***
Нет, будь Волков правильным мальчиком, он бы никогда так не поступил, но у Олега руки по локоть в чужой крови, да так, что не отмоешься уже. Что плохого в том, чтобы подслушать разговор своего любовника со своим вторым любовником, которые технически являются одним целым любовником Волкова… к чёрту. Серёжа пишет натюрморт – обычные дыни, груши, блестящие в закатном мареве гроздья винограда на черепе антилопы, а Птица кладёт подбородок ему на голову и шепчет настойчиво очередную выходящую за рамки идею: - …А, хочешь, мы ворвёмся в Питер и возродим Чумного Доктора в его истинном величии, но на этот раз под маской скрываться будем не мы… нет… пусть это будет какая-нибудь наивная девушка в затруднительном материальном положении, но с идеалами. И мы будем учить её бороться со злом во имя… Покачав головой, Серёжа прерывает помпезную и амбициозную тираду Птицы: - …справедливости. Ага. Ещё что предложишь? - Да брось, Тряпка. – У Птицы сладкие речи и непомерные аппетиты. – Поехали домой. Приключений на двадцать минут. Чего сидеть в этой дыре? Весь мир там, и он может быть нашим – я сделаю его таким, каким ты видел его в мечтах. - Мне было десять. – Устало отвечает Серёжа, закатывая глаза. – И в бегах мы чуть больше года. Ну, приедем мы в Питер. Тебе хочется сначала получить пизды от Грома, а потом ещё от Олега? Мне нет. Завязываем с такими приключениями. Птица распушает перья, резко разворачивая к себе Серёжу, схватив кончиками когтей за подбородок, и сверкает золотыми глазами предупреждающе. - А мне плевать на Олега! Серёжа хоть и вжимает голову в плечи, чуть дрожа перед самим собой, но продолжает: - Если бы тебе было плевать на Олега, ты бы неделю назад не вырубил головорезов, которые пришли по его душу, одной лопатой. И трупы их потом под гортензиями не закапывал бы. Не пытайся меня наебать, Птица. Дрожащая рука в краске кладёт другую, когтистую, себе на грудь. - Вот здесь – сердце, одно на двоих. И я знаю как оно бьётся, когда Олег касается нас. В воздух поднимаются несколько чёрных перьев, стоит Птице резко вскочить со своего места и начать метаться по мастерской. Олег, подглядывающий в замочную скважину, с удовольствием подмечает алый румянец на его щеках. «А я-то гадал», - хмыкает мысленно Волков, - «отчего у нас так пышно гортензии расцвели в этом году». На следующий день, правда, он отправляется за охотниками за головами и заказчиком. Возвращается только под вечер – уставший, но выполнивший работу. Волков целует Разумовского в рыжую макушку и валится спать.***
Нет, Олег понимает, что ходит по краю, но теперь, когда он способен воспринять картину целиком, не может остановиться. В каком-то смысле это забавно. Волков даже решает поучаствовать. Одним поздним вечером Птица сидит на стуле, сгорбившись, залипает в монитор ноутбука, изучая акции и одновременно делая заметки по своему новому приложению. В конечном счёте, содержанкой он становиться не собирается. - Сидишь как псина сутулая. – Не удерживается от комментария Серёжа. – Ты портишь нам осанку. Сядь ровно. Но его настойчиво игнорируют. - Серый, спину выпрями. – Негромко просит проходящий мимо Олег с кружкой кофе в руках. – А то как псина сутулая. И вот теперь Птица садится как полагается, хоть и фыркает для приличия, а на заливистый смех Серёжи незаметно – как он думает – показывает средний палец, шепча одними губами чёткое «пошёл нахер» и «спелись блять». Волков всеми силами старается не захлебнуться кофе.***
