***
– А потом что было? – интересуется Венти, прижимая колени к груди. Люмин вздыхает и кладет ладонь на пока еще плоский живот: – Вот это. – Прямо… здесь? На сеновале? – Прямо здесь, – говорит, – на сеновале, – говорит. Венти зачем-то поёрзал на соломе, оценивая жесткость высохшей травы. – Ну даешь, мать, – ляпает он и качает головой, а Люмин думает: «надо же, как совпало». Ну да, дала, и да, действительно скоро матерью станет. – А Синьора-то чего сказала? Люмин приподнимает брови, а взгляд моментально становится каким-то пустым и стеклянным, как советские новогодние игрушки. Она мнет каемку платья и мнется сама.*
– Мам, я все-таки беременна, – признание растворяется в живых звуках закипания чайника, утренней передачи и шквалом воды, которую Синьора выжимала с половой тряпки. – Че гришь? – мать стреляет в нее взглядом исподлобья, возвращаясь к уборке. Люмин сжала губы, прежде чем повторить вновь: – Ты скоро будешь бабушкой. Синьоре не кажется. Она махом разгибается и вытирает пот под косынкой, упирая руки в бока. Оказывается, что дочурку все это время не от молока воротило, и Дуська их бешенством не болеет. За что хочется ей сказать огромное спасибо, потому что и без коровы этой сейчас проблем будет… мама не горюй. – Ну-к, дай-ка сюда, – натруженные руки выхватывают тест на беременность. Синьора разглядывает две полоски таким взглядом, будто проверяла деньги на подлинность. – Совсем сбрендил, ли чё ли… Одно Люмин поняла точно: личность непутевого папаши мама знала наперед. Синьора слишком долго молчала, но Люмин благоразумно решила, что торопить её сейчас – плохая идея. Синьоре же казалось, что любая идея, которая не подразумевала собой надавать Чайльду по тупой рыжей башке за все хорошее – никудышная. Она сгоряча плюет на пол, затем плюется уже нецензурщиной в духе: «ц, сука, на мытое» и выбегает на крыльцо вместе со своим неизменным оружием домохозяйки, вежливо подзывая провинившегося: – Тарталья, блять! Скотинки под ногами бросились врассыпную, а калитка второго дома напротив скрипнула: – Здрасьте, – как ни в чем не бывало любезничает Чайльд, широко улыбаясь. – А че так официально? – А потому что ты официально будущий батя теперь! На, глянь, что мне сёдня кура моя вручила, красотища какая! – Синьора мелко трясет тестом на беременность перед его носом, пока Чайльд проходит три стадии: ахуя, осознания и принятия. Люмин бросилась следом за матерью, но тут же врезалась в ее широченную спину комсомольской осанки и затормозила. Девушка была почти уверена, что видела, как расширились зрачки Чайльда, когда тот поднял на нее васильковые глаза. Люмин хотела ему что-то сказать. И он хотел. Но, набравши в легкие воздуха, в конце концов оба рассмеялись. – Смешно вам тут, как я погляжу!? – Синьора всыпала той самой тряпкой по мальчишеской вихрастой голове. – Кончились хиханьки да хахоньки, через девять месяцев ой как посмеемся! – А че сразу я-то? Я че, самый рыжий? – Ну мама! Перестань! – возмущалась Люмин, мучаясь от безуспешных попыток оттащить руки Синьоры. – А что мама? Ухажер-то твой мне ничего сказать не хочет? – Э-э-э, простите?.. – Простите??? – негодует Синьора и с пущей пылкостью принимается костерить пацана, захлестывая куда ни попадя. – Ты мне скажи, как твое «простите» ребенка на ноги поднять поможет!? И хватит мне своими граблями в лицо заезжать! – Почему я не должен защищаться, если меня бьют? – Тебе мозги вправить пытаются, рачина ты этакая! – Ма-ма!*
