засыпай

Разумовский сидел, пристёгнутый, в машине, пытался привести дыхание в порядок и открывал-закрывал глаза. Встреча с инвесторами, назначенная в ресторане, закончилась подписанным договором, улыбками, трясущимися руками и предобморочным состоянием. Мутило. Левая рука неприятно ныла по какой-то причине, шея была готова треснуть, но Серёжа продолжал сидеть прямо. Сейчас пройдёт. В сон клонило нещадно, виски пульсировали, казалось, что он просто сейчас беззвучно умрёт, так и не сменив положения в этой проклятой машине. В общем-то, после этой поганой встречи только умереть и хотелось. Он создал фундамент, дальше как-нибудь без него и его вечных нервов. Серёжа как-то замедленно воспринимает тёплые руки, которые отстегнули ремень безопасности и притянули его за талию. — Отдыхай, Серёж, — прошептал Олег, укладывая голову Разумовского на правом плече. — Всё нормально, не нужно, я в порядке, — прохрипел в ответ Сергей, закашлявшись и ощутив головную боль с новой силой. Он попытался отстраниться, чтобы хотя бы сейчас не нарушать личное пространство Волкова, хотя тело умоляло позволить ему прильнуть к боку Олега. Серёжа в принципе начал много себе запрещать в отношении Волкова. Тут нельзя коснуться, так не надо смотреть, отвернись, зачем ты оглядываешься на него, угомонись, ты взрослый человек, не смей, глупец, тебе запрещено, не вздумай даже тянуться к нему за объятиями и поддержкой, вы уже не подростки, когда это можно было назвать приемлемым, и что, что тебе плохо, переживёшь, хватит вмешиваться в личное пространство. Олег не твой, чтобы ты так поступал, он просто согласился, потому что ему тебя жалко. Мысли снова накрыли Разумовского, ударили наотмашь, как и всегда, но каждый раз было больно по-разному. Только глаза щипало одинаково. — Перестань, Серый, всё нормально у него, ты еле дышишь, расслабься и засыпай, — удержав Серёжу правой рукой, заботливо проговорил Волков. Он легонько поглаживал напряжённое плечо, щекоткой проходился кончиками пальцев по открытой шее и касался кончиков волос. Зарывался ими в волосы, перебирал пряди, снова обнимал одной рукой, пока Разумовский мерно не засопел. День действительно выдался тяжёлым. Серёжа справился и с речью, и с желанием уйти через пятнадцать минут после начала встречи, и с двухминутной истерикой, задушенной руками Волкова и шёпотом на ухо, что скоро будет полегче, спокойнее. — Давай, Серёж, вдох, вдох говорю, выдох, — смотрел Олег Серёже в глаза, придерживал за трясущиеся плечи и убирал упавшую на глаза челку. — Молодец, видишь, дышать уже проще, сейчас и с остальным справимся. Я с тобой, я рядом, ты не один, ладно? Разумовский быстро кивал, упёрся лбом в плечо Олегу, но почему-то мгновенно отпрянул, будто кто-то его одёрнул. — Да, да, всё нормально, идём, — поднял голову, провёл холодными ладонями по щекам и вышел из уборной. Смотреть на него, уставшего, скованного, было безумно больно и даже немного страшно. Волков помнил жизнерадостного Серёжу-подростка. Помнил, как он счастливо улыбался от каждой авантюры, которую выдумывал от взгляда на лучшего друга. Помнил скромный первый поцелуй и пунцовые щёки. Теперь же у Серёжи добавилась куча всяких ненужных мыслей, принципов, которые лет двадцать назад вызвали бы неконтролируемый приступ хохота. Теперь Серёжа вслух ругал себя за любую проявленную нежность, показанную слабость и вообще за всё, за что можно и нельзя. Олег даже пробовал поговорить с Разумовским на эту тему, только Сергей сначала затравленно посмотрел на руки Волкова, потом в глаза Олегу, а потом ушёл под предлогом работы. Волков почувствовал, как его левой руки коснулись ледяные пальцы Серёжи, которые почему-то с опаской тянулись к Олегу. Вздохнув, Волков