Вообще это помогает многое понять в отношениях Птицы и Серёжи, показывая Олегу недоступное его взору за все эти годы. Например, то, как в особо прохладные ночи, когда Серёжа льнёт к Волкову поближе, стараясь согреться, Птица приобнимает его за плечи со спины и накрывает якобы ненавистного Тряпку, и Олега заодно, своим крылом. - Мы должны попросить Олега достать плед. – Ворчит Птица на отмахивающегося от него в полудрёме Серёжу. Конечно, Волков встаёт и идёт за пледом. - Ты дрожишь. – Объясняет он, заметив, как Разумовский хмурится. А Птица урчит довольной кошкой, благодарно поглаживая Олега по щеке кончиками перьев. Или то, как Серёжа успокаивает подскочившего от очередного кошмара – сны же им снятся общие – Птицу, чуть сжимая его – свои? – дрожащие ладони. Разумовского трясёт всего, и со лба катится градом холодный пот. - Всё закончилось. – Шепчет Серёжа, отчаянно пытаясь достучаться до своего сознания. – Мы живы. Олег нас забрал, он рядом. Всё будет в порядке. И Волков переплетает пальцы с Разумовским и произносит уверенно: - Всё закончилось. Я рядом. Всё будет в порядке. Почувствовав, как его отпускает, Серёжа кладёт голову на свои же колени, слабо улыбаясь. Не важно, какие кошмары им снились – мрачные стены и психиатр со странными экспериментами или же древний бог-ворон, разрывающий зубами его плоть - дышать чуть легче.***
Олег Волков думает, что способен справиться со всем. Дохуя он о себе думает. Он не может остановиться. Он жмёт педаль газа в пол и гонит на красный. Когда-нибудь Олег пересечёт черту дозволенного госпожой удачей и разобьётся… Волков не мог противостоять Разумовскому. И уж тем более не мог противостоять Разумовскому, стоящему перед ним на коленях, раздевающему его глазами и облизывающему алые губы. Но не тогда, когда их два. Нет, не подумайте, опыт секса втроём у Олега имелся, но, как бы, все партнёры были отдельными личностями, осязаемыми, и скрывать, что он кого-то из них видел не приходилось. И что самое главное, Разумовского хочется до дрожи – любого: и Птицу, обожавшего царапать его спину, кусающего до крови и зализывающего раны на плечах и ключицах Волкова, и Серёжу, такого чувствительного, сладко выгибающегося и стонущего под ним. Да, Разумовский меняется под ним, плавясь от каждого прикосновения, но Олег в душе не ебёт как это будет в условиях, когда он видит их обоих. Разумовского слишком много, а держать себя в руках у Волкова не выйдет. Поэтому он закрывается в ванной и пьёт таблетки, застревающие в горле как куски раскалённого железа, и надеется, что это пройдёт, стараясь не вспоминать опустошённые глаза. Синие? Золотые? Потухшие. И без слов понятно, что Разумовский не мог не заметить. Волков бы с радостью вернул всё на круги своя, вот только увиденного не развидеть. Олег прозрел, и играть в слепого, когда ты блядское око Саурона как-то тяжеловато. Волков наёмник, а не выпускник театрального. Кран поворачивается с надрывным и противным ржавым скрежетом, похожим на то, как скребутся внутри раскалывающейся головы демоны Олега, хотя голоса из спальни громче и ощущаются болезненнее: - Он всё-таки боится. Волков не вписывается в поворот истории и разбивается.***
Каким бы просторным ни было их с Разумовским убежище, игра в кошки-мышки когда-нибудь закончится. Судя по налившимся кровью глазам и мёртвой хватке Птицы, припечатавшего Олега к стене в коридоре, сбежать не получится. Волкову приходится постараться, чтобы перехватить его за запястья, чувствуя, как в венах Птицы закипает кровь. - Что с тобой не так? – Разумовский не кричит – голос охрипший. - Это ты сейчас меня спрашиваешь? – Вопросом на вопрос отвечает Олег. - А как мне Вашу милость ещё было заставить снизойти и поговорить с нами смертными, м? – Огрызается Птица. – Не бойся, спит наш Серёженька, еле усыпил, да две бессонные ночи помогли. Если словом можно было бы ранить, то Волков сейчас уже в ногах Разумовского валялся бы, истекающий кровью. - Ты пугаешь его, Олег. Ты пугаешь нас. – Птица добивает. – Это из-за меня? Или ты презираешь нас обоих? Пожалуйста, Олег, вернись