***
В конце концов, он не трус. А только трус упустил бы такого незаурядного врага. Да, несмотря на все свои внутренние разногласия, Колонна считал Борджиа незаурядным. Хотя бы потому что никто другой в Риме, да и в семейке Борджиа не привлекал внимание Марко Антонио столь…длительным образом. Сейчас все это кажется пустой, наивной отговоркой. Никчемным способом утихомирить собственные, как ему тогда казалось, греховные помыслы. Марко Антонио Колонна никогда не мог бы назвать себя религиозным человеком наедине с собой, но проснувшись как-то поутру на мокрых простынях, с именем проклятого Борджиа на устах, ощутил дикий стыд, вперемежку с брезгливостью, ненавистью к себе и суеверным страхом. Подвигая к себе ближе виноград, Марко Антонио усмехается совсем беззлобно. Сейчас уже все эти чувства позади. Прикрыв глаза, он продолжает вспоминать, думать, анализировать. Так когда же он понял, что его искренние чувства, касательно Борджиа далеки от ненависти? Ах да, примерно после утреннего конфуза. Сначала он внезапно стал избегать Чезаре, похоже дав тому выдохнуть хоть на время. Ему, но увы не себе. Жизнь без Борджиа казалась нервной и тоскливой, порой он едва замечал, как проходят дни. Марко Антонио не бездействовал, пытался найти хоть кого-то, с кем можно сцепиться и вновь ощутить тот прилив пугающей одержимости, к которой он, несмотря ни на что, привык… Но ни один житель Вечного города не одарял его и половиной тех эмоций, что давал ему почти безвозмездно Чезаре Борджиа. Ни один. Что ж, ему не оставалось ничего другого, кроме как вернуться к прежней игрушке. Вернуться голодным, злым и, точно обезумевший хищник, рвануться в бой с удвоенной силой. Око за око, зуб за зуб. Они мстили друг другу, словно изголодавшиеся звери, стремившиеся любой ценой отхватить друг от друга кусок. В очередной раз совершая желаемую месть, Колонна вспоминал историю своей семьи, вызубренную на зубок еще в раннем детстве. Изобретение вендетты – бесспорная заслуга их славного рода. А он усвоил семейные уроки достаточно крепко, как и полагается достойному наследнику. Неизвестно куда бы зашел этот порочный круг, не остановись Чезаре однажды. Меньше всего ждал Марко Антонио милосердия от Борджиа. Меньше всего думал, что будет благодарен ему за это. - Дяде нельзя портить отношения с Колонна! – с отчаянием прошипев сквозь зубы, Чезаре со стуком бросил нож на стол, отчего в ушах оцепеневшего от страха и предчувствия боли Марко Антонио гулко зазвенело. – Мы проучим его позже. Дальше все смешалось в одно. Разочарованный, но соглашающийся голос Хуана, шепот Фарнезе и визг Медичи и хриплое, тяжелое дыхание Чезаре, глядевшего на него с каким-то странным отчаянием. Тупо уставясь в светло-голубые глаза, Колонна медленно осознавал происходящее, пока в голове яркой искрой не вспыхнула мысль. «Это акт епископского милосердия Борджиа». Милосердие Борджиа. Ему хотелось рассмеяться, видит Бог. И, сидя ночью на полу в своих покоях, прижимая к себе указательный палец, с которым чуть было не расстался, Марко Антонио с необъяснимым упорством перебирал в голове выражение лица Чезаре. Широко распахнутые бледные глаза, словно горевшие светлым огнем в обрамлении темных волос. Заостренные черты, словно выпирающие на бледной коже, казалось они режут не хуже ножа, которым Чезаре намеревался сегодня откромсать ему палец. Право, в худощавом, нервном Чезаре Борджиа не было ничего стоящего, кроме…его отчаяния. Он жил постоянно, словно на грани какого-то безумия, и эта странная, почти самоубийственная отчаянность приводила его к таким решениям, на которые мог бы решиться только фанатик, безумный