когда мы наедине

— Джон. Нет. — он не слушает. Знаю, он никого не слушает, но стоит делу дойти до крайности… — Джонатан. — мои руки сжаты, а губы в плену, из которого я отчаянно пытаюсь вырваться уже минуту: как бы приятно мне не было, сейчас мы не можем, — Прекрати. — я пытаюсь звучать как можно твёрже, чтобы он понял и отвалил. Но всё только хуже: мой голос дрожит, а сам я, как истеричка — прекрасно даю ему понять, что бессилен, даю этому засранцу возможность доминировать. И словами тут явно не поможешь. Со вздохами-то кто вообще слушать будет? Я толкаю его в грудь, чем есть, мотая головой, пытаясь отнять свои губы от его прекрасных, детских… — Кент, отвали, сказал! — выпадает шанс повысить на него тон, и я им умело пользуюсь. Чувствую, что лицо у самого ни то злое, ни то смущённое в край. Ему оно не нравится… Ой как не нравится. Он перенимает моё выражение, точно зеркало, одни голубые глаза чего отражают — сметение, злость, боль, желание… Неужели у самого так? Я знаю его, его можно читать, как открытую книгу, и при том он непредсказуем, что кажется невероятным. Мне выпадет только один шанс: читать его в настоящем. Но даже так его дальнейшие действия для меня загадка. Одно знаю точно — в ближайшем будущем он хочет сделать и себе, и мне приятно. Чувствую, как начинаю парить в воздухе, но его лицо по прежнему передо мной, уже просто сосредоточенное. Ему не идёт, это выше моих сил — видеть его таким. Меня в невесомости валят на кровать, сам того не до конца желая, я тянусь к нему, обвиваю руками его шею, телом прижимаюсь плотней. Не могу удержаться — его волосы, как магнит для моих рук: мягкие, длинные, удобные. Удобные, черт. Голову прошибают искры, образ передо мной надолго застрянет, как и желание воплотить в явь. Бесит. А он целует, так жадно, так напористо, старательно, зафиксировав мое лицо в своих руках, с дикой нежностью гладит мне пальцами скулы. Он все ещё учится, но мне нравится. Он быстро учится, а я даже не знаю как. Но с каждым разом всё лучше, и это не может не радовать. Ещё больше радует, что учится он для меня. Стань лучшим для меня, будь настолько хорошим, Джон, чтобы я просил тебя о большем… — Есть время передумать. — зачем я пытаюсь это остановить? Как будто кто-то в этой комнате против. Ненавижу себя, ненавижу его, когда он делает вот так. Стоило всего один раз поддаться, как всё — не выкрутиться. В следующий же, он будет знать всё обо мне, почти, а чего не знает — захочет узнать и будет знать, я уверен. И даже… — Но ты же хочешь… — гад, прямо в губы мне шепчет. Гад, он прав, гад! Всё знает, так хорошо меня знает, что я, задыхаясь, могу лишь смеяться и думать о том, как этот чёртов искуситель ублажнит мои желания, надеясь, что и их он знает тоже, пускай из неоткуда; всё по порядку, без единого пропуска, без единой оплошности сделает всё, как хочу. Как я его хочу, черт возьми, он сделает для меня всё, такой хороший мальчик. Внизу стало совсем тесно, нехотя я признаю, что мне уже невтерпёж. Почему-то именно рядом с Джоном я так быстро возбуждаюсь — то же можно сказать и о нём. Я ничего не говорю и говорить не собираюсь, лгать бессмысленно, да и он уже всё прознал: один только стояк выдаёт, чтоб тебя. Вот так, а с виду такой легкомысленный и глупый, но нет. Джон идеальный. Меня жжёт зависть: мне никогда не быть таким, как он, я не достоин такого многогранного алмаза, но я, как одержимый, дни и ночи так хочу, чтобы он стал и был только моим. Поцелуй в шею, ниже, плавное движение пальцами от подбородка до впадинки, горячий язык. Я, вздрагивая, загораюсь. — Джо-о-он, — громко; запрокидываю голову назад. Тело не слушает, а путанные мысли исчезают насовсем, сейчас есть только те, грязные, пошлые, отвратительные, непростительные мне. Я крепче впиваюсь в его волосы, дрожу, пока кожу на моей шее безжалостно стягивают, осознаю, что страшно, но ему этого не покажу. Джон слишком силён, а простой засос от него может перерости в настоящий ужас. Но эта боль терпима, её стоит терпеть, ведь после на смену ей придут мягкие прикосновения джоновых губ. Я приподнимаю бёдра вверх, вплотную сталкиваясь с его, неловкое движение по вертикали, и в голову опять что-то вдарило, как только я наткнулся своей эрекцией на чужую. Джон надо мной буквально вспыхнул, словно зажжённая спичка, значит, это работает. Он в миг становится уверенней, его действия точны, видимо, он давно знает, как хочет, как всё это будет происходить, что это даже волнует. Джон садится на моих бёдрах с напором прямо в то место, отчего я сильней сжимаю простынь в кулаках. Он резво снимает с себя свою белую футболку, которую таскает под униформой и, оставшись без неё, наклоняется ко мне, также помогая освободиться от верха. Его голые плечи, торс, руки так привлекательны, бледны и гладки, что, не находя себе места, я стремлюсь обследовать их полностью, вожу руками по всему телу, чтобы в итоге схватить его плечи через спину, когда он войдёт в меня, и не уйти из реальности. Чувствую, как он, двигаясь в темпе, целует плечи мне, и шею, и щёки, потом находит губы, опять же, жадно впивается в них, будто боится, что кто-то отберёт; такой жадный ребёнок. Я тихо усмехаюсь прямо в поцелуй. Как я могу каждый раз протестовать ему, чтобы потом быть с грубой силой впечатанным в простынь, искусанным и зацелованным до потери сознания, а главное — искусно поимевшимся. И это всё Джон, Джон, который только-только подросток, которому всегда, со всех сторон доставалось много любви, с такой страстью теперь отдаёт её мне — несчастному, нелюбимому, какая досада. Но я думаю лишь о том, что мне нравится медленно засыпать на его прохладном теле, и я никогда ему об этом не скажу, вообще ничего не скажу, даже когда мы наедине в своей штаб квартире, как сегодня, пускай обо мне думает, что хочет, приму, как за правду.