🌵
Чимин не хочет признавать, что следующие несколько дней он думает о том парне в коже, но это всё-таки так, и он даже успевает слегка пофантазировать на его счёт. Это лишь какие-то нелепые сценарии их встреч, не более. Парень просто оказался вполне во вкусе Чимина, а ещё он не может отрицать, что эта милая, пусть и короткая улыбка, задела его гейское сердце. Благодаря этому мимолётному действию, этот парень кажется Паку добрым и не говнюком, что важно. В купе с его внешностью и, да здравствует вся меркантильность мира, Чимину очень стыдно, дорогой машиной, он просто десять Аполлонов из десяти. Кто бы мог подумать, что Чимин сможет полюбить этот дом с новой силой, когда ему сказали, что эту заброшку через дорогу купил какой-то "разрисованный парень". Шанс увидеть его снова растет на глазах. Это ему рассказывают спустя всего несколько дней после его приезда. Они с семьёй отдыхают на улице, жаря мясо и обсуждая все и всех. — Ну вот что за дебилом надо быть, чтобы разрисовать себя? Много ума что ли? Умный бы человек пошел на это? Дебил, одним словом, — отец не унимался уже несколько минут, повышал голос и плевался, выражая всем своим видом то, как сильно он презирает этого парня. — Да ещё и волосы эти его фиолетовые... Ну вот разве нормальные мужики начали бы краситься? Фу, позор! Ещё и хвостик этот, — начинает по-новой и по-новой. Слушать это надоедает довольно быстро, к тому же, если тема зашла про волосы, то Чимину не укрыть свои даже под кепкой, а это значит, что скоро нечто подобное ему надо будет выслушать и в свой адрес. Пак решает воспользоваться возможностью и уйти в дом за овощами, нарезать зелень и остаться там лишние пять-десять минут, чтобы посидеть в телефоне и отвлечься. Ему нужны силы, чтобы выдержать все это. Чего Чимин не ожидает, так это того, что выходя из дома, он среди своей семьи увидит спину незнакомого ему человека и фиолетовый хвостик. Это происходит неосознанно, но Пак успевает замереть на секунду, не веря в свою удачу и неудачу одновременно. Удача в том, что нет сомнений, кому именно принадлежит эта спина в его чертовом доме. Неудача заключалась в том, что даже чтобы дойти до соседнего магазина, люди одеваются приличней, чем Чимин сейчас. Растянутая майка с достаточно глубоким вырезом, баскетбольные шорты, сланцы и кепка. В таком только кур завоёвывать ночью (они все равно в это время ничего не видят). Пути назад нет. Семья уже успела его заметить, как и парень, что обернулся и окинул внимательным взглядом Пака с ног до головы. Что точно он думает, сказать невозможно. Парень, судя по всему, понимающий и простой, опять никаких высокомерных улыбок или приподнятых бровей. Он просто улыбнулся и кивнул уже знакомо, как будто они старые знакомые и у них есть общий секрет. Между ними как будто... понимание. Вау. — А это наш младший сын, Чимин, — представляет его мама, когда сам Чимин подходит к небольшому столику, оставляя там тарелки с нарезанными овощами, и протягивает в ответ руку для рукопожатия. Они большие, сильные и немного грубые на ощупь. А самое прекрасное, что Чимин без особого зазрения совести сейчас рассматривает рисунки на руке, все также продолжая держать чужую ладонь в своей и переворачивая ее, чтобы рассмотреть все изображённое со всех сторон. Это возможно грубо. Никто не давал ему разрешение так откровенно пялиться и держать так долго чужую ладонь, довольно двусмысленно. Но и освободиться никто не пытается, напротив, парень тоже разворачивает руку Чимина запястьем вверх, где у Пака красуется чёрное "13". Прежде чем кто-то успевает что-то сказать, Чимин поднимает глаза и только мотает головой из стороны в сторону, чтобы его не выдавали и не говорили об этом здесь. Получает одобрительный кивок. Так просто. Это может показаться странным, но такое чувство, что этот парень, чье имя он все ещё так и не узнал кстати, понимает его семью и его положение. Он говорит какие-то правильные вещи в кругу его семьи, на едкие замечания отмалчивается, не спорит, не показывает, что его задели, выносит все гордо. Такое чувство, что научен, уже и сам знает, как нужно вести разговор с такими людьми, как родители Чимина. Это неловко. В первую очередь для самого Чимина. Все накинулись на Чонгука. Да, в процессе разговора Пак все-таки выцепил имя нового соседа. Чон Чонгук, двадцать четыре года, ребенок из не самой бедной семьи решил построить себе небольшое, по меркам должно быть "не самой бедной семьи" убежище. Зашёл он из чистой вежливости. Хотел предупредить, что в скором времени будут начаты работы, извинился