к нам. Делай с нами всё, что захочешь, только вернись. Птица наступает себе на гордость, падая перед Волковым на колени, кладёт свои руки, которые Олег всё ещё держит за запястья, к себе на горло, выжидая. - Всё, что захочешь, правда. Волкову вроде и нравится наблюдать, как догорают и рушатся стены неприступного замка, воздвигнутого Птицей, но в его глазах больше нет безумного золота – они отражают лишь грязь, которой Олег и видит Разумовского по мнению последнего. Волков с позором бежит с поля боя впервые в жизни. Больно, Волк? Что ж, ты всегда любил играть с огнём…***
Сумасшествие и гениальность ходят рука об руку, как Птица и Серёжа, будучи двумя сторонами одной медали, которую зовут Сергей Разумовский. Олег вслух не произносит, чтобы не накаркать, но мысль о том, на что они могут быть способны, если начнут работать сообща, приводит Волкова в необъяснимый трепет. Восхищает и пугает одновременно. Как и осознание, что Разумовский ведёт себя подозрительно… спокойно. Покой им только снится, а в тихом омуте, говорят, черти водятся. Вот и черти Разумовского давненько не показываются. Затишье перед бурей, не иначе. Олег сидит на кровати, привычно пялясь в пламя камина перед сном, будто бы стараясь сжечь в нём все свои тревоги и сомнения. Рассказать или не рассказать? Вот в чём вопрос. Волков слышит, как Серёжа выходит из душа, и краем глаза замечает силуэт Птицы, следующий за ним по пятам подобно тени. И вроде он ощущает, как кровать привычно прогибается под весом Разумовского, и свет привычно выключается, но что-то не то… Олегу хочется обернуться, но перед его лицом неожиданно возникает Птица, громко клацая зубами и смотря немигающим, прожигающим взглядом прямо в глаза Волкову. Не ожидавший такого поворота и, честно, банально охуевший Олег дёргается, но к нему со спины прижимается Серёжа, не давая отодвинуться. Гнетущую, удушливую тишину в комнате разбавляет лишь прерывистое дыхание, стук собственного сердца в висках и треск поленьев – пламя полыхает всё выше. А Птица наклоняется ближе… Бежать некуда, и капкан захлопывается. - Так-так-так, – нараспев тянет Птица, – и давно ты видишь нас обоих, Волче? - Недели три. – Признаётся Волков. Смысла врать уже нет. Птица плюхается на колени к Олегу, недовольно – блять, Волков, ты ещё и настроение его пернатое за это время понимать научился – передёргивая крыльями. - Потрясающе. – Птица аплодирует, не разрывая зрительного контакта, словно гипнотизируя. А в это время Серёжа сжимает домашнюю растянутую футболку Олега так крепко, боясь, что Волков сейчас встанет и снова уйдёт. - Почему ты не сказал сразу? – Едва слышно вопрошает он, перед тем как внезапно сорваться на испуганный крик. – Ты же... ты же всё слышал! - Вот поэтому он и молчал. – Птица цокает языком, и почти беззлобно щёлкает Серёжу по лбу. – За тебя беспокоился, Тряпочка, ведь это ты за впечатлительность отвечаешь, ещё какую херню нам напридумаешь. Ну и, вероятно, Олег решил поиграть в шпиона. Всё внимание вновь приковано к Волкову. - И как, понравилось? - Ага. – Отвечает Олег. – С ума сойти. Отвал башки. От количества каламбуров Серёжа начинает смеяться, утыкаясь лбом в плечо Волкова, но это, вероятнее, защитный механизм с учётом ебанистики ситуации. - Поздно биться головой о стену, если она белая и мягкая. – Подытоживает Птица. – И что же мы с тобой делать будем, Волче, м? Пламя трещит в камине. Пламя трещит в золотых хищных глазах напротив. Волков пытается вразумить его: - Не то, чтобы у меня был выбор, знаешь ли. Оно само. Крылатой части сознания Разумовского определённо есть что ещё сказать, но их перебивает Серёжа, чуть пододвинувшийся вперёд: - Олег… А ты… ты поэтому ко мне… к нам не прикасался? Птицу хватает на одно короткое, но ёмкое: - Оу. Олег видит, как до Разумовского доходит – до обеих ипостасей – и прекрасно понимает, что ничем хорошим для него это не кончится. Точнее как. Будет очень хорошо. Даже слишком. И кончить ему дадут. И не раз. - Во-о-олче. – Тянет Птица. Он поудобнее устраивается на коленях Олега, трётся, и в предвкушении расправляет огромные крылья, подсвеченные сзади светом от пламени камина. Серёжа обнимает Волкова за шею, наклоняясь ближе. Птица обводит контур губ Олега большим пальцем и надавливает когтем – по законам логики боли быть не должно, но она всё равно ощущается где-то на краю сознания. Серёжа целует Волкова в губы, так же невесомо, но более реально. - Ты же знаешь, что подслушивать плохо, верно? – Птица прикусывает мочку уха Олега и жарко шепчет как змей-искуситель. – И знаешь, что бывает с плохими мальчиками? - С плохими мальчиками бывает охуенно, Олег. – Вторит ему осмелевший Серёжа. – Поверь. «Контроль и самообладание, Волков, контроль и самообладание» - пытается уговаривать сам себя Олег, но Разумовского – два, а он – один. - Как мне с вами быть? - Да как обычно. – Серёжа нагло залезает Олегу под футболку, шаря по разгорячённой коже прохладными руками в явном нетерпении стянуть ненужный элемент одежды. – Просто наблюдай внимательнее. - Так можно и рассудка лишиться. – Полурычит Волков, чувствуя, как пальцы обводят старые шрамы. - Волче, родной наш, а у кого из нас менталочка не по пизде пошла? – Резонно отмечает Птица, разрушая последние сомнения Олега. Серёжа обольстительно смеётся и валит Волкова на кровать. - Скорей ныряй в мой тихий омут. Ты нравишься моим чертям. – Это последнее полноценное предложение на сегодняшнюю ночь, которое успевает сказать Разумовский. Они припадают к Олегу, жадно целуя, изголодавшись по близости, мажут губами по скулам, щекам и подбородку. Серёжа – нежно, Птица – дразня, но оба так, словно это особый обряд, таинство, в которое они посвящают своего Волка. Олег не выдерживает и ловит мягкие губы Разумовского, утягивая в глубокий и влажный поцелуй, скосив взгляд на ухмыляющегося Птицу. Неожиданно на его месте оказывается Серёжа, и это происходит так быстро, будто Волков моргнул, и вот Олег уже чувствует, как Разумовский оттягивает его нижнюю губу, прикусывая до крови – рубиновые капли стекают по подбородку, и Птица тут же слизывает их горячим языком. Извиняясь за свои же действия, Серёжа наклоняется и ласково целует Волкова, отчего ранку лишь слегка приятно саднит. Птица облизывается, касается тыльной стороной ладони щеки Олега, и вновь припадает к его губам. Когда Разумовскому удаётся стянуть с Волкова футболку, Олег уже перестаёт понимать кто из них материален, потому что, удивительно, но с каждым прикосновением, с каждым поцелуем, связь как будто бы усиливается. Реальность мешается с видениями воспалённого разума, а Олег и не против. Они опускаются ниже, на шею Волкова, и тот разрешает, запрокинув голову. Какая часть Разумовского отвечает за кинк на метки сказать сложно, ведь собственники оба, пусть каждый и по-своему. Серёжа сначала осторожно касается губами ярёмной вены, считывая учащённый пульс, затем обдаёт жарким дыханием и присасывается к коже как голодный вампир, оставляя тотчас багровеющие засосы десятками. У Птицы подход другой, он вылизывает шею Волкова, чуть прикусывает дёргающийся кадык, примеряясь, а уже затем впивается зубами в тонкую кожу, жадно, настырно, не зная меры, чтобы на завтра остались синяки. Когда они оба приподнимаются, нависая над Олегом сверху, любуясь своей работой, у Волкова уже стоит. - Красивый… - Бормочет Птица. - Такой красивый… - Вторит ему Серёжа. И снова припадают к нему. Ниже, ещё ниже – оставляя больше меток на ключицах и груди, ногтями и когтями царапая кубики пресса, оставляя влажные