Шеллинг, Гегель и все-все-все

Федя Шеллинг нервно ворочался на скрипучей общажной кровати в тщетных попытках хотя бы недолго поспать. До часу ночи во дворе признавался кому-то (возможно, что своим галлюцинациям) в вечной любви местный хиппи Фейербах. Что употреблял этот ненормальный, Федя определить не решался, но признания выходили витиеватые. После часа ночи комендант разогнал всех по комнатам, но всегда найдутся люди, которым закон не писан. Вообще-то Кант утверждал, что живёт по чёткому расписанию, чем очень гордился. Но ещё больше он гордился своими утверждениями о том, что время и пространство субъективны, так что расписание выходило каким-то альтернативным. Проще говоря, если этому гению приспичило пожрать, такие мелочи, как третий час ночи, не помешают ему погреметь на кухне сковородкой. Причём гремел он с таким невозмутимым видом, что даже прилипчивый и занудный комендант, способный испортить аппетит кому угодно, давно махнул на Канта рукой. Под доносящееся с кухни чавканье Федя даже, кажется, сумел ненадолго забыться тяжёлым тревожным сном. Но вскоре Шеллинга настиг его (да и не только его, будем откровенны) худший кошмар. Федин сосед по комнате Гоша Гегель в очередной раз словил вдохновение посреди ночи и сел писать курсач. — Первое правило диалектики… Или первый закон? Не суть. Первое правило диалектики… — бормотал Гегель. Гоша обладал совершенно отвратительной по всеобщему мнению привычкой рассуждать вслух, причем громко и без остановки. Особенно страдал от этого Федя, которому приходилось делить комнату с этим ненормальным, но самому Гегелю было плевать. — Итак, первое правило диалектики, — хмуро повторил он, откидываясь на стуле и прикрывая глаза. — Никогда не говорить о диалектике? — с надеждой спросил Шеллинг, приподнявшись на локтях. Вообще-то против диалектики как таковой он абсолютно ничего не имел, и даже сам с радостью ею пользовался, но в три часа ночи введение такого правила он бы с удовольствием поддержал. — Нет, — неожиданно чётко ответил Гегель, даже не оборачиваясь. — Первое правило диалектики — единство и борьба противоположностей. — Я в тебя сейчас подушкой кину, и не посмотрю, что мы вместе доклад на конфу пишем, увидишь тогда и единство, и борьбу сразу, — огрызнулся Федя, но сосед его проигнорировал. Отношения между Федей и Гошей были странными, и держались на хрупком балансе взаимной любви и ненависти. С одной стороны, сосед доводил Шеллинга до белого каления своей диалектикой, феноменологией, а особенно — болтовнёй. Федя спорил, злился, убеждал, ругался матом, даже готов был бить посуду от безысходности, но на невозмутимого Гошу реакция нервного соседа никакого впечатления не производила. Что творилось в голове у Гегеля, было известно одному Гегелю. Ну или Абсолютному духу, что, по словам того же Фейербаха, одно и то же. С другой стороны, более интересного и понимающего собеседника в ближайшем окружении Феди пока что не было. Пожалуй, правильнее всего будет сказать, что он ненавидел Гегеля немножко меньше, чем весь остальной мир, и был ему безмерно за это благодарен. — Второй закон диалектики, — проговорил тем временем Гегель, и забормотал что-то невнятное. — Чем возиться со своей диалектикой, лучше бы ты вовремя испорченную еду из холодильника выкидывал, — мрачно заметил Федя, садясь на кровати. — Суп уже второй месяц там стоит, наверное. Жизнь, которая в нём зародилась, скоро обгонит нас в развитии. — О, точно, — невозмутимо кивнул сосед. — Второй закон диалектики — переход количества в качество. — Что, прости? То, что Гегель любил играться с противоположностями, в общем-то, ни для кого секретом не было. Но количество и качество — это вообще бред какой-то. — Достаточно долгое нахождение супа в холодильнике изменило его состояние, — снизошёл до объяснений Гегель. — И если качество — определённость, тождественная бытию предмета, то есть наличие качества подразумевает наличие предмета, а отсутствие качества — отсутствие предмета, то само наличие определённости подразумевает предел, то есть то, что предмет не один. А определённость, безразличная к бытию предмета, есть количество… — Тебя без бутылки не поймёшь, — констатировал Шеллинг, и поднялся с кровати, чтобы достать из холодильника пиво. Всё равно не спят, чего уж теперь. — Ты всегда будешь моим поводом напиться, Гоша. — Как будто тебе повод нужен, — хмыкнул тот, принимая из рук соседа вторую бутылку. Некоторое время они сидели в относительной тишине, прерываемой неразборчивым бормотанием Гегеля. — И третий закон диалектики, — сказал он наконец. Федя поставил на пол пустую бутылку, забрался на кровать с ногами, прислонился к стене и вздохнул. С одной стороны, то, что они доползли до третьего закона, было плюсом. Слабость Гоши к священной тройке была прекрасно известна всему факультету, если не университету — следовательно, третий закон означал, что пытка рассуждениями Гегеля скоро закончится. С другой стороны, по мнению Феди, и двух законов было многовато. Тем более — в половине четвертого ночи. — Слушай, а почему все время три? Вообще, противоположностей же две, так может, и двумя законами обойдёмся? Но попытка отправить наконец болтливого соседа в постель не удалась. — Тебе волю дай, ты всё бытие к одному закону сведёшь. Который будет звучать как «Один хрен». И это в лучшем случае. — Н-е-е-е-е-т, — простонал Шеллинг, бессильно падая на кровать и перекатываясь на спину. Это «Нет», конечно, не было попыткой отрицать, что тождество было основой его философских взглядов. Но перспектива слушать это бесконечное бормотание до самого рассвета не прельщала. — А действительно, — хмыкнул Гоша. — Третий закон диалектики — отрицание отрицания. Спасибо, что подсказал. — Я тут вообще-то не отрицание отрицал, — заметил Шеллинг, больше из вредности. Поспать ему уже в любом случае не удастся, так хоть отомстит за свой недосып. Но Гоша от него просто отмахнулся. — То есть переход в новое качество совершается после преодоления старого качества и вторичного принятия в новом виде того, что было накоплено на предшествующей ступени. Федя обессиленно прикрыл глаза, больше не пытаясь ни уснуть, ни найти хоть какой-то смысл в словах соседа. Сознание, измученное бессонницей, было неспособно помыслить даже простейшую философскую категорию — стол, не говоря уже о более сложных материях, поэтому Шеллинг мрачно пялился куда-то в пустоту, не придавая своим действиям никакого содержания. По большей части, его сознание в этот момент мыслило в лучшем случае само себя. Сквозь это невнятное состояние недо-сна он смутно почувствовал, как к нему подсел Гоша и протянул ещё одну бутылку пива. — Совсем я тебя замучил? — спросил он без особого сочувствия. — Да, — честно ответил Федя, не слишком надеясь на извинения. Их и не последовало. — Но надо отдать тебе должное, ты хотя бы и не ждёшь, что тебя поймут. В отличие от Фихте, например, — добавил он после паузы. — Да что там понимать-то? — взвился Гегель, и Федя понял, что разбудил дракона. — Слушай, давай только не про диалектику хотя бы? — попытался он перевести разговор в мирное русло. — Хорошо, не про диалектику. Давай про Абсолют, — кивнул Гоша и встал, чтобы достать из холодильника что-нибудь покрепче. Благо, хотя бы в этом смысле Абсолют у них таки был. Остаток ночи обещал быть долгим.