Сказала, думает Люмин, с её-то словарным запасом она всегда найдет, что сказать, но ничего из этого лучше не озвучивать. – Мм, да так… Ничего особенного. – Ха, брешешь ты мне. Скандалом поди весь Морепесок обрался, – Венти шуточно тычет Люмин в бок. – Синьора – мегера вылитая, не иначе. – И ведь не поспоришь даже. – Ну-ну, чего сгрустнула, подруга? Вон, смотрю, рыжий-то твой и не думает расстраиваться. «Рыжий твой» Отчего-то Люмин нравится, как это звучит. Так тепло и по родному. Венти пускает ее к маленькому окошку, любуясь девчушкой со стороны. Красивые дети, думает, у молодоженов будут. С большей вероятностью такие же веснушчатые и кудрявые-кудрявые, точно рябина в чужой песне. Но если уж внешностью все в отца пойдут, то щеки эти и характер точно от Люмин унаследуют. И как-то мысли их совсем не вяжутся с тем зрелищем, которое происходит снаружи. Оно и немудрено: ну кто в этой деревне еще не видел Чайльда с Кейей, удирающих от гуся? – Всё от Двалина круги наворачивают? – А-а-ага, – Венти бухается в сено, скрепляя руки под затылком. Двалин этот по натуре истинным петушарой был, несмотря на оболочку свою гусиную. Вышагивает важно, шипит, крыльями машет – ну натуральный петушара, в общем. Но гусь. И так, и так Двалин оставался главным представителем местной фауны, потому что давал пизды всем, кто осмеливался залупаться на его гусиную гордость. И после подписания смертного приговора смыться навсегда уже не получится – Двалин не прощает таких банальных выкрутасов, поэтому каждый раз, когда Чайльд и Кейя натыкаются на этого ушлепка, пацанам приходится бежать километровый кросс по всей деревне, пока они не заныкаются в какой-нибудь соседской теплице. Но самого Венти, кажись, все устраивало, судя по тому, что его гусь до сих пор по-хозяйски в хате расхаживает и держит в страхе всю деревню. А Двалина действительно боялись все, даже менты, если бы они тут были. – И не жалко тебе их? – Да не, так-то совсем скука смертная… Вам бы свадьбу закатить, а. Песни, пляски там… – Пьянки, – добавляет Люмин в динамике. – Прям с языка сняла! – радостно восклицает Венти, прежде чем сообразить, что про попойки Люмин захочется слушать меньше всего. – Но я серьезно, вообще-то!.. Рано, конечно, в семнадцать-то годков, не успела ты в девках побегать, но че уж делать? Раз так вышло, свататься надо, дитятко вместе растить. – Да, но… Синьора даже заикнуться о свадьбе не даст. Мама про это уже так наслушалась, что ей по ночам кажется, будто из слива в рукомойнике доносятся мольбы Чайльда о женитьбе. Синьора, будучи волевой женщиной, которая однажды в одиночку привела из леса овцу, заблудавшую по вине, конечно, Чайльда, ни за что бы в жизни не доверила такому шалопаю ребенка воспитывать. Даже если это его ребенок. По скромному мнению Синьоры, если внучку (как бы ей хотелось в глубине души) будет воспитывать она вместе с Люмин, та уже к трем годам будет точно знать все основы, к примеру, что такое козел. И речь не про её отца, хотя об этом Синьора поведает чуть позже. – Да не вешай ты нос, моя хорошая. Это она только щас ворчит. Такие люди обычно на выписке первые от счастья плакать начинают, ты потом и чадо свое вовсе не увидишь – Синьора водиться будет больше всех. – Думаешь…? Линия люминовских губ оживает и превращается в кривую улыбку, когда она представляет, как Синьора будет без устали доносить внучке на горе-зятя, рассказывая о его выходках в молодости. Никто не отменял того, что Люмин и самой доставаться будет, пока она не слышит, дескать: «да вот, вздумала на свою голову яшкаться, дура такая, с этим чудом в перьях, папашей твоим». – Я знаю, милушка, – лучезарно улыбается Венти и мурлычет: – А еще я знаю человека, который может с Синьорой любезно побеседовать насчет вашей свадьбы. – Точно любезно? – уточняет Люмин на всякий