Кофеин, пыль, проблематичные люди

Кофейные чашки неровными башнями высятся на столе, подоконнике, двух тумбочках, полу и ванных полках. Каким-то нет и двух часов, каким-то скоро стукнет неделя и шанс развить в себе новую форму жизни. Запах стоит затхлый, офисный. Он понятия не имеет, откуда здесь столько керамических чашек, но выглядит все это удручающе настолько, что хочется разориться на кофеиновые пластыри и привить себе любовь к уборке. Хорошо, что "штаб-квартира" – тварь неприхотливая, и ей постоянный порядок по правилам не требуется; так-то их бы давно отсюда выставили за такой срач. Не без побоев, возможно. Мало кто может устроить склад кофейных чашек на всех горизонтальных поверхностях, и такое должно чем-то вознаграждаться. Он закрывает за собой дверь на верхний замок и бросает тяжелый бумажный пакет на диван. Тот приземляется со звоном стекла и каким-то хрустом; она даже не отрывает взгляда от экрана ноутбука. Глазами красными бегает из стороны в сторону, рукой машинально к стаканчику с надписью Доу тянется и снова – к мышке. – Я нашел что-то более-менее не смахивающее на лапшу и сэндвичи. Вульф ботинки с ног даже не стаскивает: прямо так проходит в комнату. Пол все равно уже девять дней, как немытый, и в его голове это звучит подобно отсчету времени со дня смерти. Относительно этой квартиры так тоже сказать можно. Кто знает, сколько она еще продержится с такими "жильцами"? – А нахрена? – она щелкает мышкой, что-то копирует, что-то выделяет и с усилием давит на залипший от сахара ctrl, который похож на нее саму сейчас: если приблизится к полу, то не оторвется уже. – Холодильник мертв. Если все это на завтра покроется плесенью, жрать будешь сам. Не практично покупать скоропортящиеся продукты в нашем положении. Холодильник. Точно. Черт бы побрал его и тех, кто его собирал. Вульф на диван садится, вытряхивает из карманов кучу визиток, – штук семнадцать где-то – собранных за день и смотрит на ее согнувшуюся над столом в форме вопросительного знака фигуру. Майка белая, брюки черные, кожа бледная – стандартный набор федерала на выезде. Вздыхает: – Просто не хочу мучиться с бюрократией, если ты сдохнешь от питания одним кофеином и тестом со специями. – Половина этого мусора – твоя. – Так и моя смерть мне проблем уже не доставит. Она отрывает взгляд от экрана и смотрит на него, одними глазами с полопавшимися сосудами и поднятыми бровями спрашивая: «Серьезно сейчас?» Синяки, темными пятнами залегшие под ними, эту картину характерно подчеркивают. Заснять бы, да на стену повесить с подписью «ФБР в часы досуга». Она отворачивается и говорит: – Ты бы так о детишках думал, как о правильном питании. Они уже должны были разнюхать то, чего не следует, из твоего удостоверения, кретин. Вслед за ее руками разлетается пыль; свет едва проникает сквозь шторы, но падает точно на ее ноги, всю мрачную атмосферу вечного вечера унося в трубу. Вульф хочет сказать: «Я тут всю работу делаю, кто из нас еще кретин?» Вульф хочет сказать: «Пошла бы сама поспрашивала местных идиотов. Почему люди в этом Клирвью такие отсталые?» Вульф хочет сказать: «Да давай приберемся уже в этом гадюшнике!» Доу на его молчание никак не реагирует; Доу на него вообще все равно, если уж на то пошло. – Каким образом? – вместо всего этого усмехается он, руками визитки в небольшую кучку сгребая. – С помощью компьютера из строительного мусора, который не может решить простейшие примеры? – Ты видел, как выглядит этот компьютер? Ни один школьник не сможет собрать такую машину, даже если он чертов гений, – Доу сворачивает одно окно и открывает еще три с какими-то выписками. – И твоя бумажка. Не пойдут же они в справочное бюро, чтобы расспрашивать твою подноготную. – Почему нет? – Мне так не кажется. И замолкает, снова глоток своей черно-коричневой растворимой дряни делая. Вульф кривится, как официант при виде счета без чаевых. Кофе в этом городе весь на редкость отвратительный; что в кофейнях, что на полках в супермаркетах. Похож на жидкую землю, особенно если без сахара, как он, пить. И Вульф находится в двух шагах от того, чтобы начать строить теории заговора и заявить, что это все какой-то особый план ДОКа по выведению их из "Игры". Останавливает только перспектива получить кружкой в лоб от Доу. Все же, надо будет спросить, откуда эти чашки здесь. Не сами же пришли; они не настолько необычное дело расследуют. Визитки выжидающе смотрят на него своими разноцветными душами. Вульф достает телефон, подумывая, что пора бы начать принимать какие-то таблетки, иначе скоро эти бумажки с ним заговорят. Пыль летает по комнате, кофейные чашки стоят неподвижно, как какие-нибудь