь над ним. — А через недельку мы с вами опять встретимся и обсудим состояние Сергея более подробно. Идет? Денис кивает: — Идет. Сигаретки не найдется?.. Противное слово «хозяин» все еще липнет к телу. От него теперь не скрыться, не избавиться, не отмыться, не откупиться… Денис чувствует: капкан, который он так старательно обходил последние несколько дней, все-таки захлопнулся. Внутри его башки захлопнулся. Похоже, он теперь тоже зависимый. Как брат. Со своим персональным демоном, который его совсем не бережет.ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Папки с личными делами пациентов Вениамин Самуилович обычно раскладывает на столе, словно пасьянс. Ему не привыкать. Но в этот раз все иначе. Перед главврачом лежат всего две папки: одна пустая, другая с фотографией, сделанной в полицейском участке. На второй папке печатным шрифтом значится:СЕРГЕЙ РАЗУМОВСКИЙ
— Только подумайте, Софочка, к какой интересной комбинации мы пришли, — с придыханием говорит Рубинштейн. — Такой шанс выпадает раз в столетие! У меня даже руки трясутся. Вы видите?.. Никогда прежде со мной такого не было. Я предчувствую успех! — Бедняжка, — сочувственно вздыхает медсестра, заглядывая Рубинштейну через плечо и видя на фотографии Разумовского. — От Птицы вы избавляться не будете, верно? — Ни в коем случае! Это редчайший, редчайший субъект. Каким глупцом я буду выглядеть, если променяю бриллиант на никому не нужную безделицу? Жертв требует не только красота, Софочка. Наука в этом отношении более взыскательна… — А для кого новая папка? Расскажите, если не секрет. У нас появился новый пациент? Рубинштейн поправляет на переносице очки, лукаво улыбнувшись, произносит: — И да, и нет. Он пока не наш пациент, но, если постараться, станет им. Вы заинтригованы? — Более чем! Не говоря ни слова, Рубинштейн широким размашистым почерком выводит на новой папке имя:ДЕНИС ТИТОВ
— Неужели? — ахает медсестра. — Представьте себе. Титов еще не знает, какие сюрпризы скрывает его подсознание. Для него это пока загадка. Но у него, как и у брата, есть альтер-эго. Другая личность называет себя Хозяином. Камеры видеонаблюдения записали их с Птицей разговор. Потребовался всего лишь один удар, чтобы ввести Хозяина в игру. — Так вот почему вы решили не вмешиваться… Теперь мне ясно. Разумное решение, Вениамин Самуилович. — Благодарю. Но самое интересное кроется вовсе не в этом. Вы когда-нибудь слышали, чтобы альтер-эго двух разных людей работали сообща? — Нет. Такое вообще возможно? — Как выяснилось, да. Не знаю, откуда Птица прознала про Хозяина, но благодаря ей мы теперь стоим на пороге величайшего эксперимента. Что будет, если дать Хозяину и Птице безграничную свободу? Как далеко они зайдут, какие цели начнут преследовать? — Затрудняюсь ответить, — честно признается медсестра. — И не нужно, — с благодушной улыбкой отвечает Рубинштейн. — Ответы будут. Будут.