пожарный, искренне надеясь, что Венти сейчас не озвучит своего драгоценного собутыльника Кейю. Потому что и этого Казанову Синьоре не составит труда вышвырнуть за дверь, припугнув веником. – Ха-ха, точно! Чжун Ли попросим, разъясним ситуацию, туда-сюда… Он пойдет. И Чжун Ли пошел. Что он, молодым да несчастным отказывать будет? Да и надо бы уважение какое-никакое проявить, дети же именно к нему за помощью обратились. Он даже рубашку надел парадную, чтоб произвести впечатление хорошее и букет взял. Букет сирени, правда, но зато не с пустыми руками! – Мать, а чего это у тебя дочка на огороде корячится? – Проучить хочу, чтоб неповадно было! – У тебя совесть-то есть, нет, а? Она ж в положении, а ты с ней все так по-небожески. – А раньше надо было думать! – Синьора впервые за весь диалог отлипает от невероятной важности задания – развешивания белья – и смеряет оценивающим взглядом сначала гостя, потом его шикарные цветы. – Ты, вообще, чего пришел-то? Отчитывать меня собрался? – Нет. Разговор есть кое-какой, – объяснил Чжун Ли ровным тоном. Заприметив, что хозяйка смотрит на букет, он опомнился. – Кстати… – А я-то думаю, долго ты стоять еще будешь, – перебивает его Синьора и, не дожидаясь, забирает подарок сама. – Ну баско, баско… Опять на мели ты у нас, старче? Как по молодости все девахам бархатцы с клумбы таскал, так и щас ниче не изменилось. – Ну… – Да все я знаю, заходи давай в избу, че у порога-то толпиться. Чжун Ли вздыхает. В чужой монастырь со своим уставом не входят, поэтому он спокойно заменяет лакированные туфли на предложенные сланцы, стоящие в предбаннике. Кухня встречает славянским колоритом. Узкий деревянный стол был приставлен к окну, на котором умиротворенно колыхалась половинчатая штора-задергушка. Белая скатерть обрамлена вышивкой, а с Красного угла смотрели иконы. И теперь для полноценного натюрморта добавился пышный букет сирени, в котором Чжун Ли уже пять минут упорно выискивал пятилистник, никак не в силах подобрать нужные слова. – Налить те че-нить? – Я не пью. – Ц. Я ему про чай, он мне про водку. – А, – тут же догоняет Чжун Ли. – О. – Значит будешь, – кивает сама себе Синьора и взглядом начинает выискивать «что-нибудь к чаю». – Уж извиняй, даже на стол поставить нечего. Ты подожди, щас я Люмин попрошу в сельпо сгонять, она быстро, тут же через дорогу. – Не нужно, не беспокой ее лишний раз. А мне не привыкать. – Ну, как знаешь, потом сама схожу. Чё-то я совсем в делах закрутилась, с утра не присесть. – Помощь бы тебе в хозяйстве не помешала. – Это ты на что намекаешь? – На свадьбу дочери твоей. – О-о-о-ой, – цедит Синьора и возмущенно машет на него ладонью, мол, чтоб я такого не слыхала больше. – Мне от той семьи никакой помощи и даром не надо! Вон, помог уже один, и на этом ему спасибо, низкий поклон! – Зря ты так, мать. Чайльд, между прочим, ладный парень, хороший. – Да ты что?! – Ну да. Однажды долг за меня отдал, когда я свою козу никак выкупить не мог, – задумчиво произносит Чжун Ли, потирая подбородок. Синьора выгнула бровь. – Хочешь сказать, что и деньги на свадьбу у него найдутся? – Вообще-то я доброту его отметить хотел, но и это само собой, получается. Немногие в таком-то возрасте добровольно согласятся ребенка воспитывать, а он еще и в жены Люмин взять хочет. Ты бы пригляделась к нему, да повнимательнее. – Не знаю, не знаю, – как-то по незнакомому печально вздыхает Синьора и присаживается напротив Чжун Ли. – Не могу я просто так дочурку во взрослую жизнь отпустить, понимаешь? Зеленая она совсем еще, ничего не знает, опыта никакого нет. Страшно за них, пропадут же. – Не пропадут, мы поддерживать будем: где-то с