Я был только тем, чего ты касалась ладонью, над чем в глухую, воронью ночь склоняла чело.
Когда наступала осень, в детдоме им отдавали резиновые сапоги те самые полноценные семьи. Часто это были женщины, у которых было много детей, и они сами узнавали про детские дома. Он даже знал, откуда и зачем, но не ответил на вопрос наивного Олега, тогда он радовался за детей, которые волочились за сердобольными мамами. Надо же. Передумали, не бросили. У него есть все сейчас, он может даже заказать себе мать, но резиновые сапоги не могут сами возникнуть из ниоткуда. Умный интеллект. Возможности, доступные для всех. Социальная сеть. Цифровое будущее. Песок, смешанный с глиной на подошве и глубокие коричневато-зеленые лужи. Тут слишком грязно. Гром говорил, что его окружают люди с огромным Чувством Собственной Важности, но Птица и не стыдилась, у него вообще отсутствует чувство стыда. Наверное, у них очень похожие цели, вот только Сережа прямолинеен лишь в своей честности и не скрывает убеждения в своей победе (цель какая-то призрачная, постоянно удаляющаяся, дышать не дает от напряжения, но об этом Сергей даже подумать не успевает, все что нужно — выжить). А вот Гром прямолинеен во всем, в каждом преодолении еще одного расстояния на своих огромных черных ботинках, он просто плюхается в эти в лужи с грязью, обмываясь ею. И Нева — болото, в середине мосты, крыши, когда он проходил, вода его отражала полностью, а вот устье — рабочие, выходящие на рассвете из своих бытовок уже посеревших от ветра, сырости и старости, туристы, по ночам разжигающие костры, рыбаки и чайки. Чайки белые. И от этого еще больше выделяется мусор на берегу и мутная тина вод Финского Залива. Нет, ну почему экологом не стать было, Птица? Это же решило бы твои проблемы, Сереж, зачем же сразу все сжигать? Увеличило число таких же, как ты, стая была бы. Сергей зажмуривается и щипает себя за кожу век, будто там мозги. Он не читает мыслей, но он так хорошо знает его, а он — его. Нет, Сережа единственный и неповторимый, именно благодаря Сереже он стал Сергеем Разумовским, им не нужна стая. Плавать в Финском Заливе запрещено — вот где нужно разнюхивать, Гром. А вот Сергей просто раздевается, и, наверное, ему холодно. Просто оставляет вещи, как будто в безопасности, но это так и кажется, чувствуется после того, как выгнал свою целую труппу этого ансамбля «Мы все любим шефа» — абсурд, шеф — это Пропенко или как его там, у Грома, у его любимой Собаки. Он выгнал и телохранителя, который сам себя нанял. Последний хотя бы держался из-за всех сил в горизонтальных отношениях, но Сергей не имел объяснения как это ему удается. Но конечно знал, просто не мог вспомнить. Час назад Олег констатировал, что все в огне. Сергей решает искупаться. «Не трогай, просто не трогай, — заговорил он и ходил, раскачиваясь, то взад, то вперед. — Не лезь… жди… прекрати. Остановись.» «Не трогай?..» — посмел бы он сказать это Хищнику? Они смеют даже убивать людей, а такое не посмел бы. Ничего. Сандро Боттичелли вот тоже обвиняли безумцем, а он жил пятьсот лет назад. Те мазки, те краски, те сюжеты стали благом для человечества, пока он мог смотреть на экране телефона на «Весну», эмоции по поводу нелегально словленной рыбы и фантика от китката стихали. Сергей тоже сделает благо, да и с Сережей можно жить. Это наверное невыносимо, но он уже не чувствует, он уже не помнит. Иногда имена, голоса сливались в одно, и не было четкого осознания: что ты такое. Сергей ныряет в воду, вода постепенно обволакивает, гладит его ноги, руки, плечи, а потом становится горячо от холода. Он не может не высунуть голову из воды и убрать с глаз мокрые волосы. Неожиданные мысли о том, что он мог бы построить больницу на этом болоте или парк, не заглушают более навязчивые вопросы. Что ты такое? Что ты за существо? Что ты такое? Что он такое? Откуда ты взялся? «Я не могу вспомнить, но мне нужно выяснить. — Не надо, я был всегда с тобой. Я с тобой. Ты веришь?.. Ты веришь? Чернота, кровь застилает эти буквы — ему никогда не было отвратительно смотреть, как взрываются, отделяются друг от друга, выбиваются человеческие кости, несмотря на законы физики и биологии. Но эта чернота. С этим можно жить? Сергей никогда себе не поверит. НЕТ. ♡♡♡No matter what I make, they never see mistakes.
