Освятите свои простыни (С потом вдоль бедер)

Юджи просыпается.    Он не совсем уверен, что заставляет его сделать это, в горле застрял крик, и он задыхается, прежде чем наклониться вперед, задыхаясь, простыни шуршат, когда они ложатся вокруг него, но все эти звуки, кажется, поглощаются темнотой вокруг него.   Юджи в отчаянии оглядывается и понимает, что ничего не видит. Ничего, кроме теней и красных простыней вокруг него.    Стук дождя все еще действует где-то как фоновый шум, но он чувствует себя слишком не в своей тарелке, чтобы точно определить, где, рационально он знает, что это должно быть снаружи комнаты, сдерживаемое элегантным седзи, но он также не может видеть это сейчас, и то, что он не мог видеть, просто казалось слишком нереальным, чтобы соображать самостоятельно. Все, что он знал, возможно, он вообще не был в этой элегантной и ужасающей комнате, возможно, он был снаружи и между дождем, растянувшись посреди сада под пасмурным небом. Он не мокрый под натиском капель воды, но все еще дрожит от холода.    Юджи моргает, оглядывает чернильную черноту комнаты, сада, пространства и останавливается, когда видит себя, дезориентированного и с широко раскрытыми глазами. Он вспоминает гигантское зеркало, которое было в комнате с ним, но понимает, что не понимает, почему он не заметил его раньше, и почему он видит его, но не остальную дорогую мебель, ухоженные стены и пол, он также изо всех сил пытается понять, почему его отражение, кажется, сидит в луже жидкого красного цвета, простирающейся на мили, в кажущейся бесконечности, смешиваясь с темнотой, как это делали раньше простыни. Жидкость теплая, густая и напоминает кровь Юджи.    Он все еще не видит вокруг себя, когда смотрит вниз на свое тело, он видит мягкую одежду, но его нижняя часть тела кажется влажной в жидкости, и когда он двигает рукой, чтобы коснуться себя, его пальцы тоже.    Мысль о крови заставляет его дрожать, задыхаясь от ударившего в него запаха меди и гнили. Он чувствует, что его сейчас вырвет, его тошнит от пустого и горящего желудка, и он цепляется за одежду, украшающую его тело. Они элегантны и красивы, он чувствует себя в них принцем, и ему все еще стыдно за то, что он использовал их, несмотря на настойчивость людей, которые так любезно позволили им остаться в этом древнем дворце.    Они пачкаются темно-красным, и он не уверен, что их можно смыть.    Юджи дрожит, и между морем красного и пятнами на девственно белом он чувствует себя жертвой. Как-то.    Он хочет убежать.    Он пытается встать, его ноги дрожат под ним, слабые и неуклюжие в своих движениях, и он спотыкается, он останавливает падение руками, но земля, на которую он падает, мягкая, плюшевая, как широкий футон, на котором он спал, в его отражении, он тонет, вода достигает его предплечий. Он трясется, стискивая зубы от нахлынувшей на него волны тошноты, через секунду он снова пытается выпрямиться, чувствуя вес чего-то, кружащего вокруг его ног, тянущего, его ноги запутаны алыми завитками, он пытается потянуть за свою конечность, но существо, хватающее его, не отпускает, не сдвигается ни на дюйм, как бы он ни боролся с его хваткой.    Юджи в отчаянии шипит, поднимает одну руку, пытаясь отбиться от железной хватки, удерживающей его, как будто чувствуя возможность, тварь делает особенно сильный рывок, и Юджи теряет хватку и падает лицом в жидкость.    Он жалко извивается, пытаясь выйти и вдохнуть, его легкие болезненно горят, и он паникует, сердце бешено колотится в груди, почти в ритме все еще продолжающегося дождя.    На мгновение Юджи кажется, что он умрет.    Наконец, его руки, кажется, находят опору, и это позволяет ему вытолкнуть себя из воды, из крови, он кашляет, опускаясь на колени и поднося руки и ладони к лицу, протирая глаза, когда он дрожит, его попытки очистить лицо кажутся бесполезными, он уверен, что только ухудшает ситуацию, но он не может остановиться. Прикосновение помогает заземлить его в реальности, которая кажется разрозненной и меняющейся по прихоти жестокого бога, которого он не мог видеть. В огромной пустоте у него есть только он сам, и это неправильно. Юджи в панике.    Он набирает полный рот воздуха и сосредотачивается на том, как его грудная клетка расширяется за счет легких, на жжении его глаз и тепле на его лице, стекающем повсюду в нем, с его сердцем, пытающимся вырваться из груди, он на самом деле не замечает рук, которые внезапно обняли его.    Они были мозолистыми, элегантными, большими, красиво облегающими его талию, когда они подняли его на колени. Юджи все еще пытается осознать, что происходит, руки продолжают яростно тереть его лицо, пока одна из рук не двигается и не хватает его за запястье.    Это заставляет его сосредоточиться на новой фигуре, появившейся в комнате, или кармане измерения, или где бы там ни была эта кошмарная вещь. Мужчина? Существо? Чудовище? Держа его рядом и глядя на него сверху вниз.    Его сердце болезненно сжимается в груди, и он замирает, тело натянуто, как тетива лука, готовящегося выстрелить, глаза лани смущены и напуганы. Мужчина улыбается в ответ, демонстрируя жемчужно-белые клыки и зубы, готовые вонзиться в плоть и испачкаться в крови. Юджи ненавидит его только за этот жест, за то явное проявление аппетита к резне, которое всегда было. И Юджи не знает, откуда он это знает, но он знает, с уверенностью настолько глубокой, что кажется, что она запечатлелась в мозгу. Как знание этого лица и этих рук на нем.    