элегия

Воздух больше не поступает сквозь осипшее горло в лёгкие. Разумовский сидит на полу босиком, скорчившись в три погибели. Кусая губы в трещинах. Заламывая пальцы тонкие. Пряча слёзы под челкой, чтобы Демон вдруг не увидел их. Чтобы сердце разгоряченное не вынул из-под реберной клетки. Чтобы не сжал его в своих лапах когтистых — такое нежное и обречённое, такое мудрое и поднебесно-чистое. Губы шепчут, душа исстоналась, мозг надеется на пробуждение. Птица слезает с плеча, ее пытается отогнать, словно адское наваждение. Птица ходит по кругу, теряя терпение, и косится, неразборчиво бормоча. Серым волком глядят исподлобья глаза улиц, на питерских крышах нет туристов. Пустеют проулки, куда ночью и глупый не сунется, в ожидании авантюристов. «Олег, эти боги смеются над нами». Боги пляшут, ломая людские кости, на пиру среди благовоний. Только весь пантеон, сбежавши с Олимпа, поселился в гостях под землей у Аида в самом сердце пылающей преисподней. Заставляя людей захлебнуться в злости. Танцевать в предсмертной агонии. Боги пляшут. Среди городских вакханалий взахлёб голосит Дионис. Прометеев огонь выжигает всех. А сам Прометей на карнизе сидит, свесив ноги вниз, прикрывает истерикой смех. Артемида открыла сезон охоты. Её жертвы не тигры, не бегемоты, не сирийские носороги, не птицы. К часу пира на плоском серебряном блюде возлежать будут бездыханные люди. «Олег, я ведь даже не смог проститься». Разумовский теряет себя, вспоминая, что он ещё дышит. Его Птица молча сидит на крыше. Той крыше, что едет ночами. Он хотел бы бесследно и бескомпромиссно раствориться в своей печали. Без Волкова тошно — хоть волком вой, только жаль, что никто не услышит. Истерия скользит меж скульптур и картин, обнимая сутулые плечи, прижимая к себе. «Теперь ты один. Пройдёт время — не станет легче».