— Смотри, че вытворяют. Стремление наказать всех обернулось и полетело бумерангом прямо Сергею и Сереже в лоб. Он не знает, почему медсестры сидят около его палаты как надзиратели в тюрьме, беспокойно перебирает веревочку затягивающей резинки спортивных штанов. Что он мог не так сказать Рубинштейну? — Хватит! Ему Сережа дает по хребту, и он выплевывает углекислый газ из легких. Да-да, кажется это из-за нейролептиков. Завтра все будет в порядке, он уже будет спать лишь с Сережей. Медсестры смотрят видео с сегодняшней сводки новостей. Диктор без эмоций рассказывает о беспорядках на площадях Петербурга, представляя запись того, как молодые люди поджигают акустическую гитару около здания мэрии. «У нас нет права голоса, у нас нет права звука.» Диктор рассказывает о том, что по словам депутата протесты целиком связаны с Чумным Доктором. Сергей хмыкает и уже хочет истерически засмеяться, но показывают участников шествия-маскарада. — Слава Чумному Доктору! Свободу Чумному Доктору! Сергей не знает, как ощущается свобода, но и слава тоже. Был ли он когда-то этой мерзкой криминальной личностью, был ли он Чумным Доктором? ♡♡♡Много лет назад.
— Ты знаешь, что такое астрология? Олежа падает на старый диван, он под ним тут же вскрипывает. Серый, не отрывая взгляда от ноутбука Коли, раскрывает рот: — Это что-то со знаками зодиака, а что? Кроме старого бордового дивана в их личном месте ничего не было, поэтому Серый сидел на полу. Как бы это ни жестоко, но им понравилось то, что вся группа младших детдомовцев заболела ветрянкой, то еще что-то подхватили, всем было не до них. Серый вспомнил о их месте, скрытого за горой досок и частей не построенной детской площадки в подвале. «Задолбался. Мне надо еще один код написать.» Учитель математики (который не отказался от него после случая с завучем) подтвердил, что с такими данными он станет хорошо зарабатывать, и они в это поверили; в то, что Серый и Олежа (на его деньги) будут покупать комиксы, про которые стеснительно жужжит Олежа и ходить в кинотеатры с мороженым далеко за стенами детдома. Серый умеет писать коды и хорошо учиться, Олежа ничего из этого. Иногда он рисует и хорошо чертит, на литературе наизусть читает строчки из «Облака в штанах», но много ли стоит эта ерунда? Втыкая в потолок, Олежа тихо отвечает, как будто невзначай: — Маша сегодня разговаривала обо мне на физкультуре. Он тут же признает для самого себя: да, ты ждёшь ответной реакции, да, ты хочешь вывести его на эмоции. (А еще ты гей). — Да, я слышал. Даже не стесняясь… — мышка под его пальцами пощелкивает слишком уж часто. — Говорила мне, что в журнале по астрологии прочитала, что я бесчувственный. Олежа вдруг замечает голые белые щиколотки и ступни Серого, и так постоянно болеющего, но молчит, решая, что у Серого никогда не будет мамочки. (Все равно же защищает: всегда.) Они уже давно не ждали опекунов. Обычно брали младенцев, а им, пятнадцатилетним-то, куда? Это было хорошо, потому что Олежа больше не переживал, когда приходили семейные пары и говорили про «милого веснушчатого рыжика». Если бы Серого забрали, Олег бы просто свихнулся, просто бы выл на луну каждую ночь. — Это глупо, включи критическое мышление. Дело не в астрологии, а психологии, — он хмурит брови, копируя ежедневный фейс Волкова. Не закрывает самсунговый ноут, но тут же переключается на учебник с тетрадкой. — Она манипулирует тобой и заставляет тебя чувствовать вину за то, что ты бесчувственный. Это, кстати, совсем не так, — Серый почему-то смотрит на Олежины джинсы. — Вообще удивлен, что ты волнуешься об этом. — Ну… девчонка… «Почему бы тебе просто не пойти и не сказать, чтобы она от меня отстала? Почему бы тебе не сказать, что я — твой?» — И что? — Серый громко скрежет зубами, глаза его сверкают, но не от света монитора. Шепотом: — Сука, — кто? На горьком опыте Олежа знает, что Серый проявляет пассивную агрессию и материться только тогда, когда он не ревнует, а опять теряет связь с реальностью. Кажется, в Сером что-то сидит, и это что-то с каждым годом завладевает им больше и больше. Вот только кроме него этого никто не замечает. Только Олежа слышит: «Я так хочу пустоту, а не это все.»«И чувствую — «я» для меня мало. Кто-то из меня вырывается упрямо».