Он слишком хорошо это знает, и он ненавидит это, презирает фальшивую безопасность и комфорт, которые они притворяются, что приносят ему, причиняют ему.    Юджи сжимает свободную руку, быстро отводя ее назад и нанося удар, это действие делает улыбку другого еще шире, и его другое запястье тоже поймано, на этот раз хватка сильнее, он хрюкает, пытается выплеснуть оскорбление, которое сформировалось на кончике его языка, но прежде чем он успел что-либо сделать, Сукуна уже сжимал его хватку, пока Юджи не почувствовал, что кости и сухожилия сдаются. Он кричит, но на самом деле это не воспринимается его ушами, он крепко закрывает глаза, борясь со слезами, а затем ругается сквозь стиснутые зубы. Презрительно.    Сукуна смеется: — Предсказуемо, как всегда, сопляк. — Он выплевывает эти слова, издеваясь, но малейший оттенок привязанности заставляет что-то печальное обернуться на животе Юджи.    Юджи фыркает, пытается произнести что-то связное, кроме оскорблений и обвинений, которые он едва может понять, Сукуна, кажется, игнорирует его, развлекая себя сломанным запястьем, все еще зажатым между его руками, грубо потирая его, чтобы почувствовать, как раздробленная кость хрустит под его пальцами, слыша болезненные визги и хрюканье, которые ему удалось вырвать из маленького мужчины.    Когда голос Юджи становится все громче, хриплый от разочарования, когда он тянет другую руку, чтобы освободить ее, Сукуна вздыхает, погружая когти в уже поврежденную конечность и глядя прямо в глаза Юджи, человек прикусывает язык, чтобы остановить любые звуки боли, исходящие от него, и Сукуна ухмыляется. Крепко сжимая другое запястье, пока оно не сломается.    Он отпускает его и радуется от болезненного визга, который дают ему действия после того, как конечность ударяется о край его трона, а затем скользит на колени маленького человека. Он снова кладет свободную руку на тонкую талию.    — Мне не хочется, чтобы ты поднимал шум. — Он комментирует, легкомысленно, бескорыстно и жестоко.    Вопль Юджи приглушен, он чувствует вкус собственной крови от того, как сильно прикусил язык, он дрожит, глядя на другого мужчину, когда он переплетает их пальцы, его тело остается вялым и неуправляемым.    — Если ты попытаешься использовать локти, я сломаю и их, то же самое с твоими ногами и коленями. — Он объясняет небрежно, как будто говорил о погоде, а не об акте насилия, щурясь на него двумя парами красных глаз.    Юджи вздрагивает, бормочет еще одно слабое оскорбление, может быть, возможно, он не совсем уверен между болью, поднимающейся по его рукам, как огонь, и стуком в голове, который, кажется, становится все хуже с каждой секундой, у него начинает кружиться голова. Он жаждет борьбы, но он парализован, податлив, он чувствует, как одна из рук возвращается на его талию, пальцы скользят к пояснице, прижимая его ближе, пока его длина не натирается о выпуклость, поднимающуюся под элегантным кимоно, которое носит Сукуна, это жарко, и искра удовольствия загорается на животе Юджи. Он чувствует себя отвратительно, но не может переварить многое из того, что происходит между его растущими болями и приступами удовольствия.    Рука на его спине движется вверх, Юджи дрожит под ней и чувствует ее на затылке, царапая малейший кусочек кожи там, Юджи скулит, что-то нуждающееся, что заставляет его чувствовать стыд, но звук кажется приятным Сукуне, который в конечном итоге резко дергает его за волосы, заставляя его голову откинуться назад, пока их губы не встречаются.    Он грязный и мягкий, с привкусом меда и меди, он заставляет Юджи бесполезно давиться, крепко зажатый между руками и телом Сукуны, напуганный и до боли довольный.    Когда они расстаются, Сукуна улыбается, как монстр, даже когда его глаза мягкие и ужасно довольные: — Ты всегда выглядишь лучше, когда плачешь.   В каком-то смысле это похоже на комплимент и смертный приговор.    Юджи даже не понял, когда начал плакать.    После этого все становится туманным, между порезами и синяками, нежными прикосновениями и актами неповиновения, которые, кажется, никогда не длятся долго. Юджи в какой-то момент оказывается голым, думает он, дрожа от холода, даже когда он горит в лихорадке, не в своем уме и болит, но так сильно, скрежет бедер не прекращается даже после того, как Юджи чувствует себя усталым, чувствительным и разбитым.    В конце концов он безвольно прижимается к груди Сукуны, как кукла, голова находит зеркало, когда он видит, как его развращают и используют, он смутно осознает, что они отдыхали на троне, сделанном из костей, и Юджи смеется, бредя. Конечно, Сукуна не намочит одежду в крови, которую не пролил сам. Юджи чувствует поцелуй на своей щеке, насмешливо нежный.    И он просыпается.    Он задыхается, в отчаянии оглядывая комнату, но все так же, как и прошлой ночью, на его коже нет ни порезов, ни синяков, только фантомные боли и затяжные воспоминания, которые заставляют его дрожать и бояться.    Это совсем не похоже на сон.