дорожки от шрама к шраму, пока Олег позволяет стянуть с себя штаны с нижним бельём и помогает Разумовскому тоже раздеться. Он смотрит на Птицу, а тот со своей фирменной ухмылкой ведёт плечами. - Пизде-е-е-ец. – Всё, на что хватает Волкова от увиденного. Оперенье, покрывающее руки, шею и торс, начинает пропадать полосами, постепенно открывая обнажённую кожу, пока Птица не остаётся полностью голым. И только агатовые крылья, блестящие в пламени камина, не исчезают – Олег тянется к ним, нерешительно замерев в паре миллиметров. Тогда Серёжа берёт руку Волкова, заставляя прикоснуться, зарыться пальцами между пёрышками. Птица судорожно выдыхает и льнёт ближе. Олегу кажется, что он буквально касается частички души Разумовского. У Волкова дыхание перехватывает, когда Птица хватает Серёжу за отросшие локоны и притягивает ближе, алчно целуя самого себя. Эгоизм и самовлюблённость в высшей форме, как венец классической сумасшедшей индивидуальности Разумовского. От развернувшейся перед ним картины Олегу становится невыносимо горячо – жар расплывается по телу, приливает к паху. Птица с Серёжей мгновенно реагируют, не отрываясь друг от друга, ведут своими реальными и нереальными, хотя и так, и так ощутимыми, ладонями по животу Волкова вниз. Пальцы с когтями обхватывают член у основания, пока другие, человеческие, скользят по стволу к сочащейся смазкой тёмной головке и обратно, обводят синеватую вену, вырывая у Олега протяжный негромкий стон. Ещё раз поцеловав Волкова в разные уголки губ, Птица с Серёжей устраиваются между его ног. Любопытство губительно, но Олег всё равно приподнимается на локтях, встречаясь с мутными голодными взглядами как раз в тот момент, когда эти двое одновременно облизывают головку, едва соприкасаясь друг с другом языками. Волкова будто током прошибает, и для Разумовского это как сигнал к активным действиям. Кто из них первым обхватывает влажную головку – Птица или Серёжа – непонятно, так как они постоянно меняются, поочерёдно беря под контроль общее тело, мельтеша у Олега перед глазами. Да и не важно, да и плевать, потому что жарко, потому что хорошо, как надо. Разумовский то берёт глубже, смыкая губы на основании, то отстраняется с характерным причмокивающим звуком, и Птица с Серёжей вылизывают член Волкова по всей длине, жмурясь от удовольствия, наблюдая за тем, как Олег в исступлении кусает свои губы. Снова насаживаясь, Птица как бы случайно слегка царапает зубами головку, довольно сглатывая и урча, не выпуская член изо рта, и Волков срывается на хриплый стон. Как будто зажжённую спичку бросают в бензобак. Олег понимает – сейчас рванёт. Птица отстраняется, массируя тяжёлые яйца Олега, позволяя Серёже тоже поработать, высунув длинный язык, тут же слизывая упавшие с него на уздечку капли слюны. Дразнятся оба ведь, играются как хотят. Разумовский откровенно наслаждается реакцией Волкова, запечатлевая в памяти то, как Олег тяжело дышит, сжимает до побелевших костяшек в руках простыни, как ему от возбуждения почти больно. - Блять, я не могу уже. Снизу раздаётся издевательский смешок. - Попроси, волчонок, попроси. И Олег сдаётся, переходя на крик: - Пожалуйста…! Разумовский только этого и ждал, послушно заглатывая, и двигается размеренно, старательно, глубоко, и от того, как в глотке любовника жарко и узко, у Волкова всё темнеет перед глазами. Серёжа? Птица? Оба с таким упоением насаживаются, периодически касаясь кончиком носа лобка Олега, и гортанно стонут. Волков вскидывает бёдра навстречу, толкаясь сильнее в податливую горячую глотку, и с низким рыком изливается в рот Разумовского. Когда ему удаётся сфокусировать зрение, Олег не сразу понимает, что происходит. Разумовский вроде как целый, а вроде как двоится, будто фильтр на изображение