заранее за шум, мусор и прочие прелести строительства. Очень вежливый, если, конечно, это не предлог. Выглядит по-прежнему для родителей Пака как красная тряпка для быка. Чуть удлиненная черная футболка, которая, как уже ясно, не скрывает рисунки на руках, рваные на коленях джинсы, которые тоже могут вызвать приступ обильного слюноотделения от старшего Пака. Но не сейчас, не в лицо, а потом, когда он будет поносить Чонгука, когда самого Чона рядом не будет. Фиолетовые волосы все так же в хвостике, только несколько передних прядей выпадает. Все: семья, друзья семьи - в какой-то момент отвлекаются, не замечают, как Чонгук, встретившись взглядом с Чимином, легонько мотнул головой в сторону ворот и они оба скрылись за ними. — Прости за них, — первым делом извиняется Чимин, потому что и правда неловко, считает нужным. — Это... просто они, — говорит тоже, что и себе обычно. — Да без проблем, — голос этого Чонгука глубокий и успокаивающий. — У меня есть опыт общения, с чем то... подобным, — подбирает последнее слово, явно пытаясь не быть грубым. Ну точно, как и думал Чимин. — Семья? — пробует Пак. — Нет, — отвечает очень бодро и с улыбкой. — Где-то по работе, где-то друзья семьи и даже просто незнакомые люди. Я думаю, ты знаешь, каждый желает высказать свое драгоценное мнение, — говорит с усмешкой, но не злостью или обидой. Чимин мычит в знак понимания, но как продолжить диалог не знает, зато начинает Чонгук. — Тринадцать? — Что? — не понимает сначала Чимин, а потом видит, как Чонгук указывает на его запястье. — Аа. Ты хочешь узнать про символизм? — начинает чувствовать себя уже чуть уверенней, из-за того что вдали от посторонних ушей и потому что его тема. Пак Чимин так-то не замкнутый и не забитый, просто слишком скованный среди тех, с кем вообще-то должен быть открыт, наверное. — Если не слишком личное, — опять говорит слишком понимающий парень. — Это вызов, — поясняет Чимин. — Если издалека, то в нашей семье всегда любили черных кошек, хотя считается, что они приносят неудачи. Примерно тот же принцип с тринадцать. Я не суеверный, но таким образом, я вроде как кинул вызов судьбе, если такая существует. И для меня это число не более зловещее, чем любое другое, может, даже наоборот, счастливее. Я родился тринадцатого числа. — В этом есть смысл, — задумывается Чонгук и явно погружается ненадолго в свои мысли, пока Чимин его беззастенчиво рассматривает. — Я правильно понял, что твои родители не знают о ней? — все ещё имея ввиду татуировку на запястье, когда они прогуливаются вдоль домов под палящим вечерним солнцем. Чимин одобрительно мычит, шаркая и смотря себе под ноги. — Они не замечают? Сложно не заметить. — Да, она весьма очевидна, но я всегда ношу кучу браслетов, кофты с длинным рукавом. Мне всегда везло, кажется, — усмехается Пак. Если честно, перед тем как набить ее, он месяц проходил с разноцветными рисунками на запястье, когда был дома. Это были те дешёвые переводные татуировки, которые смывались уже через пару дней. Ему нравилось именно это место и он не хотел уступать, но решил провести такой эксперимент. Даже яркие, крупные рисунки и надписи никто не замечал, так что Чимин решил, что это его шанс. Если хочешь что-то спрятать, спрячь это на видном месте, в его случае сработало. — Твои родители осуждают... — не заканчивает Чонгук пытаясь подобрать слово, пока его не опережает Чимин. — Все. Мои родители осуждают все. Они живут в консервативной коробке, где все вычурное и отличающееся подвергается строжайшей критике и осуждению, — не колеблясь, отвечает Пак. Когда-то это признавать было тяжело, сейчас - просто смирение и факт. — И каково тебе? — неожиданно останавливается Чонгук, от чего Чимин тоже замирает напротив него, смотря уже в глаза друг друга. Стоит пожаловаться или стереть углы? — Когда учился в школе и жил дома, было тяжело. Мне казалось, что я ошибка, что я разочаровал их, что я какой-то неправильный и мне нужно лечиться. Почему я хочу всего того, что под запретом? Почему я на уроках рисую эскизы тату, а потом разрисовываю ими одноклассников или себя? Почему хочу все эти пирсинги, яркую одежду, яркие волосы? Почему я такой неправильный? — все-таки по фактам, решает Пак Чимин. — Но все стало проще, когда пошел в универ. Там были такие же как я, живущие в некой коробке и выбравшиеся на свободу. Кого-то эта свобода убивала, словно птенца, пытающегося взлететь, но все-таки потерпевшего неудачу и упавшего из гнезда, а кто-то учился летать и воспарял. Все ещё не знаю, кем был я. В какой-то момент просто