ребенком подсобим, а где-то с деньгами. – Да ладно тебе деньги-то обещать, а, – усмехается Синьора. – Не говори о том, чего в руках не держал. А у жениха-то раз такое приданое богатое, надо бы и выкуп на свадьбу устроить. – Хочешь, чтоб он помимо свадьбы еще и на выкуп тратился? – Не все вместе. Чё уж я, совсем изверг, что ли? У них там трое детей, не считая Чайльда, грех до последней копейки-то обгладывать. Да и кура моя здесь тоже замешана, неправильно будет как-то в стороне стоять, – смиренно произносит Синьора и смотрит в окно, а точнее на огород, где Люмин с Чайльдом миловались. «Ишь ты, уже успел» – Тогда все понемногу скинемся, я из заначки своей возьму, и может даже на приличное мероприятие хватит. – Лучше бы на вещи детские скинулись. Гулянки эти на один раз, а ребенку спать где-то надо. – Тоже не проблема. Их мальчонка-то младший, Тевкр, подрос уже, а от него должны вещи остаться. По крайней мере за коляску переплачивать точно не нужно будет. – А коляска какого цвета? – насмешливо прищурилась Синьора. – Вдруг девочка. – Желтого. – Ну ладно, – она упирает подбородок в сложенные замком руки и позволяет себе наконец снять невозмутимый и грозный вид. Чжун Ли скромно улыбнулся про себя, когда все-таки наткнулся взглядом на пятилистник. Хорошая примета. Поскольку крайние слова Синьоры были в каком-то роде одобряющими, с неплохим настроем, то создавалось впечатление, что она все-таки поддалась течению, а не стала плыть против него. Но, согласно известной поговорке «когда кажется – креститься надо», Синьора вновь завела свою старую шарманку. Скорее от нервов, нежели от искреннего желания нагрузить дочку за пару часов до венчания. – Вот угораздило ж тебя, а! Я свою ягодку семнадцать лет растила и для кого?! Да ладно бы вон Сяо, такой хороший мальчик! Первый парень на деревне, и вежливый, и воспитанный, а ты вцепилась в этого… – Мам, не начинай, – скривилась Люмин, прежде чем Синьора успела придумать какое-либо ласковое местоимение. – Мать тебе всегда только лучшего желает! – Тогда сделай корсет послабее, я дышать не могу. Хоть и жили они не на широкую ногу, Синьора решила, что со своим умением торговаться она отхватит своей ласточке самое красивое подвенечное платье. Но музыка, как говорится, недолго играла и фраер недолго танцевал. Все не задалось с того момента, когда и третья примерка оказалось неудачной – платья на Люмин сидели плохо из-за достаточно приличного живота: подол задирался, а корсет не сходился на спине. А потом еще и продавщица добила, пояснив, что скидывать цену не собирается. «Честный продавец» – пожала плечами Люмин. «Ёбаные городские» – интерпретировала Синьора. Но Люмин не расстраивалась, у нее был запасной вариант. Не каждый день знакомые подружки замуж выходят, а ей вот посчастливилось! Мона, а по совместительству гадалка здешняя, чуть больше полугода назад обручилась со Скарамушем, видать, чтобы каждый день ему жизнь портить. Спорно, вообще, кто в этом дуэте друг друга раздражал сильнее, о чем собственно они и спорили на досуге, ну и дай боже. Милые бранятся – только тешатся, поэтому Люмин в их отношения не лезла, но за Моной остался давнишний должок. Раз нагадала как-то «греховный плод», уж будь добра, выручай. Мона поначалу испугалась и утверждала, что она и её пророчества здесь ни при чем, но узнав, что Люмин не ругаться пришла, а за просьбой, с добрыми напутствиями одолжила невестке свое свадебное платье, да приглашение на гуляночку выпросила. – Ой, да не нуди, – тянет Синьора, однако шелковые ленты все-таки ослабляет и на дочку поглядывает, переживает же за ребенка что за своего, что за будущего. – После