в своей вере человек. Вот только в сердце Чезаре Борджиа, Марко Антонио был уверен, не нашлось бы и капли подлинной веры. Равно как и в сердце самого Колонна. Прикрыв глаза, Марко Антонио с наслаждением рассмеялся, как не делал наверно уже очень давно. Вот почему они с Чезаре в итоге сошлись. Он должен был догадаться намного раньше. Они оба безбожники. Простой и, в то же время, страшный в своей сути ответ. Оба они никогда не были преданы церкви, не жили ею, не впускали ее в свою душу, соблюдая при этом все предписанные обряды. Чезаре пытался какое-то время, но церковь отвергла его, словно проклятое дитя, чужеродное собственной матери. Марко Антонио лишь желал свержения Борджиа, проклятых Борджиа, которые были всего лишь людьми, которым посчастливилось, благодаря изворотливости и лживости – всему, что противоречит церковным постулатам – вознестись столь высоко. И чем же церковь отблагодарила его? Отлучение от церкви – красивый обряд. Красивый, но столь бессмысленный, что оставил в его обреченной душе лишь облегчение, от снятия своих душных пут. Он даже не расстроился тогда, хоть и сделал для приличия ошарашенный вид. Нынешний Папа отнял, следующий Папа дал. Когда будут свергнуты Борджиа, Джулиано делла Ровере непременно вернет его в лоно истинной церкви. Когда они будут. Он сосредоточил тогда все свое внимание на будущем. Желание свергнуть главного быка Борджиа захватило его разум целиком и полностью. Первые военные победы. Взятие Остии. Он установил французский флаг, вместо римского знамени. Едкое чувство предательства быстро сменилось триумфом и предвкушением. Скоро он сможет насладиться в полной мере поражением испанских выскочек. Поражением семьи Чезаре. Поражением его самого. Как ни странно, от последней мысли триумф плавно затихал. Вместо него в груди возникало странное чувство, а память вновь воскрешала отчаянное лицо Чезаре, с какой-то дикой смесью эмоций смотрящего на него в тот день. Неосознанно вспоминая его, Марко Антонио потирает палец, морщась. Он уничтожит выскочку Борджиа. Похоронив вместе с ним собственные чувства. Он честно не собирается причинять Чезаре вред, когда тот въезжает в ворота на своем красивом скакуне. Может и хотел бы, но память упорно воскресает тот проклятый день, когда он все же не искалечил своего врага. Дурацкая благодарность, вперемежку с не остывшими чувствами, позволяет ему лишь степенно кивнуть ожидаемому гостю, небрежным кивком головы приказывая увести пленника. Чезаре выделили добротные комнаты, хуже чем у него самого, конечно, но все-таки он все еще сын Папы. Очень мстительного Папы. Никогда нельзя в полной мере надеяться на военную фортуну. О грызущих его все это время странных ощущениях Марко Антонио предпочитает не вспоминать. - Как дела в Вечном городе? Я скучал по прекрасному Риму! – за обедом Марко Антонио позволяет себе немного пафоса. Упиваясь своей игрой, он продолжает пристально наблюдать за Чезаре, замечая как тот напряжен и с вожделением косится на еду, краем глаза также стараясь не упускать Колонна из поля зрения. Глупец. Все равно, в нынешней ситуации в выигрышном положении он. Но несмотря на ощущаемое удовлетворение, Марко Антонио не может не замечать взгляд Чезаре, устремленный на него. Наверняка, такой же как и у него самого сейчас. - Вы можете есть, кардинал Борджиа. Еда не отравлена. – цедит он внезапно с прямым благодушием и даже сам не может понять, насколько сейчас искренен и искренен ли вообще. Чезаре остается неподвижен и лишь взгляд светлых глаз становится недоверчивым. Глаза у Борджиа пронзительные, всегда будто видят тебя насквозь. И сейчас они смотрят с