понял, что лучше быть собой и жить так, как хочется мне, чем жить по чьим-то стандартам, которые меня ограничивали. Но они все ещё дороги мне, в какой-то степени, так что временами я притворяюсь кем-то другим на пару дней в месяце, чтобы все оставшееся время летать, вверх или вниз, не так важно. Чонгук явно сражён и смотрит с некоторым восхищением, а потом поджимает губы и тянет их в улыбке. — Ты потрясающий, Пак Чимин, — признается очень легко и с гордостью. — Да, я такой, — принимать комплименты это навык, которому Чимин учился годы и наконец освоил. — Так значит никаких цветных волос? — снова продолжает идти вдоль дороги Чонгук. — Только натуральность, — следует за ним Чимин. — Никаких тату? — Они только у зеков. — Никакого пирсинга? — Они только у дебилов, — говорит интонацией своего отца, выделяя особенно остро последнее слово. — Никаких мальчиков? — в потоке всех вопросов задаёт самый главный, должно быть... Чонгук и смотрит с особой заинтересованностью. А Чимин почти попался, но смотрит в ответ на Чонгука с улыбкой, давая свой негласный ответ. — Ответ тот же, что и про волосы, — то есть, естественно, натуральность. Оба отворачиваются с усмешкой, получая то, о чем уже успели догадаться. — А что насчёт тебя? — снова начинает Чимин и уже сам указывает на забитую руку парня. — Можешь что-нибудь рассказать, — разглядывая замысловатые рисунки и поспешно добавляя слегка игривым тоном. — Если не личное. Даже такую небольшую шутку оценили и одарили улыбкой, а затем начали рассказ про рисунки, не про все, какие-то старательно избегали, на что Чимин понимающе мычал. Диалог с рисунков на теле плавно перешёл в другую тему, а затем в следующую, так что стоять под жарким июньским солнцем оказалось невозможно и они переместились в машину Чонгука, что стояла у недавно купленного дома. Ещё плюс одна мечта Пак Чимина сбылась в тот момент. Он сидел в охрененно дорогой машине, со всеми этими подсветками и кожаными креслами, в сланцах и баскетбольных шортах. Они разговаривают ещё несколько часов, пока на улице, к удивлению обоих, не становится темно, а Чимин не осознает, что свалил вообще с барбекю в честь его приезда. Неловко вышло.🌵
Проходит почти месяц с их знакомства. Они не видятся часто. Чонгук все ещё работает и не имеет поблизости дома, приезжает, чтобы проверить начавшийся процесс строительства и, возможно, делает это слишком часто ещё по одной причине, имя которой Пак Чимин. Чаще они прогуливаются по узким улочкам, сидят прямо на траве, где-нибудь недалеко от заложенного фундамента или тихо переговариваются в машине Чона, как сейчас. — Странно не видеть больше этой развалюхи, — Начинает Чимин, а в голове всё ещё картины старого, пошатнувшегося забора и низенького деревянного дома. — Я проходил мимо и смотрел на него лет десять, наверное, и это всегда была удручающая картина, а ещё это чувство тошноты. — Тошноты? — переспрашивает неожиданного остановившегося Чимина Чонгук. Это не совсем то чувство, что испытывают люди, глядя на какую-то халупу. — Это не совсем хорошее воспоминание. Тебе может не понравится, — замечает Чимин, но точно знает, что если продолжит, то Чонгуку не то что не понравится, он будет в ярости. — И все же? — Я родился и вырос на этой улице, — начинает чуть издалека Чимин, делая глубокий вдох. — Я знаю всех соседей в лицо, пусть и не лично. Я помню, что когда я учился в начальной школе, здесь сгорел дом, — указывает на место, где сейчас стоит двухэтажный кирпичный дом с балкончиком. — А сюда переехали новые жильцы. А в доме, который ты купил, жил старик, — на секунду замирает Чимин и размышляет, стоит ли продолжать. О мертвых либо хорошо, либо ничего. Это неприятное чувство в желудке, что давит. Ещё и этот факт, один день из его жизни, который он скрывал многие годы. — Он хорошо ко мне относился, и я тоже, собственно так, как и может относится ещё дошкольник или только пошедший в начальную школу ребенок. Я бегал как-то около его дома, когда он позвал меня и пригласил к себе. Мы не зашли тогда в дом, а сидели где-то перед ним на старой табуретке, а я у него на коленях, — ёжится Чимин, зажмуривая глаза и старательно пытается не представлять то, что всегда всплывает перед глазами. Все ещё кажется, что Пак может представить эти руки на себе, эти огромные, шершавые, холодные, противные руки, от которых невозможно отмыться. Это дыхание в шею и запах самого старика. — Он трогал тогда меня, как же было противно, но я не мог ничего сделать. Я говорил, что мне надо идти, я хотел уйти, но он продолжал держать меня, трогать