наложили. Может, это потому, что и Птица, и Серёжа смотрят на него одинаково пьяно, абсолютно невменяемо, и довольно сглатывают, облизывая опухшие алые губы. Волков не выдерживает и подтягивает за волосы на себя Разумовского, сминая его губы требовательным поцелуем, чуть ли не вылизывает его рот изнутри, пачкаясь в собственной смазке и сперме – ему всё ещё мало. И судя по сине-золотистому взгляду, не ему одному. Повалив Разумовского на спину, теперь Олег нависает сверху. Чёрные как ночь крылья раскрываются только чтобы обхватить и прижать Волкова ближе. Олег зарывается руками в оперенье, нежно оглаживает, пока оставляет на шее, плечах и ключицах любовника поцелуи-укусы. Волков и сам тот ещё собственник. Олег ведёт ладонями по выпирающим острым лопаткам, чуть сдвигается и тут же пальцами пересчитывает позвонки, заставляя Разумовского выгнуться и рвано выдохнуть. Его крылья вдруг исчезают, и Птица появляется сидящим на подушках над головой Серёжи, играясь с его рыжими прядями. Серёжа разлепляет глаза, и Волкова засасывает в бездонную ненасытную синеву. Тогда Олег переводит ладони на томно вздымающуюся грудь Серёжи, задерживаясь на крестообразном шраме – он чувствует, как в груди Разумовского бешено колотится сердце. Волков наклоняется ближе, припадая сначала губами к рубцам, затем поигрывает кончиком языка с холодными бусинами сосков, позволяет себе прихватить их зубами и оттянуть, облизав потом, вырывая стон не только у Серёжи, но и у Птицы. Стремительно спускаясь поцелуями ниже, Олег ощущает что-то вязкое и с нескрываемым удовольствием отмечает, что Разумовский умудрился кончить, пока делал ему минет, даже не прикасаясь к себе. Волков слизывает сперму с живота Серёжи, кидая на Птицу многозначительный взгляд. Тот кривит губы в усмешке: - Ещё не всё… Олег замечает, как Серёжа заливается пунцовым и прикрывает лицо руками смущённо, когда Птица разводит их ноги в стороны. Волков судорожно выдыхает, кладя ладони на его бёдра. - Оле-е-ег. – Хнычет Серёжа, стоит тому начать медленно вытаскивать из него анальную пробку. Птица прикусывает губу, и Олег замирает ненадолго, а затем возвращает пробку на место. Перед Серёжей он загладить вину однозначно успеет, просто очень хочется добиться от альтер-эго Разумовского более яркой реакции. Волков неторопливо оглаживает чувствительную кожу возле входа кончиками пальцев, чуть надавливает на пробку, отчего у Серёжи пальцы на ногах поджимаются, а в уголках глаз собираются слёзы. Хочется, хочется до безумия, но Разумовский – птица гордая. О, как Олег сейчас наслаждается страдающим от желания выражением лица этой Птицы. Крылья за спиной подрагивают, а когти впиваются в собственную кожу на коленях. - А волшебное слово? – Не удерживается от ответной подколки Олег. - Пожалуйста… - шепчет Птица, сдавшись. – Пожалуйста, Волче. Олегу сегодня открываются абсолютно новые грани Разумовского, и это не может не тешить самолюбие и не возбуждать. Подобное поведение надо поощрять, и Волков резко вытаскивает пробку, заставив Птицу с Серёжей громко вскрикнуть. У Разумовского снова стоит, так что Олег наклоняется и целует влажную блестящую головку. Поднимается ненадолго и правой рукой тянется к губам Серёжи, но обращается к Птице: - Оближи. Птица подчиняется, меняясь местами с Серёжей, втягивает пальцы Волкова в рот, обводя горячим языком фаланги и беря глубже, даже костяшки старательно смачивает слюной. Свободной рукой Олег сжимает ягодицу Разумовского, ведёт ладонью выше, заставляя поднять ногу, и целует дрожащую от предвкушения коленку. Решая, что хватит, Волков убирает мокрые пальцы из горячего рта Птицы. Ниточка слюны тянется за ними от самых губ и обрывается, капая на грудь. Олег наклоняется ближе, обводит языком раскрасневшееся колечко мышц, чуть