— А ты кто по знаку зодиака? — Олеже очень хочется есть. Скоро откроется столовая на ужин, и он заставит Серого проглотить хоть хлебушек. — Не знаю. В октябре… сейчас посмотрю. Весы. А ты, получается, рыбы. ♡♡♡Это ты, горяча, ошую, одесную раковину ушную мне творила, шепча.
Сергею снится прекрасный сон. Веки его открываются, через сонную пелену он слышит грохот, вскрики и боль. Боль имеет массу звуков, оттенков и видов. Кажется, опять кто-то кого-то убивает. Он фокусирует взгляд. Почему же тогда он всё ещё в палате, и руки его развязаны? — Ах, ты сука! Бегите за чернобровым, он тут главный! — это их охранник под панические завывания кого-то из другой палаты. Раздаются быстрые шаги. Сперва Сергей улыбается. А потом вспоминает, что никакого Олега нет… не было никогда. Все эти отчаянные сообщения с телефона Рубинштейна на знакомые цифры, все звонки «коллегам» Олега, которых он знал из-за российской службы и давлением на их подполковника — все это было. Ещё раньше — птица, притворяющаяся Олегом, все эти отвратительные просьбы о помощи из-за чувства несправедливости, все эти чужие «я верю в тебя». А вот самого Олега не было. Олег — мертвец. А мертвецы не могут взламывать дверь в его закрытую на два замка палату. Не могут вот просто так, спустя года, со слоем пыли на коже, с запутавшимися черными волосами, заявляться и смотреть в глаза Сергея своими живыми глазами, появившись из ниоткуда. — Сережа! Это вроде бы не громко. Но от этого имени Сергея пронзает дикая боль в ушах, в висках, в голове. — О, какие люди в нашем Голливуде, — говорит Птица, широко ухмыляясь. — У Грома фразочку взял, — подмигивает он, и Сергей не понимает, говорит ли он вслух.Это ты, теребя штору, в сырую полость рта вложила мне голос, окликавший тебя.