меня, смотреть на меня, — как будто оправдывается, как будто бы есть смысл вообще оправдываться, сейчас-то уж что. — Мы сидели так вечность наверное, пока я все-таки не убежал, после того, как он отпустил меня. Легче не становится, а чувство тошноты усиливается, подступая уже к горлу. Странно рассказывать это кому-то. Чимин поворачивается к Чонгуку и видит маску отвращения и полного замешательства на чужом лице. Отвращение бьёт слишком сильно, до тех пор пока Чон не тянет к нему руку и не переплетает их пальцы. — Твои родители знают? — севшим, охрипшим и совершенно бесцветным голосом спрашивает Чонгук. — Нет. Как и любая жертва насилия, а именно такой я себя и считаю, я не стал никому говорить. Я был напуган. А ещё сам не понимал, что случилось. Мне было лет семь-восемь. Я не знал, что такое насилие и домогательство. Я просто знал, что это неправильно. Осмыслил наверное, когда мне было лет шестнадцать или даже старше. Нехватка сексуального образования в школе слишком сильно бьёт в данной ситуации. Хотя, даже знай я тогда, что он со мной делает, я бы все равно, мало что смог сделать. Я стал бояться его. Обходил стороной, убегал, когда видел. А знаешь, что сделал он на следующий день? — не ждёт ответа, продолжает, ощущая, как хватка на его руке усиливается, явно выражая всю злость парня, сидящего рядом. — Он передал родителям мешок конфет и сказал им, что это для меня, потому что я хороший мальчик. Как отвратительно. Родители же, конечно, не догадывались. Пак Чимин — милый, светлый, воспитанный ребенок, и как уже следовало догадаться, не умеющий никому ни в чем отказывать, как не мог покорить сердце старика. Но кто ж знал, что кажется не только сердце старика смог покорить малыш Чимини. Родители думали, что ребенку дали конфетки за внимание к несчастному, а Чимин выкинул их все, зная, за что именно они были получены. — Какой же он урод, — не сдерживается и шипит Чонгук. — Он не жил потом долго, — без особого сожаления замечает Чимин. — Мне приятно думать, что это была карма, но на самом деле он просто, скорее всего, спился, — поднимает глаза на Чонгука и видит весь спектр эмоций на чужом лице. — Ты сделал мне одолжение, знаешь? Я сказал, что ненавижу этот дом и меня тошнит от него, именно потому, что он стоял тут все это время. Пусть разрушенный и разваливающийся, но он был здесь и не давал забыть. Так что, когда ты первый за последние лет десять наконец купил его, у меня появилась надежда, что ты превратишь это место во что-то прекрасное, непохожее на то, что тут было, даже на один процент. Ты построишь потрясающий большой, светлый дом, обнесешь его высоким забором и высадишь цветы или плющ, вместо всех этих зарослей, что были до этого. Ты спас меня, просто знай это. Хотелось сказать что-то хорошее и ободряющее, чтобы скрасить эту ложку дегтя. Но Чонгук решает по своему, тянется через подлокотник кресла и заключает в свои крепкие, такие теплые и слишком уютные объятия, от комфорта которых Чимин по началу теряется, а потом готов просто раствориться в них. — У тебя же было что-то хорошее в детстве, да? Что-то помимо педофила-соседа или консервативных и дохера грубых родителей? — прижимая макушку Пака к своей груди и касаясь ее губами, шепчет Чонгук. — Вообще, много хорошего было. Просто вспоминается почему-то только плохое, — бубнит Чимин, вдыхая уже ставший таким родным, запах Чонгука. — Как-то раз, мальчик на этой улице кинул мне в голову камнем... а нет, это тоже не то... — О боже, — не сдерживается Чонгук и всё-таки прыскает от смеха. — Вообще, этот случай с камнем помог мне увидеть мою гомосексуальность. По крайней мере, это мой первый осознанный раз, когда мне и правда понравился другой, тогда ещё мальчик. Я боялся выходить из дома опять, потому что думал, что в меня снова кинут камнем, но другие дети с улицы поддержали меня и были рядом. Я помню смутно только одного из тех детей. Он был выше и очень красивый. За точность фактов не ручаюсь, ибо перед лицом только размытый силуэт и имя, которое так и вертится на языке, но произнести я его не могу. Он был тогда особенно внимателен ко мне, очень добрым, и я хотел дружить с ним, но он быстро уехал. Не знаю, может он и вовсе не жил на этой улице. Чонгук на секунду замирает, даже кажется не дышит, а потом расцепляет руки и чуть отодвигается от Чимина. — Странно, наверное, что я говорю это только сейчас, но возможно, есть шанс, что это я был тем парнем. Не тем, кто кинул в тебя камень, а вторым, — говорит неуверенно и явно ожидает, что ему не поверят. Чимин непонимающе