загса заедем домой и наденешь что-нибудь посвободнее. Вот братец-то приедет, подивится на тебя. У него в твоем возрасте уже красный диплом, университет престижный не за горами, а ты все у меня огурцы соленые ешь, рассольчиком запиваешь. – Вот только не надо про Итэра, я тоже потом учиться пойду, правда. Когда ты уже смиришься с тем, что я беременна? – Мне бы смириться с тем, что ты замуж выходишь. Я ж тебе свадьбу в церкви хотела, чтоб всё как у людей, а как в нашем положении-то в церкви появляться? – Ты про мой живот или про Чайльда? – Даже не знаю какой ответ бы тебя больше устроил. – Барбара милая девочка, она бы все поняла. – О-о-ой, не говори про нее. Сразу шавку твою вспоминаю, тьфу, чтоб ему пусто было. – Венти? – Да кто ж еще-то... Одна польза, что на это рыжее недоразумение гуся своего спускает, всю работу выполняет за меня. Вспомнишь солнце – вот и лучик, подумалось Синьоре, когда снаружи грянули зазывающие гудки машины, а затем крики до боли знакомого мужского голоса. У крыльца уже собрались все родные и близкие, дабы провести выкуп за невесту, пока та с матерью суетилась по дому и ждала суженного-ряженного. Кейя подвез Чайльда, а тот, гордо вышагнув из «Москвича» и ступив на землю-матушку, видимо позабыл, что на любом празднике Двалин – почетный гость. – Своего-то слышишь? – по-доброму улыбается Синьора, укладывая дочурке белокурые пряди. – Увидеть хочу, – Люмин скрепляет в замок потеющие от волнения ладошки. Чайльд желал увидеть свою будущую жену не меньше, поэтому на первом же конкурсе, без лишних церемоний, откупился суммой, которая ровнялась годовой зарплате Чжун Ли, как он сам и отметил. Официальная часть, кстати, прошла одним словом «горько»: молодожены много целовались, а гости плакали. Пиршество же планировали чуть ли не самым первым, уж такое за милую душу. Изначально мнения разделились: кто-то хотел прокатиться по городу, Венти – в клуб, а Кейя вообще сказал, что и в таборе у них так-то отметить можно, с целым развлекательным представлением и живым вокалом. Он, видать, и подготовился заранее, даже красную шелковую рубашку надел, чтоб все как полагается, но слово Синьоры – закон. А Синьора не разрешила. Поэтому пирушку закатывали в поле. В чистом, русском поле, с коровами, самоваром и деревянным столом, который Кейя помогал тащить бедолаге жениху. Столько народу собралось, что яблоку негде упасть было, чуть ли не вся деревня. Еще в тот день, когда молодожены у ворот конфеты раскидывали, Синьора каждого на гулянку зазывала, вот и разлетелось по всей округе. Даже глава сельсовета пришла со своей Первой заместительницей, чтобы счастливицу нашу поздравить: – Люмин, хорошая моя! – Нин Гуан поцеловала девушку в обе щеки. – Расцвела-то как, все насмотреться не могу. Я ж тебя еще вот такой помню, под стол бегала, а сейчас уже замужем, ребенка под сердцем носишь. – Я тоже рада вас видеть, – смущенно лепечет Люмин, поглядывая на Бэй Доу и Чайльда, что пожимали друг другу руки. – Только вот, – пользуясь случаем, Нин Гуан наклоняется к девичьему уху и нарочито сладко произносит: – ты не могла найти кого-нибудь получше? – Что? Вы сговорились! – Люмин оторопело заморгала, пока Нин Гуан тихо хихикала, прикрывая улыбку рукой. – Расслабься. Бэй Доу, пойдем, – Нин Гуан обратилась к спутнице, но та была слишком увлечена светской беседой с женихом: – Если ты хоть что-нибудь ей сделаешь… И, судя по этой фразе, диалог велся слегка напряженный. – А-а-а, да я бы никогда не… – замялся Чайльд, пропустив нервную усмешку, потому что ничего лучше в этой ситуации не придумал. – Всё-всё, Бэй Доу, давай не будем мешать молодоженам наслаждаться