— Серый… — хриплый, но не чужой голос. Олег подходит на шаг ближе, Сергей, дрожа, стоит около стены и ищет в стене уголок, за которым прячется отвертка. — Ты писал мне, я выбрался… Я тут, я… Боже, как ты изменился… Раздается сирена, в 4 утра начинают просыпаться другие пациенты психиатрической больницы. Солдаты могут обезвредить охранников и медсестер, но не вызовут ли врачи полицию? — Куда? — тихо спрашивает Сергей под визги Птицы. Настоящий Сергей хочет идти с ним, а еще принимает несправедливость и не имеет гордости, просто чудесно, хотя бы с ним разобрались. — И ты думаешь, настоящий?! Что все это — не галлюцинации?! — Перестань! Прекрати издеваться надо мной! — он обращается к Птице, взявшись руками за голову. — Ты не настоящий! — Сергей чувствует, что из носа течет кровь. Это месть, это жестокая месть за то, что он хотел убить себя и писал его другу, мертвому Волку. Птица не позволила дружить с кем-то ещё. Он нажимает на каждую клавишу, на педаль этого фортепиано, играет ряд от «до» до «си». Ему доставляет удовольствие смотреть на то, как страдает его чувствующая боль и страх живая кукла, хозяин этого поломанного тела. — Сережа, пожалуйста! — бегающий взгляд Олега-оборотеня выдает его тревогу, у них остается мало времени. — Ты сам просил меня об этом! — Олег, кажется, даже не подозревал о такой большой проблеме. Наверняка он в курсе Чумного Доктора, но вот только Чумной Доктор — бесстрашный парень, убивающий богачей, а не Сергей, у которого нехватка дофамина, который держит в руке отвертку от Олега-Птицы и думает, что это все сон. — Нет, нет, нет! Ты сейчас обманываешь меня! — Сергей с отверткой мечется по комнате, и занемелые пальцы его в крови. — Там на выходе врач, да? А еще лучше… чиновник, которого мне придется убить, да? Ха-ха. Он поднимает опустившуюся голову, и его волосы взметаются вверх. Он подходит к вымышленному Олегу, видимому, но прозрачному одновременно. Сумасшедшее: — А может нужно убить тебя? — Сережа! — Олег берет его за руку, и тут же получает царапину острием. — Чем же они тебя накачали?.. — Олег ругается, он слышал то же слово от него всего раз, когда мальчики в детдоме порывались его избить. Крик Серёжи смолкает. настоящий? бежать с ним? или? — Я сам выберусь отсюда. Один. Если так, то… нужно отпустить. Прости, Олег. Ты не сможешь со мной быть, никто не сможет меня любить. Ненасытная, дикая, жужжащая и скребущая кошками внутренняя жажда любви исчезает. Почему Рубинштейн не копнул глубже? Любить и хотеть, чтобы тебя любили. Это был бы ещё один отличный пиар-ход соцсети «Вместе». Это касается не только Волкова. Серый просто всегда хотел того, чтобы его любили все. Полицейские с любимым собачьем «остановитесь, полиция» подбегают к Волкову, схватывая его за руки; тот, не отрывая буравящего взгляда от Сергея поднимает руки и сдается. Птица внутри него неуверенно гаркнула, а потом взлетев, затихла. Он перестал быть каждую секунду тем, кого Сережа может сожрать, выплюнуть и подчинить своей воле. Внутри и вокруг него падают офисные здания, крыши с огромной высоты, небеса и взрываются, горят огненным пламенем, деньги, подобно тому, как разграбливают огромное казино, летят из окон. Несколько слов, а Серёжи больше нет. — Прости, — и Олега больше нет. Сергей больше никого не убьет. ♡♡♡Много лет назад.
«Тсс! Смотрите, смотрите идет-идет, наш красавчик» Доставучие девочки, ставшие рыже-черными из-за солнцезащитных очков, сдвинутых на переносице, впервые оказываются со своими фразочками к месту. Но Сергей все равно подходит к ближнему ряду, держа в руках свой красный аттестат, и нагло садиться между ними, чтобы они заткнулись. Олег правда красив (если говорить по-другому, то соответствует эстетическим вкусам Разумовского), в своем черном костюме он поднимается на сцену. Его волосы уложены, а белый галстук идеально выглажен. Прямо-таки парень, который не с детдома-школы выпускается, а выходит замуж. «Женится» — поправляет его Сережа. На сцене с аккордеоном сидит Лера, и Сергей с подозрением прищуривается. По плану должно быть фортепиано. Ну и в чем подвох? Несколько человек, парней из их группы всё ещё разговаривают, некоторые готовятся к следующим номерам, официальной провожательной речи директора, но Олегу неважно всеобщее внимание, когда Сергей поднимает большой палец вверх, он открывает сомкнутые черешневые губы и говорит в микрофон: — Владимир Маяковский. «Несколько слов обо мне самом». Не обо мне, конечно, просто стихотворение… — Олег кашляет и улыбается. — Я люблю смотреть, как умирают дети. Зал напряженно замирает, а та самая Марья Ивановна с поражением и пораженностью подпрыгивает. Олег последовал совету, в котором Сергей объяснил как бороться с волнением («смотри в одну точку, я постоянно так делаю»), и сейчас Олежа смотрит прямо на Серого. Сергей не шевелится и не знает как реагировать, чтобы Олегу стало легче. По плану это должно быть