хлопает глазами и хочет уже пошутить про сценарий какой-нибудь дорамы, где все герои оказываются друзьями детства, связанными в прошлой жизни или родственниками. — Я никогда не говорил, почему хотел купить дом именно здесь. Давай признаем, есть районы и получше, но на самом деле, это именно то место, где я провел свое детство. Когда-то моя семья имела тут летний домик, он был чуть дальше по улице и сейчас там живут уже другие люди. Выкупить его возможности, естественно, нет. Но меня тянуло всегда именно сюда и, когда я узнал, что недалеко от моего старого летнего домика есть свободный участок, я решил, не задумываясь, купить его. Я все ещё до конца не понимал, почему именно здесь и почему я вообще так помешан на этом месте, пока не начал копаться в своих воспоминаниях, и у меня не всплыл в голове невысокий мальчик с пухлыми щечками и такими же губками, которого я тогда считал милым. Каково же было мое удивление, когда я приехал договариваться с подрядчиком и показывать ему участок, и увидел того самого мальчика прямо здесь. Он выглядел уже иначе. Выше, мужественней, ещё красивее, уже без этих щечек, но все с теми же губами, — Чонгук останавливается, опуская свой взгляд на губы Пака, как будто пытается убедиться в своих словах. — Я смотрел на тебя тогда и не мог поверить, что это и правда ты. И все, на что меня хватило, это только качнуть головой и убедиться, что ты все также живёшь в том же доме. — Это первый день, когда мы только увиделись? — задаёт вопрос, который в принципе не важен, но делает это, чтобы дать себе время подумать и переварить все. — Мм, — согласно мычит Чонгук и замолкает, давая Паку время. — Похоже на безумие, — всё-таки признается Чимин. — Не без этого, — соглашается Чонгук. — Сам был первое время немного не в себе. Он покупал дом без особой надежды встретить того мальчика с щёчками, ему просто нравилось это место из-за всех воспоминаний и событий, что когда-то произошли здесь. Но когда все-таки встретил Чимина, посчитал это судьбой, в которую до этого дня даже не верил. — Ты мне нравишься, — не желая больше ждать, признается Чонгук. Это чувство жило в нем слишком долго. Возможно, даже с того дня, когда они впервые встретились взглядами, и росло с каждым днём. — Что? — почти давится воздухом от неожиданности Чимин и смотрит в глаза Чонгуку, который все ещё держит его за плечи. — Подожди, вот так просто? — Просто? — не понимает Чонгук. — Ну как. А как же эта вся мозгоебка. Я должен был увидеть тебя перед твоим домом с каким-нибудь парнем или девушкой, вы должны были обниматься, потом сесть в твою машину, и ты бы помог ему/ей пристегнуть ремень, и вы бы мило улыбались друг другу. Я бы ничего не сказал, обижался, а потом, в момент какой-нибудь ссоры, ты бы сказал, что это была твоя сестра или брат, — Чонгук смотрит шокировано, следом понимающе расплывается в улыбке и принимает правила игры. — А я бы увидел, как ты гулял с каким-нибудь парнем, увидел бы, как ты ярко улыбался ему, заваливался бы на него от смеха. Меня бы съедала ревность, но я бы молчал, потому что выясняют отношения только слабаки, но злился бы. "Меня используют" думал бы я, — говорит очень эмоционально и встряхивает рукой, от чего Чимин начинает заливисто смеяться также, как и описал сейчас Чонгук. Актерская игра - десять из десяти. — Мы бы ссорились, не понимали оба, что происходит, в какой-то момент наговорили бы всякой гадости, о которой даже не думаем, и снова бы загонялись. — Да, — вытирая слезы выдыхает Чимин, — Ты выбрал самый короткий путь из всех возможных. — Согласен, давай сделаем вид, что я ничего не говорил, — непринужденно отвечает Чонгук, уже делая вид, что отворачивается от Чимина. — Ну нет, — придвигается ближе Чимин и делает паузу, чтобы так клишированно заглянуть Чонгуку в глаза и слишком наигранно кажется выдохнуть: — Ты мне тоже нравишься. — Нет, правда, всего этого не было, — остаётся неудовлетворенным Чонгук и делает очередную попытку отвернуться, когда Чимин хватает его за воротник рубашки и двигается вперёд, прижимаясь своими влажными, горячими губами к чужим. Чимин не двигается, просто держит их все также близко, пока не отрывается, и с горящими от смущения щеками все-таки не выдыхает, уже более серьезно: — Ты мне нравишься, Чон Чонгук. На этот раз, не сдерживается уже Чон, двигается вперёд, зарывается рукой в светлые волосы, возможно слишком сильно сжимая их между пальцами, прижимается своими губами к чужим, раздвигает их, посасывает, целует. Их обоих опаляет жаром. Чимин тоже не медлит... Отталкивает от