обхватил узкую ладонь Разумовского, грея в плену тепла. Серёжа всё пытался уложить голову так, чтобы не мешать, чтобы волосы не лезли Олегу в лицо, чтобы не раздражать его, и так уже себя навязал, выпросил очередной жест любви, как ребёнок в магазине слезами вымаливает у родителей очередную игрушку, которая будет валяться где-то за шкафом. Вот только любовь Олега не игрушка, она лежать нигде, кроме как в сердце Разумовского, не будет. Серёжа проследит. — Ну, ты чего, Серый, успокойся, я тебя прошу, что ты делаешь, — с улыбкой спрашивает Волков, когда уже в седьмой раз Серёжа на его плече приподнимает и опускает голову. — Лежи нормально, не ёрзай, сейчас же всё время поездки на это потратишь, бросай. — Я просто не хочу тебе мешать, — прошептал Разумовский в ответ, надеясь, что его не услышат. Только план совсем не швейцарские часы — провалился, весело мигнув Серёже. — Что значит «мешать»? Серёжа, — сжав обе руки, позвал Олег. — Ты мне не мешаешь и не можешь мешать, слышишь меня? М? Серёжа осторожно посмотрел в глаза Олегу, такие тёплые для него и холодные, безразличные для окружающих. Жестокий волк для других, для Сергея Олег был семьёй. Единственной, которую он сам нашёл. — Слышу, Олеж, — выдыхает и опускает взгляд на их всё ещё сцепленные руки. — Тогда ложись и спи, всё, — обратно притягивает к себе, целует в макушку и прислоняется к ней щекой. Тепло. Руки согрелись, трясти перестало, только голова всё ещё болела. Но сон, хоть и недолгий, позволил пережить эту поездку без дополнительных проблем. Серёжа проснулся от резко накрывшего правое плечо холода. Рука Волкова куда-то исчезла. Открыв глаза, моргнув пару раз, Разумовский увидел собственные сцепленные руки и пиджак под головой. Олега не было. Как и тепла.

***

Серёжа подорвался на кровати с мокрым от слёз лицом, сползшим на пол пледом и мерзким остывшим кофе на столике. Шею ломило от неудобного положения, в котором он заснул, поясницу зачем-то защемило. «Действительно, блин, зачем», — язвительно передразнил себя Разумовский. Сергей огляделся в поисках Олега, который должен был бы уже вернуться, но так и не написал, что задержится. Липкая паника начала душить, со смехом напоминать Серёже, что никто не вернётся, как же он мог забыть? Разумовский дёрнулся было к телефону, как он сам оживился. — Серёж, мне пришлось задержаться, прости, не мог сразу предупредить, через минут десять буду, жди, — поговорил кто-то на том конце голосом Олега, да так точно его подделав, что не прикопаешься. Пришёл кто-то через шесть. Поставил перед Разумовским дымящийся кофе, улыбнулся, ощупал взглядом, подметил мокрые пятна на подушке и нахмурился. — Опять кошмары спать не дают? — кто-то присел на корточки и взял его обе руки в свои — большие и тёплые. — Зачем ты меня опять мучаешь? — серьёзно спросил у кого-то Серёжа, смотря в глаза с обидой и мёртвой надеждой. — Зачем ты каждый раз так поступаешь? Кто-то вздыхает. Смотрит влево, на телефон на столике, и зовёт искин: — Марго, — громко и без эмоций, как подобает кому-то. — Да, Олег? — бодро отзывается творение Разумовского. — Покажи записи с камер. Кто-то с лицом Олега встаёт, поворачивается и вместе с Серёжей смотрит, как минутами раньше заходит в здание, здоровается с охраной, поднимается по ступеням, потому что лифты с недавних пор не для него. Кто-то глядит с нескрываемой тревогой на измученного собственным страхом и мозгом Серёжу и садится плечом к плечу на диван. — Видишь, это я, всё хорошо, Серёж, — не трогает, чтобы не доводить Разумовского до нервного тика, просто протягивает левую руку. Серёжа отшатывается и почти падает на пол. — Осторожно, — Олег ловит за запястье и тянет обратно, к себе, чтобы не ушибся, чтобы и так