надавливает, толкаясь внутрь. Напоследок пройдясь по сжимающемуся входу кончиком языка, Волков вводит в Разумовского сразу два пальца. Олег может кончить уже от того, как его возлюбленный, в обеих его ипостасях, реагирует на дразнящие и в то же время ласкающие движения внутри. Медленно, со вкусом растягивая Разумовского, Волков пожирает его взглядом. Серёжа между стонами шепчет что-то про то, какие у Олега потрясающие длинные пальцы, как классно они в нём двигаются, Птица же кусает собственное запястье, сдерживая очередной сладостный вскрик, и бьёт крыльями по подушкам в порыве эмоций. Они меняются, снова мелькают перед глазами Волкова, и тот прекращает растягивать Разумовского – возлюбленный тут же перехватывает инициативу, поднимаясь и запрыгивая к Олегу на колени, позволяя подхватить себя под бёдра, и резко насаживается до конца. У Волкова перед глазами вспышки сверхновых звёзд – ярко-синие и огненно-золотые, горящие неприкрытым, чистейшим желанием. - Олег… блять… боже… Волче… - Голоса Птицы и Серёжи снова накладываются друг на друга, эхом отдаются в ушах Олега с каждым толчком. Разумовского много, крышесносно много, непонятно, где он конкретно в данный момент – то ли в его объятиях, то ли прижимается сзади, то ли жарко бредит на ухо, то ли вообще забрался под кожу, пробрался в самое сердце, поселился в душе – Разумовский везде. Волков понимает, что он наконец-то целиком и полностью его – и Серёжа, срывающий голос от сладких криков, которые Олег рвано сцеловывает с его губ, и Птица, цепляющийся в сильные покатые плечи Олега когтями. Разумовский принадлежит ему без остатка, и именно в это мгновение, давясь воздухом и сгорая от того, как Волков в него вколачивается, чувствует себя целым. Он сейчас и Птица, и Серёжа, и кто угодно в руках Олега. Стоит члену Волкова резко проехаться внутри, вновь задевая простату, Разумовский стонет особенно громко. Он сжимает Олега сильнее, мажет рваным поцелуем по губам, торопливо, как в бреду умоляя его: - Быстрее, глубже, пожалуйста… Олег, ещё, пожалуйста, ещё! Волков берёт его так, как он просит – наращивает темп, толкаясь в податливое тело любовника, который льнёт ещё ближе, будто пытаясь слиться, соединиться с ним. Птица вдруг появляется за спиной Олега, вгрызаясь зубами в его плечо, а Серёжа запрокидывает голову, прогибается в спине, почти падает назад, но Птица подхватывает его крыльями, прижимает к Волкову и к себе. С каждым толчком Олега они меняются местами, и чем быстрее он двигается, тем менее заметными становятся различия между Птицей и Серёжей. Волков дуреет от их голоса, от их прикосновений, от того, как они сжимают его внутри. Чувствуя, что Разумовский уже на грани, как и он сам, Олег размеренно надрачивает ему в такт тому, как двигается внутри, и Серёжа с Птицей безмолвно кричат, крупно вздрагивая, кончив. И когда Разумовский прижимается к Волкову всем телом, всей душой, обвивая огромными крыльями, скрывая от всего мира как под куполом, Олег низко стонет, кончая следом. Волков выходит из расслабленного тела и тянет за собой на подушки, нежно целуя. Выглядит Разумовский сейчас уставшим, но довольным, сытым будто, а ещё – невероятно красивым. Олег будто смотрит на него впервые и наконец-то видит до мельчайших деталей, полностью. - Я так тебя люблю. – Шепчет Олег, касаясь губами пряди рыжего золота волос. - Я тоже тебя люблю. – Доносится до него хриплый ответ. Может быть, однажды Волков потеряет эту странную способность видеть своего Разумовского с обеих сторон сразу. Может быть, однажды Серёжа наконец-то соединится с Птицей. Но Олег теперь уверен: даже если в дуэте их – трое, какая разница, если вместе они превращаются в единое неистовое пламя? Ведь и Волкову, и Разумовскому всегда нравилось играть с огнём.