Воспитанники Ночи

      В комнате отдыха едва уловимо пахло костной мукой, нектаром и сырой рыбой. Танатос огляделся и, не найдя принца Загрея, не стал задерживаться там. Он обычно обходил это место стороной. Ведь что может раздражать больше чем шум, суета и мельтешение жильцов? Собственная физиономия на доске почета? Острые взгляды теней, оказавшихся на этом свете благодаря ему? Покровительственная нотка в ухмылке Мегеры? Именно поэтому Танатос старался минимизировать время пребывания в комнате отдыха. Сейчас Тан заглянул туда только потому что хотел найти Зага. – Он еще не вернулся, дитя. – тихо вздохнула Никта, материализуясь из темноты восточного крыла Дома Аида. Звук тяжелой ткани ее одежд всегда напоминал Танатосу шорох крыльев совы во время ночной охоты. Мать протянула руку, коснувшись прохладной ладонью его лба, мягко убрала челку. Свет свечей преломился в гранях аметистов на ее браслетах, бросив фиолетовые отблески на темные тени под глазами сына. – Ты... устал, подожди Загрея в его покоях. Я прослежу, чтобы тебя не потревожили раньше необходимого. Танатос не стал напоминать, что выглядеть ни здоровым, ни живым ему не свойственно - то, что для людей - смертная маска, для него обычные черты лица. Он отвел взгляд, не находя в себе сил для того чтобы видеть каким пониманием сияют звезды в глубине материнских глаз. Все же эмоциональность в их семье никогда не была сильной стороной. – Спасибо... мама.       Тонкие брови Никты дрогнули. Вероятно, матери любопытно видеть как меняются ее дети под давлением чувств: сам Танатос - плоть от плоти порождение ее тьмы, и Загрей - не сын, но воспитанник. Ее благосклонное попустительство могло казаться безучастностью кому угодно кроме ее сыновей. Иногда Танатос думал, что склонность созерцать собственное существование со стороны – та черта, что через Никту передалась ее детям от Хаоса. Даже Гипносу. Избыток флегмы, сказали бы ученики Асклепия, если бы осмелились предположить, что в жилах хтонических богов циркулируют те же жидкости, что и у смертных.       Склонив голову в знак благодарности, Танатос проследовал в покои принца. В комнате Загрея было сумрачно и тихо. Зеркало успокаивающе дышало зимней ночью. Разбросанные вещи добавляли комнате ощущения обжитости. Череп циклопа слепо смотрел на гостя пустотой глазницы. Танатос привычным жестом отстегнул плащ, накинув его на череп, и аккуратно поставил косу у изголовья кровати. Замер, слушая густой гул нитей судеб, незримо касающихся заточенного лезвия. Будучи проводником воли мойр, его коса обладала характером не меньше чем великое оружие прошлого, поселившееся во дворике за покоями Загрея, а потому требовала не менее деликатного обращения. Постель Зага кажется непривычно большой без хозяина. Мягкая стеганная ткань тепла под ладонью Танатоса. Из прошлого опыта он знает, каким горячим будет прикосновение к самому Загу, под кожей которого бьется такая красная, такая смертная кровь, похожая разом на скоротечные воды Стикса, и на тягучий жар Флегетона. Танатос не может сохранять привычную холодность вблизи этой дикой смеси. И ведь не надо. Внутри что-то трепетно сжимается от этой мысли, словно напоминая, что в числе детей Никты есть и Эрот, более походящий на олимпийцев, чем обитателей подземного мира, но все же несущий в себе печать Первородного предка. Хоть Тан почти не помнит брата, рано покинувшего царство теней, он видит куда приводит смертных этот взбалмошный бог. Загрей чем-то напоминает Эрота. Своим пылом, наверное. Это завораживает: смотреть на то, как страсти вскипают в крови принца, толкают его в крайности... Танатос трет ладонью грудь, странное тянущее чувство.       В словах Никты больше правды, чем ему хотелось бы – он устал. Да, богу смерти не нужны выходные и перерывы, ведь он не более чем орудие в руках мойр. Он срезает нити судеб, тем самым помогает вращать мировую ось – не более. Но это не значит, что он не может отдыхать. Технически, он работает всегда ведь хрупкие скорлупки людских жизней так легко ломаются. Просто не всегда он обязан быть прямо там, где кто-то умер всем собой. Отголосок смерти есть в любом воплощении жизни. Иногда этого достаточно.       Постель Загрея принимает Танатоса в свои объятия. Он просто подождет. Пока не пройдет тянущее чувство в груди. Пока принц не вернется. Краем мысли он отгоняет ненавязчивое присутствие Гипноса, не желая проваливаться в дрему, но в итоге позволяет себе сдаться. Едкий смех брата только мерещится в сумеречных сплетениях сна бога смерти. Под невесомыми касаниями Гипноса зыбкие мечты смешались с переменчивой реальностью. Сны материальны и в них Загрей сидит на берегу Леты, болтает ногами в ее туманных водах и пламя, обнимающее стопы принца, насыщает клубящиеся потоки реки закатно-красным цветом. Загрей улыбается ему во сне и протягивает руку. На его виске запеклась кровь после схватки, запятнав золотое сияние венка. Такой живой. Тан опускается рядом. Потоки Леты сладко пахнут миртом. Танатос прикасается к груди, там больше нет того, что он так и не назвал тоской.

***

      Тьма подземного царства улыбается губами Никты, когда на зеленых лугах Элизиума карминными кляксами расцветают бутоны роз там, где между возвеличенных теней прошли танцуя Эрот и Антерос, совсем еще мальчишки так не похожие и похожие на нее, как все они: ее воспитанники, ее дети.