компанией друг друга, – елейно прощебетала Нин Гуан и, метнув последний взгляд на Люмин, поспешила ретироваться. Новобрачным, к слову, побыть наедине так и не дали – Синьора позвала всех собраться за столом, чаи вместе поразливать, да и чтоб стряпня ее зря не пропадала. А стряпня в прямом смысле пропадала: кто-то инкогнито пиздил тарталетки из корзинки. Обветренный арбуз, походу, воришку не впечатлял. – Попался! – Чайльд вытаскивает мальчишку из-под стола, выслушивая детские недовольства. – Тевкр, ну попросил бы взрослых. Думаешь, нам для тебя чего-то жалко? – Простите, – пробубнил тот, поудобнее устраиваясь на коленях брата. – Мандаринку будешь? – Не-а, – было видно, что Тевкр надулся, но Чайльд у нас хитрый и не вчера родился, поэтому знал, как пацана подкупить: – А если почищу? – Ладно. – Кстати, Венти, – окликнула друга Люмин, – а ты чего в очках солнечных? – Блатному всегда солнце светит! – отвечает Венти так, словно боженька смолвил, вальяжно доставая две бутылки вина. – Смари, че у Дилюка отхватить успел! – Заплатил хоть, нет? – лениво интересуется Кейя, подпирая щеку ладонью. – За кого ты меня принимаешь?! – Венти наигранно пищит, а затем в секунду становится равнодушным в лице и без зазрения совести рубит: – Конечно нет. За что Кейя влепил ему пять в знак одобрения. Кейя не пил на гулянке – он наебенился чекушками спиртного заранее, поскольку, оказавшись на нейтральной территории сразу решил вместе с Венти попиздиться. Любителем стычек был как раз-таки Чайльд, но ему сегодня, как жениху, нельзя, а вот Кейе – вполне. Причем в интересах Кейи не было отомстить за что-то или вывести товарища на конфликт, а так, просто, ведь устроить драку на чужой свадьбе – святое дело. Главным очевидцем была Синьора. Разнимающей и в ответ пиздов прописывающей – тоже. Но этот примирительный жест оказался очень даже действующим. И теперь всем понятно было, что Венти за темными стеклами фингал свой прячет. Ну, по крайней мере, Кейя смотрел на него именно с таким подтекстом. – Мам, мы пойдем, может? – начала отпрашиваться Люмин, как только почувствовала, что Чайльд переплетает их пальцы под длинной скатертью. – Ага, еще чего? – возмутилась Синьора. – Сидите давайте. У вас, вон, вся семейная жизнь впереди, успеете еще нанежиться. – Да мы же не домой, здесь будем. – Ну никак не отлипает от жениха своего, ты погляди, а! А что будет, когда он в армию пойдет? – Проводины устроим! – позитивно восклицает Венти, услышав еще один повод выпить за чужой счет. – Только меня позовите! – Бражки тебе нальем. – Ну че так-то сразу? Я, может, на вино претендую! – Да толку с тебя… Лоб здоровый уже, а все бухаешь, да на печи лежишь. Дилюк вас с Кейей на сенокос берет, чтоб вы батрачили, а в итоге все сам делает, бедный мужик. – Зато, – Венти гордо поднимает кверху указательный палец, – у меня в репертуаре кое-чё про армию есть! Могу исполнить! – и достает из ниоткуда свою, видавшую виды, гитару. Он прочищает горло и, зажимая аккорд Аm, принимается душевно завывать: – «Ах как сильно заебало мне служить Ах как сильно заебало мне служить Ах как сильно заебало, заебало, заебало Заебало, заебало мне служить» Благо, после первых же строчек Чайльд успел закрыть Тевкру уши, предвкушая такое же красноречивое продолжение. И не прогадал: – «Заебало ночью спать мне с автоматом Я так бывшую свою, сука, не лапал Заебал меня штык нож Не порежешь, не проткнешь Но пиздец настанет, если проебешь. Как же сильно заебался я ругаться С сослуживцами, что любят проебаться Ну подумайте вы сами Я хуярю, он ебланит А пизды мы, сука, оба получаем!» – И получишь щас, – пригрозила Синьора, вставая