такой удушающей подозрительностью, что Колонна хочется отвернуться, а внутри неприятно скребет. Но он лишь очаровательно улыбается и тянется к вину и еде, дабы доказать гостю, что травить столь высокопоставленную особу не входит в его планы. Облизывая сок мяса, искренне смакуя, он невольно обращает внимание на тот самый палец, который человек напротив чуть было не отрезал. - Еда пробуждает столько чувственных удовольствий, не правда ли, кардинал Борджиа? – тягучим тоном интересуется он, увлеченно разглядывая свои пальцы, словно вовсе забыв про гостя. – В такие моменты, знаете, я сильнее ощущаю свой указательный палец, вернее его присутствие. Марко Антонио медленно, почти триумфально раскрывает правую пятерню – целую пятерню. Милосердие кардинала Борджиа. Милосердие. - А знаешь, - внезапно переходит он на «ты». – в ответ на твое милосердие, проявленное в тот день, я готов проявить то же самое к тебе. За одну услугу. – пальцы Борджиа сжимаются, голубые глаза впериваются в него, словно готовы пожрать своим вниманием. Марко Антонио чувствует, как в штанах становится тесно и это укрепляет его решимость окончательно. Еда и в самом деле пробуждает немало чувствительности. – Ты проведешь со мной ночь. Реакция Чезаре – то чего ему хотелось видеть больше всего. Он резко дергается, встает, едва не опрокинув стол, но не сводит взгляда с Марко Антонио. А Колонна всматривается в эти глаза еще пристальнее, ища чего-то похожего на…ответное желание. - Соглашайся, Борджиа, у тебя нет выбора. – выйдя из-за стола и вальяжно пройдя к Чезаре, Марко Антонио наклоняется к самому его уху, разгоряченно шепча и даже не боясь последствий. Все равно не посмеет сделать что-то из ряда вон. – Одна ночь и ты выйдешь отсюда в скором времени и тебя даже поселят в лучших покоях. А если нет, что ж, ты еще долго не увидишь Рим, как и вкусную еду. Ну же, Чезаре, - впервые обращается он к нему по имени, даже не задумываясь об этом. – мы оба знаем, что ты никогда не чтил заветы нашей дорогой церкви. К его чести Чезаре и впрямь не совершает более резких движений. Лишь также наклоняется к уху и рвано шепчет: - Посмотри на себя, Марко Антонио Колонна. Ухмыльнувшись и совсем осмелев, Марко Антонио придвигается ближе, плотнее прижимаясь к бедрам Чезаре своими. - О да, я грешник, еретик! Какой кошмар – твой отец отлучил меня от церкви! – в ответ на резкие движения Чезаре окружающие их стражники выступают вперед, но небрежным движением руки Колонна приказывает им не вмешиваться. – Но вот загвоздка – знал ли твой отец, что своим отлучением лишь усилил мою похоть и вседозволенность? Мне терять нечего, Борджиа. Моя душа сгорит в аду. – раскинув руки, он развязно и похотливо улыбнулся, все ожидая когда же на худом лице напротив покажется отвращение. Но его не было. Вместо этого взгляд Чезаре стал абсолютно нечитаемым, каким-то отрешенным, словно…словно он попал в самую цель. - О, так ты мечтаешь об этом! О том чтобы твой отец сделал с тобой то же, что и со мной, и тогда тебе бы не пришлось исполнять все его прихоти. Что ж, тебе повезло, что я предлагаю тебе то, что точно отвратит твою душу от церковных постулатов на вечность. – прижавшись невыносимо близко, уперевшись пахом в Чезаре, Марко Антонио, прикрыв глаза, закончил фразу. - И тогда ты освободишь свою душу от мук и будешь волен делать то, что пожелаешь. На сей раз пресловутая отчаянность привела Чезаре Борджиа к правильному решению. Растегивая штаны, Марко Антонио прикрывал глаза, думая лишь о том, что в их первый раз он будет сверху. Воспользуется своим правом победителя и хозяина, оттрахав Чезаре Борджиа, словно завтра – всемирный потоп. Их первый раз будет словно последний и ни один из них его не забудет. А их последний раз случится точно не сейчас. В этом Марко Антонио себе клянется.***