стихотворение авторства учительницы историипро детский дом, который поставил их на ноги, про благодарность, слезы и прекрасное далеко. — Вы прибоя смеха мглистый вал заметили за тоски хоботом? — в компанию голоса Олега присоединяется неумелая в своем исполнении мелодия. Серый вслушивается. Ришар Гальяно. Как же это сюда не подходит. — А я — в читальне улиц — так часто перелистывал гроба том. В какой читальне улиц? Ты даже в торговом центре не был, умник. Серый оглядывается: с таким успехом у зрителей можно было бы забить в Гугле «стихи про программистов» и по первому ответу на поисковой запрос начать «Программист — что это значит? Это сильный человек», а потом признаться всему детдому, что тебе иногда делал минет в туалете мужик, а точнее — Сергей Разумовский так горячо, что ты просто божественно (но тихо) стонал. (Потом они конечно свалят отсюда, но не факт, что не избитыми, не с написанными на них заявлениями). Сергей ерзает, сам же заводится от этой мысли, но Олег продолжает, увеличивая градацию эмоций и отрезая всякую пошлость. — Солнце! Отец мой! Сжалься хоть ты и не мучай! Это тобой пролитая кровь моя… Его парализует от ужаса. Он больше не может слушать это под дико бесталанный аккомпанемент Леры, под крики взрослых на ведущего, их ровесника, чтобы он остановил это и выхватил у Олега микрофон, просьбы закрыть уши младшим. Олег, наверное, знает на какой позор он шел, и Серый им восхищается также, как Боттичелли. Красиво, несмотря на хаос и анархию, творящиеся вокруг. Вот с кем он хочет изменить этот мир. — Хоть ты, хромой богомаз, лик намалюй мне в божницу уродца века. Я одинок, как последний глаз у идущего к слепым человека! Раздаются громкие аплодисменты девочек и некоторых мальчиков, но Серый не совсем уверен, что они поняли смысл стихотворения. Все равно сейчас это неважно. Он встаёт, и его мышцы работают после минут полной неподвижности. Он идёт к сцене, и ему кто-то даёт лёгкий подзатыльник за то, что он не остановил лучшего друга, он оборачивается, но никого нет — это Сережа. Серый подаёт ладонь Олегу и тот, легко улыбнувшись, касаясь ее, спрыгивает со сцены. — Ты обещал мне первый танец, — требует Разумовский. — Вечером обязательно. Их ждёт только их дискотека, они забывают о всех этих людях, этот день перед взрослым миром будет только их, они уже устали бояться. ♡♡♡Очень сильно позже.
Дождь поливает с неба. Он выходит из машины, и внезапно он больше не чувствует себя потерянным. Шаги, обычно заплетающиеся, с легкой косолапостью, становятся уверенными. Вот еще один повод жить, занимаясь своими важными делами, он забыл, как работает земное притяжение, и почему дожди бывают такие разные. Внутри церкви тепло. — Я хочу поверить в Бога. Сергей всматривается в лицо, замечая каждый волос на бороде, у священника карие глаза, очки, скулы, ровный прямой взгляд, камилавка на голове. Сергей даже не знает, что нужно вспоминать. — Вы уверены, что вам это поможет? — священник говорит на английском, но он не похож ни на британца, ни на болгарца. Руки снова начинают дрожать. Упрямо вжимать в кончики пальцев пальцы в середину ладони уже стало бесполезно, вот он. Когда идёт кровь, он не ощущает ее, а вот дрожит всегда. Зачем в христианство в забытой богом стране? Лучше бы в буддизм, правда. Но сейчас он один, и никто не может выбрать за него. Он один? Сергей оглядывается. Люди подходят к иконам, взрослая женщина что-то шепчет на ухо дочери, другой священник проводит богослужение, читает на болгарском. Подростком он заключил, что на планете слишком много людей, но для всех неожиданно появилось свое место. И в этой церкви людей было столько, сколько надо. Они ставят свечки, которые освящают нарисованные лики святых. Мимолётная мысль в голове о том, чтобы все это сжечь сама себя уничтожила. Сергей вдыхает воздух в трясущейся тело. Он один. Иисуса предавали, он умирал, а сейчас приходят люди, очень, очень много людей и, манипулируя им, просят у него прощения и ищут выгоды, вымаливают у него тепла. Сергей пытается вспомнить с кем же делал так он. — Вы же пришли за помощью. Вы не пришли сюда искать покаяние, раскаиваться и верить. А зачем ему вера? — Я… столько всего пережил. — Это не исповедь, я просто хочу объяснить вам, что он не услышит вас и не ответит вам, если вы будете кричать и метать. Вы же верите в то, что живёте? В небо, космос, землю. Это можно объяснить наукой. А можно поверить. Я вижу, что вы образованный человек и я, наверное, говорю совсем простые вещи, но он не спасет вас. Глаза расширяются, он замирает. И вдруг Сергей вновь слышит свое сердцебиение после длительной глухоты к нему. Нет, нет, нет. Сергей — не Иуда, Сергей — это просто Сережа. Таких совпадений не бывает. Но он настоящий! — Олег. Священник закрывает глаза, дёргает плечом, и улыбка озаряет его лицо. — Скучал по мне?Я был попросту слеп. Ты, возникая, прячась, даровала мне зрячесть. Так оставляют след.