из-за стола, чтобы показать всю серьезность своих намерений. – Д-да я это!.. – Ты бы че-нибудь молодым спел. Про романтику, – вздыхает Мона, улыбаясь от привычно-родной обстановки. – Запросто! – спохватывается Венти, настраиваясь на новую волну. – Дождь стучит по крышам, словно мне на зло! Ты опять не вышла, сделав западло! Целый день стоял я под дождем и мок, чтоб твое ебало я увидеть смог! Когда Синьора потянулась за пиджаком жениха, потому что под рукой, видать, не оказалось кухонного полотенца, Венти понял две вещи: во-первых, его роль музыканта на этом подходит к концу, а во-вторых, нужно давать по съебам. Но вслух он, почему-то, произносит: – Хотите еще что-нибудь сыграю..? Следующая музыкальная пауза была уже без матов, Венти и Синьоры – пока Венти убегал от назревшей угрозы, кто-то из гостей включил на кнопочном телефоне зашакаленный шансон, который очень заходил в подвыпившем состоянии. К вечеру, когда на розовом небе уже проглядывались сумерки, поле начало потихоньку опустошаться, и Люмин была одной из первых, кто уехал. Переутомление во время беременности дало о себе знать, поэтому девушку без лишних слов отпустили. Чайльд хотел поехать с ней, но Синьора была против, аргументируя железным: «кто стол тащил, тот и будет нести обратно». И в этот раз уже один, так как Кейе пришлось развозить пьяных гостей по домам.***
Белоснежные кроссовки приземляются на проселочную дорогу около остановки. Хотя, от дороги тут осталось одно название, думает Итэр, когда его подошва начала стремительно утопать в грязи, напоминая зыбучий песок. Он выходит на траву и сверяется с цифрами на дисплее мобильного. Странно, вроде бы семь – еще рано для сумерек. Странно, вроде бы он переводил время на местное. Вроде бы. Итэр топтался на месте и жалел о том, что отнекивался, когда Синьора предлагала встретить его по приезде. Пускай он сколько угодно ёжится от её хаотичности в первые минуты встречи, удушливых объятий и ватрушек (которые обязательно нужно взять, иначе обидится), но признаться может даже сам себе: он всегда рад увидеть маму спустя долгую разлуку. И сестру, несомненно, тоже. Итэр так хотел посмотреть на неё в свадебном платье. Поэтому ему срочно нужна помощь. И невысокий пацан, размеренным шагом шаркающий навстречу, оказался потенциальной мишенью Итэра. – Слушай, ты не можешь мне помочь? У меня две полоски… – Что? – безымянный будто усомнился в том, что услышал. – …связи, – Итэр делает серьезную паузу и поднимает сенсорный на уровне своего лица. – Я не могу дозвониться. – Тебе срочно нужно? – Я, кажется, опоздал на свадьбу своей сестры. Застолье у них тут было, в поле, может ты… – Я знаю. – Ты ходил? – Нет. Не захотел. Но Синьора приглашала всю деревню, – пожал плечами юноша. – Не пекись. Если свадьба, то здесь неделями пируют. Завтра, вот, к реке поедут. Ну, я так слышал. Так что успеешь еще. – Вот как, – Итэр мягко улыбнулся, мимолетом взглянув куда-то вдаль дороги. – А как тебя зовут? – Это обязательно? – тот слегка приподнял бровь, но потом оттаял, вздохнув: – Сяо. – Итэр, – представляются в ответ. – Я хотел спросить… э-э… что это? И «это» явно не то, чем изначально интересовался Итэр. Сяо поворачивает голову следом за взглядом Итэра и нисколько не удивляется. Взору предстает знакомая картина: «два придворных шута, один гусь». Стоит только взглянуть на этот цвет волос и даже в памяти освежать не нужно имена обладателей – Чайльд и Кейя. Чайльд и Кейя в нарядной одежке, прямиком по полю мчались от Двалина и хохотали, между делом снимая обувь, чтобы бежать побыстрее. Сяо с сочувствием (к самому себе?) вздыхает: – У нас такое каждый день.