Клятва, разумеется, исполнена. Они были любовниками все то время, пока Чезаре пребывал в Остии и продолжили ими быть после возвращения Марко Антонио в Рим. Родриго не снял с младшего Колонна отлучения, но Чезаре уговорил отца о помиловании Марко Антонио. Замаливал грехи он, разумеется, в постели. - Ты ведь позволишь мне отхлестать тебя? В следующий раз? – Колонна в очередной раз наклоняется над спиной любовника, рассматривая шрамы, оставшиеся от плети. Чезаре прекратил наказывать себя за грехи таким образом: они оба решили что это ни к чему. Но шрамы, красующиеся на бледной коже: уже почти затянувшиеся, но отчего-то столь сильно манящие. Настолько, что воображение невольно рисует, как бы смотрелись рядом с ними его собственные. Следы их страсти и…любви. - Я пообещал тебе не возвращаться к этому. Впрочем, - Чезаре переворачивается на спину, расслабленно растягивается на кровати. – на мне еще достаточно грехов, помимо содомии. Ты мог бы наказать меня за это. - Зависть, гордыня, похоть к сестре…- Марко Антонио аккуратно выводит на его груди узоры, надавливая чуть сильнее при упоминании Лукреции. Как он ни старался, чувства к этой рыжей девчонке не получилось изгнать из сердца Чезаре окончательно. Возможно, ее замужество за принцем Бишелье положит им конец. Кто знает непредсказуемого Чезаре Борджиа? – Впрочем, чем лучше я? – он отрывается от груди Борджиа и откидывается на кровати. – Отлученный от церкви грешник, обреченный на вечные муки после смерти, содомит, склонный к гордыне и зависти, да к тому же подстрекающий тебя на братоубийство. Кто из нас больший грешник, Чезаре Борджиа? Просто Чезаре Борджиа. Не кардинал. Снятие сана произошло незадолго после злополучной смерти Хуана Борджиа, на которое столько подбивал Чезаре Марко Антонио. Он желал любимому освобождение от ненавистного сана кардинала, избежание нежеланного будущего, в качестве Папы Римского и, конечно же, места, которое сам Чезаре столь долго вожделел. Главнокомандующий папской армией. Король Италии в будущем. О, перед Чезаре Борджиа, перед своим Чезаре Марко Антонио с удовольствием бы преклонил колени. Сказал бы ему кто несколько лет назад, что он с такой легкостью и с таким обожанием будет думать о Чезаре Борджиа? Колонна бы лично отрезал себе палец, лишь бы не допустить даже мысли в таком окрасе. - Смерть Хуана была не зря, Марко. – поднявшись на локтях, Чезаре пристально посмотрел на него. – Я прославлю имя Борджиа и сделаю то, что мой брат бы никогда в своей жизни не сумел. Ты понял меня? Это могло бы прозвучать достаточно грубо для стороннего человека, но Марко Антонио и ухом не повел. За совместные годы они привыкли к нравам друг друга и ссорились значительно меньше, а выход эмоций находили в спальне. Искоса посмотрев на Борджиа, Марко Антонио приподнялся на локтях и, придвинувшись ближе, поцеловал его, обхватив шею рукой. Затем, оторвавшись от поцелуя, вновь поглядел на лицо любовника. За прошедшие года Чезаре изменился, возмужал. Его волосы стали чуть длиннее, черты – тверже, все меньше он напоминал того мечущегося в поисках себя студента, каким Марко Антонио его помнил. Изменился и он сам – участие в войнах и любовь к Борджиа закалили его, сделав умнее, сдержаннее, опытнее. - Тогда мы на верном пути, Валентино. – произнес Марко Антонио, плотнее прижимаясь к Чезаре, юрко просовывая руку ему между ног. Он всегда восхищался Чезаре Борджиа. Хорошо, что ему хватило смелости это признать.