себя Чонгука, перебирается через слишком высокий подлокотник и усаживается к Чону на колени, зарывается в эти фиолетовые волосы, сжимает сильные бицепсы, оставляя небольшой укус на шее, пока эти самые руки сжимают его талию, скользят слишком чувственно вниз по пояснице и обхватывают, впиваются пальцами в его ягодицы. Все это вполне может перейти черту в любой момент, но оба понимают, что трахаться в спортивной машине - не самое удобное занятие. Они останавливаются. Оба раскрасневшиеся и тяжело дышащие, с припухшими губами и с парой следов на шее каждого, а Чимин точно с синяками на ягодицах. — Я потороплюсь, если приглашу тебя к себе в выходные? — тянет Чимин свой пальчик к чужим губам, стирая лишнюю влагу, но за это его только ловят и несильно, игриво прикусывают. — Может быть, но я согласен, — все-таки выпускает чужой пальчик из своего рта, снова жарко целуя, ибо с этим терпеть до выходных точно не получится.🌵
— Нет! — выглядя слишком ошарашено и даже обиженно, выдыхает Чимин, качая головой из стороны в сторону. — Что? — наигранно непонимающе говорит Чонгук, когда подходит к стоящему у ворот дома Паков Чимину. — Нет! — без малейшего контекста произносит Чимин ещё более агрессивно, но все равно тянет губы в улыбке. — Ты не войдёшь в мой дом в таком виде! Нет! На это есть все основания вообще-то. Выходные наступили, родители, как и было запланировано, уехали к морю, оставив Чимина одного, как он того и хотел. И вот Чонгук здесь, почти на пороге его дома, но выглядит так чертовски нагло и вызывающе, что аж зубы сводит. Этот парень имел наглость заявиться сюда в этой чертовой майке, что оголяет его руки, его полностью забитые руки, простите, поправочка, полностью забитые, накаченные, как мать его у Аполлона, с выделяющимся рельефом руки. Это не конец света, конечно же нет. И Чимин так реагирует не потому, что впервые видит чьи-то накаченные руки, хотя кажется, что именно ТАКИЕ впервые. Просто он прекрасно понимает, для кого весь этот цирк. Чон Чонгук, несмотря на то, что ничуть не стесняется своих рисунков, всегда одевался так, чтобы их было видно только на половину. Даже в самую жаркую погоду он умудрялся нацепить на себя рубашку или футболку с достаточно длинным рукавом. Но стоило Чимину пригласить его к себе, как этот парень пустил в ход тяжёлую артиллерию. — Уверен? — подходя уже вплотную и чуть проталкивая Чимина внутрь двора, туда, где их не заметят с улицы, уже говорит тише. — Вообще-то, у меня есть приглашение. Чимина ловят на середине вздоха, крепко обхватывают этими руками его талию и прижимают к себе, впиваясь губами в его, от чего температура обоих поднимается. — Привет, — отрывается от губ напротив Чонгук и понимает, что всё ещё не по приветствовал парня напротив. — Привет, — чуть потерянно, запнувшись, отвечает Чимин. — Давно не виделись? — задаёт именно вопрос, ибо прием и впрямь был достаточно жарким. — Конечно. Целых вчера, — отвечает очень коряво, но для обоих достаточно понятно. Вчера они сидели в машине Чонгука, ну и... там тоже было достаточно жарко. — Покажешь дом? Чимин согласно мычит и тянет Чонгука за собой. Показывать особо нечего. Его дом не похож на музей с трофеями. Там два этажа, где на первом - гостиная и кухня, а на втором - спальни, его и родителей. Они не заходят практически ни в одну комнату. Только ради приличия Чимин предлагает Чонгуку чай, на что тот только хмыкает и говорит, что как-нибудь потом. На втором этаже, Чимин провожает Чонгука в свою комнату и, как будто, сам видит ее впервые. Она кажется ему такой скучной и невзрачной, как и сам дом по своей сути. Здесь тоже нет ничего, за что бы мог зацепиться глаз. Ни тебе плакатов на стене, что должны были остаться от бурной юности, ни фотографий или рисунков. Здесь только кровать, книжные полки, письменный стол и небольшой шкаф. Так сразу и нельзя сказать, кто именно тут живёт. — Тут мило, — пытается быть вежливым Чонгук, но сам оборачивается к Чимину и смущённо улыбается. Это он старается быть тут милым и не смущать хозяина комнаты своим молчанием. — Скорее обычно. В самом ужасном значении этого слова. — Обычно, — повторяет Чонгук. — Не так плохо. Пустота собственной комнаты сейчас не так сильно задевает, как в детстве. Тогда хотелось самовыражаться, но все, что нравилось, поддавалось осуждению и критике, было неправильным. И, чтобы избежать всего порицания к тому, что в действительности доставляло ему удовольствие, он превратил свою комнату в белый лист. Она стерильна как в прямом, так и в переносном смысле. В подростковом возрасте