всё в синяках тело не получило ещё одного жителя гуаши. — Серёж? — спрашивает, прощупывает почву, не давит, позволяет перевести дух. — Я в порядке, правда, — выдыхает, сжимает зубы, встаёт и идёт к автоматам. — Всё нормально, честно. Как же, нормально, подушку можно выжимать, а ты боишься даже в глаза смотреть. Олег встаёт вслед за ним, берёт принесённый им же стаканчик ужасно сладкого латте и протягивает Серёже. Разумовский держит в руке шоколадный батончик, трясущейся рукой забирает кофе и наконец хоть как-то, но улыбается. Открывает рот, чтобы что-то сказать, но только зевает, чем вызывает ответную улыбку Волкова. — Думаешь, что получаса на диване тебе хватит? — с усмешкой спрашивает Олег, обхватывает запястье, тянет Серёжу к себе в руки. — Хорошо, хоть завтра выходной, выспишься. — Какой выходной? — спрашивает с набитым ртом Разумовский, дожевывает и повторяет вопрос. — Я не помню, чтобы мы говорили о выходном. — Не говорили? Ну, теперь говорим, — весело отвечает Олег, касаясь рыжих волос губами, кончиками мозолистых пальцев. — Тебе надо отдохнуть, да? Вопрос и не вопрос вовсе, так, для проформы, чтобы была видимость, что Серёжа согласился, а не был поставлен в известность. — Я мог бы ответить в рифму, — усмехается Разумовский, отпивая кофе и жмурясь от удовольствия. — Сладко. — Конечно, сладко, Серый, ты бы ещё в пять раз больше сахара просил и карамелью бы всё это заедал, как ты вообще ходишь после такого? Смеётся. Красиво, звонко, мягко. Звук этого смеха ласкает уши, целует щёки и нос, веки и губы. Любит. Серёжа безумно любит этот смех, эти поцелуи, эти прикосновения. Этого человека. — Уговорил, Волк, выходной так выходной, — удручённо вздыхает, доедает батончик и усаживается на стол. — Только мы проведём его в кровати, ага? — Угу, ага, нормально разговаривай, пожалуйста, — фыркнул Олег, вставая напротив. — Хочешь в постели — будем в постели. — Погоди, серьёзно? — Серёжа удивлённо заглядывает в глаза, не понимает, почему так быстро согласились провести день отвратительно лениво, почему не укололи крайностями. — Да, почему нет? Ты устал, Серёж, до кровати не добирался уже неделю, конечно, ты проведёшь свой выходной именно в ней, — встав между раздвинутых ног, Олег обнял Серёжу и провёл ладонью по спине. — Слезай со своей поверхности, неудобно же. — О-о-о-о, Волков, ну, всё понятно, неужто вы слова забыли, по-верх-ность, — хохочет сидит, думает, какую бы пошлость сморозить, когда с его губ сцеловывают вкус шоколада и приторной гадости, которую адекватные люди не пьют. — Помню я всё, Серый, слезай, что ты сидишь, стекло же, ну, подумай хоть раз, потом же кучу денег будешь на это тратить, — журит, но обнимает так же бережно, как если бы признался в любви в первый раз. Или как если бы вернулся из мира мёртвых. Веселье Серёжи улетучивается в секунду, он сникает, даже кофе допивать не хочет. Не хочет вообще ничего. — Ты чего, Серёж? — взволнованно задаёт вопрос Волков, приподнимая голову за подбородок и заставляя посмотреть в глаза. — Что такое? — Мне опять приснилось, что тебя нет, — прошептал Серёжа, наблюдая, как меняется взволнованное выражение лица Олега на мимолётную гримасу, а потом закрепляется сожалением. — Прости, я не должен был, правда, прости… Он не договаривает. Олег прижимает его к себе, стягивает со стола и стоит, удерживая Разумовского за талию. «Всё хорошо, я живой, я с тобой, ты не один, всё позади»,— говорит горячая рука на затылке. «Я не брошу тебя больше никогда», — продолжает детский поцелуй в щёку. Рука — правая — уже не такая холодная, лежит в левой руке Олега, горячей. Голова лежит на правом плече, пока правая рука Олега прижимает Серёжу к тёплому боку Волкова. Пиджака нет, как и холода.