образцы современного искусства. Доу случайно пинает одну из них, развернувшись в кресле, и та лишь немного пошатывается, прежде чем снова встать на свое место. Такая непоколебимая картина, аж тошно. И ноги у Доу босые. Как она не брезгает ходить по этой грязи? Нет, не то чтобы Вульф за ней вообще брезгливости замечал, – «Если ты не знал, у нас работа сама по себе грязная», – но это ему непонятно. Тапки же в шкафу стоят на нижней полке. Он забивает последний номер в записную книжку – не в контакты; боже упаси хранить весь этот сброд на одноразовом телефоне – и говорит: – Ты бы хоть обулась. Она отмахивается: – Времени нет. – Тогда дай я почитаю, что там есть, а ты найди себе обувь. Снова ноль внимания. Вульф закатывает глаза. Времени нет, места нет, мозгов нет – сколько можно уже? Порой кажется, что их начальство научилось выращивать неприхотливых биороботов, которым что подвал, что берлога – все идеальное жилье. Лишь бы интернет и кипяток был. Его фигура как-то из этой системы неправильно выбивается. Ее, впрочем, тоже. С виду так не скажешь, конечно. Мысль с биороботами интересная, но Вульфу кажется, что это что-то из психологии. Или из химии. Или из общественного права – сложно понять, он никогда не разбирался. Какая-то не совсем нормальная хрень, когда забиваешь на элементарный комфорт и собственное состояние, заваливая себя работой до такого состояния, что хочется просто лечь на пол и сдохнуть в страшных муках. Такое, знаете, в котором он прибывает три раза в неделю по четным дням. Она – четыре. По нечетным. И от этого они выглядят до ужаса похоже на зомби из фильмов по апокалипсис и друг на друга иногда. По собственным доводам, отсюда ноги растут у того странного факта, что они сработались когда-то. И у того, что все в отделе уверены, что они трахаются. Что одно, что другое – не такая уж и необоснованная хрень. Вполне логичная. Вспомнить хотя бы тот случай, когда ее перенаправили в Неваду на какое-то плевое разовое дело, и когда она, бледная как смерть, вернулась через две недели с прилипшим к позвоночнику животом, торчащими ребрами и маниакальным взглядом кофеинового наркомана. Когда он треснул ее по затылку какой-то папкой, а она послала его к черту и заехала кулаком в ухо. – Ты совсем о себе не думаешь, дура? – Да какая тебе, к черту, разница? Разнимать их пришлось четырем агентам, и выговор прилетел не хуже удара с ноги в глаз. Через полтора часа, обработанные спиртом – снаружи, к сожалению – и в синяках они сидели в столовой и тихо, чтобы опять не нарваться, трехэтажно материли друг друга. Может быть, отсюда все пошло, может быть от чего-то пораньше. Но начальство их до сих пор зовет "Ну эти двое", и все всё понимают. Не то чтобы ему не было плевать. И сейчас они в гребаном Клирвью, посреди гребаного кофейного свинарника, она снова бледная, как смерть, и ему снова хочется докопаться. Понять бы еще, как называется это все. Дружба, возможно. Товарищество. Вышло бы проще, если бы они умели говорить обо всем, как обычные люди. Вышло бы проще, будь они обычными людьми. Доу будто бы чувствует обратный отсчет его внутренней мозговой бомбы замедленного действия: сворачивает документы, закрывает ноутбук и вместе с креслом откатывается ко второму дивану. Пластиковые колесики стучат по паркету и скрипят песком, а диван старый и продавленный, но есть в этом что-то привычное. Давно знакомое. Говорит: – Сводки просмотрела, там ничего нет. С тебя справки из АН, плюс докопаться до военных. И добавляет с усмешкой: – И чего-нибудь пожрать. Будь добр. Я не хочу проснуться с вилкой в горле от того, что попустила этот... как его... Обед? Ужин? Ты понял. Он знает, что она сейчас поставит таймер на четыре часа, после чего вскочит и снова куда-нибудь помчится из-за в край испорченного режима и сбитых биоритмов. Знает, что она спать не привыкла нормально, как и он сам уже третий год где-то. Что ему теперь придется тратить время и искать, где включается плита, ибо сама она готовить ничего не станет – потому и попросила. Что уборку снова придется отложить на неопределенный срок. Дофига он знает. Все агенты хороших в двух вещах: знать и нарываться. А иногда нарываться за знания. И это проблема, наверное. Наверное, так жить нельзя вообще. Но он взмахивает рукой, полностью отрекаясь от всех попыток достучаться, – до нее или до себя? – вытряхивает из пакета продукты прямо на диван и идет куда-то в сторону кухни на звуки кряхтящего волнами полицейской рации – «Что? Они вывели меня из себя. И не говори, что не хочешь послушать о чем они там переговариваются. К тому же, это может быть нам полезно», – радио. Надо же починить чертов холодильник.