он не мог даже выбрать цвет обоев для комнаты, чтобы не вызвать задевающих его комментариев. Он избегал любого осуждения, ибо и без того ощущал себя слишком неправильным. Белый цвет ему казался достаточно нейтральным, чтобы избежать всего того, чего ему не хотелось слышать. Сейчас это кажется неважным. Его комната в общежитии другая, не такая как тут. Там есть его собственный угол, куда он может повесить рисунки, плакаты и фотографии, не боясь осуждения, потому что в том мире он сосуществует только с теми людьми, что принимают его таким, какой он есть, а все прочие, желающие высказаться, не удостоены его внимания. — Вообще, — решает, наконец, разрядить обстановку Чимин и подводит Чонгука к окну. — Я хотел бы, чтобы ты сделал свою комнату напротив моих окон, — и отходит в сторону, чтобы показать Чону то, на что именно выходит его окно. Со второго этажа, как на ладони, видно только зарождающуюся стройку, сброшенные от снесенного старого дома доски, кирпичи, и машины. Чимин заходит за спину Чонгука, из-за чего не имеет больше возможности видеть все то, что видит Чон, но зато ему открывается ещё более прекрасный вид: широкие плечи и подкаченные руки. — Я бы хотел, — начинает Чимин, обвивая талию Чонгука руками и пальчиками потихоньку забираясь под эту чёртову майку, оглаживая подтянутый живот. — Чтобы холодными зимними вечерами в этой пустой комнате я бы включал свет, подходил к окну и видел напротив тебя в окне твоего дома, и моя до рези в глаза обычная комната превращалась бы в обитель похоти и разврата только потому, что я бы начинал раздеваться у тебя на глазах, пока ты все ещё оставался бы там, а я здесь, — прижимается своей грудью к широкой спине, из-за чего встаёт на носочки, потирается пахом о чужой зад и продолжает шептать на ушко, пока не ощущает, что Чонгук уже тяжело дышит. Чон перехватывает руки Чимина и направляет их ниже, давая почувствовать все свое нарастающее возбуждение. Это так завораживает. Несмотря на то, что руки Пака буквально направили к тому месту, куда именно Чон хочет, чтобы он прикоснулся, это было бы слишком просто и не так интересно, как если бы Чимин начал водить пальчиками и поглаживать вокруг члена, но не касаться его напрямую, только мимолетно, как будто случайно задевая. — Мы были бы как те многие парочки или друзья, что жили в домах напротив и могли переговариваться, лишь открыв окно. Чимин выдыхает последние слова в шею Чонгука, прижимаясь к ней губами, целуя, когда Чон заводит свои руки за спину и обхватывает ягодицы Пака, прижимая его к себе ближе, теснее, заставляя его потираться об себя, тоже возбуждая и не оставляя без внимания. Горячее дыхание щекочет кожу, но все ещё хочется большего. — Тебе нравится такое? — разворачивается Чонгук быстрее, чем Пак успевает сообразить, и подхватывая его за бедра, усаживает на подоконник. — Ты же понимаешь, что дразнить таким образом будешь не только меня, да? — целует влажно в губы, выплескивая хотя бы часть своего возбуждения, чтобы не взорваться, сжимая чужие бедра. — Что ты будешь делать дальше? Что будет после того, как ты разденешься? Мы будем оба мастурбировать, глядя друг на друга? Или ты продолжишь дразнить меня? — не унимается Чонгук, идя поцелуями по линии челюсти, прикусывая, спускается вниз и делает тоже самое с шеей, пока Пак комкает ткань на его спине и послушно откидывает голову назад, чтобы было больше места для действий. — Я думаю, что просто сбежал бы потом к тебе, как только понял бы, что мы оба достаточно возбуждены. — Как гуманно, — смеётся Чонгук, ясно довольный таким исходом. — Ничего же, если мы совсем ненатурально опорочим твою кровать? — Если она не станет после этого радужной, то нам придется повторить, — цепляется крепче за чужие плечи Пак, когда его поднимают с подоконника, несут всего пару метров до кровати и опускают на нее. — Даже не обсуждается, — соглашается Чонгук, сразу же протягивает руки, чтобы стянуть футболку Чимина и замирает, когда видит черные буквы на ребрах. — Они и это ни разу не заметили? Располагается между разведённых ног Пака, наклоняется ниже и целует надпись, что чуть ниже соска, пуская мурашки и заставляя Чимина ёрзать. — Приступы эксгибиционизма вызываешь у меня только ты, так что я ни разу не попался ещё, — сдавленно стонет, когда Чонгук на последних его словах поднимается выше и вместо черных букв лижет и прикусывает его сосок. Чонгук стягивает свою майку, позволяя Чимину несколько минут жадно поглаживать его рисунки и разглядывать их, сжимать короткими пальчиками кожу, а затем избавляет