♡♡♡Так творятся миры. Так, сотворив их, часто оставляют вращаться, расточая дары.
— Тебе не страшно? Сергей переворачивается на спину, поворачивает голову и заглядывает в лицо Олега. Олег смотрит на лепестки цветущего миндаля, на волны Черного моря, закатное солнце, выходящее из-под туч. Ветер обдувает тело под зелено-синей полосатой рубашкой Сергея, и Олег дотрагивается до его острого подбородка. Они лежат на пледе и едят клубнику и груши, и в любой момент Сережа может обездвижить его и выстрелить. Страшно ли ему? Его старый-добрый друг с прекрасно-фальшивым, таким христианским именем в поддельных документах, снова анонимно под видом обычно пользователя работает над новыми обновлениями в социальной сети, которая была его изобретением, общается с человеком под ником «loveshawermy» и начинает вспоминать, что другие люди тоже имеют право на жизнь. Он не подавляет желание разбить зеркало и засунуть осколки стекла себе в рот, во сне он орет на итальянском и сдергивает с себя одеяло. А однажды без такси он побежал в ночь в охотничий магазин за оружием. Во время войны Олег убил трех человека, которые попали под обвал благодаря ему, много покалечил. Сергей же преуспел в этом чуть больше, хотя сделал это не один. Они не возвращаются в прошлое и не исправляют ни-че-го, они остаются ни с чем и с друг другом. Они те самые злодеи. Они играют такую важную роль. Теперь они всегда близко друг от друга. Сергею из-за этого неловко, и наконец на лице выступали психически здоровые, но все ещё гримасы. Сергей смущается, как в детстве. Олегу страшно, так же, как нырять в океан, полный дельфинами. Надеяться в то, что они добрые, верить и любить их. У Олега теряются слова, но Сергей решил не мстить и ходить в болгарскую психиатрическую клинику, которая приняла его с распростертыми объятиями. Это ли не… — Мы вдвоем, — подтверждает Сергей и все также невозмутимо, без улыбки. Он опять становится белым, и Олег понимает что значит «хранить цвет смерти собой убиенных». — Но я один. Теперь они называют себя только полными именами, но без отчеств. У них есть, кажется, отчества, но это куски выдуманных имен остались в России. — Демид! — орет на Сергея Олег и хохочет. Сергей слушает Шакиру, после того, как он посоветовал ему больше не включать старые диски советских композиторов и то, что предлагает Марго. Это слишком громко, и он беспокоится о соседях, тех трех девушек, которые делили напополам с ними дом. — Что мы такое, Олег? — спрашивает он. — Люди, Серый. — Тогда я точно самый последний ублюдок. Олег вздыхает. — Таких много. Точно больше двух. Но молния и гром, нас пока не убивают. Сергей ощущает себя живым и любимым.Так, бросаем то в жар, то в холод, то в свет, то в темень, в мирозданьи потерян, кружится шар. Иосиф Бродский