обоих от остатков одежды. — В тумбочке? — спрашивает Чонгук, когда внизу уже тянет и когда он членом неосознанно начинает потираться об пах Пака. — Во истину магическое место, — утвердительно качает головой Чимин и успевает укусить плечо Чона, когда тот потянулся через него. — Я растягивал себя, — еле слышно произносит Чимин, когда Чонгук подставляет смазанный палец к его входу и тот довольно легко входит. — Ты явно не на чай меня звал, да? — наклоняется к чужой груди Чонгук, проводит языком по ложбинке, проходится в сторону и спускается к соскам, когда вставляет без особого труда и второй палец. — Ну, мы все ещё можем, конечно, только если ты хочешь, — Чимин и сам прекрасно видит, что нет. Чонгук сейчас хочет далеко не чая, и это его как никогда устраивает. Он тянет свои руки выше, зарывается в волосы и притягивает Чонгука к себе, чтобы прошептать в губы. — Да вставь уже, мы оба знаем, что я готов. Чонгук на это только улыбается краешком губ, наклоняется к чужим губам и целует долго, но не углубляет. Отрывается уже через несколько секунд, чтобы протянуть руку за презервативом. Входит чертовски медленно, следит за каждой реакцией Пака, пока тот сжимает простыни между пальцами и сам толкается вперёд, насаживаясь глубже. — Я могу двигаться? — утирая пот с виска Чимина и следом целуя туда же, учтиво интересуется Чон, и, получая согласие, делает первые небольшие толчки, давая привыкнуть. Руки Пака вцепляются в плечи Чона, оставляют поверх черных рисунков красные полосы от ногтей, но лишь от удовольствия, и гнется в пояснице тоже именно от этого. Движения становятся быстрее, размашистее, а вскоре хаотичными. Чонгук вставляет на всю длину и замирает так, нагнувшись над Паком и ловя своими губами его сбившееся дыхание, пытаясь поцеловать его так, но получает в ответ лишь выдохи, смешанные со стонами. Продолжает делать размашистые толчки и замирать внутри, выводить бедрами круги, замечая весь спектр ощущений на лице Пака. — Если продолжишь делать так, то я скоро кончу, ты буквально давишь мне сейчас на простату, — шипит Чимин, сильно впиваясь пальчиками в чужую лопатку, а второй рукой в волосы, нисколько не давая пощады, прямо как ему прямо сейчас. — Это ничего. Мы все ещё планируем окрасить кровать в радужный, — вспоминает Чонгук и назло толкается, проезжаясь по простате и получая в ответ впившиеся в спину короткие ноготки. Чимин не знает, столько раз он пожалел о сказанной фразе, но его буквально размазывают по этой кровати, втирая в простыни его пот, а иногда и слезы (но только удовольствия). В какой-то момент Чимин привычно доминирует, укладывает Чона на лопатки и уже сам двигается так, как ему нужно: все ещё очень глубоко, что нравится обоим, но медленно, из-за чего Чонгук сходит буквально с ума, стараясь подкинуть бедра вверх, а Чимин лишь давит на его грудь и приподнимает свой таз выше, не давая Чону это сделать. — Значит ли то, о чем мы говорили ранее, что мы обязаны как минимум затусить тут до зимы и повторить это уже в моем доме? — перебирая волосы все ещё тяжело дышащего Пака у себя на груди, невзначай интересуется Чонгук. Он все ещё не может выкинуть из головы рассказанную Чимином картину. Как тот после какого-нибудь семейного ужина, где ему говорили про его осветленные волосы, про стиль одежды или за что там ещё обычно осуждают родители, поднимается наверх и, смотря Чону прямо в глаза, начинает раздеваться или трогать себя. Да не важно что, если честно. Сам факт того, что в такие моменты Чимину и правда будет куда сбежать, уже греет душу. — Если честно, я искренне надеюсь, что мы сделаем это не только в твоём доме и не только когда-нибудь зимой, — снова из вредности, кусая чужое плечо, говорит Чимин. — Ты не боишься больше порицания со стороны родителей? — Мне уже не важно их порицание, я просто стараюсь сохранить семью. А ещё я думаю, что они не обязаны знать о некоторых аспектах моей жизни, для своего же блага, — целует место укуса на плече и поднимается выше, чтобы подцепить зубами уже нижнюю губу Чона, несильно оттягивая его. — Я вырос и понял, что не готов жить в той коробке, которая была мне уготована. Мне кажется, что я все-таки тот птенец, что научился летать. А тут уже все зависит от точки зрения. Лечу я вверх, вниз или в окошко одного Чон Чонгука. Если они узнают и откажутся от меня, мне будет жаль, но я также буду знать, что сделал все, что смог. Я просто надеюсь, что любовь сильнее, чем предубеждения и какие-то устаревшие устои. Я не перестану быть собой, не тогда, когда понял, насколько это прекрасно.