Медовый хлеб

      Вару не понял, что произошло. Неужели, это говорит Зонт?.. Тот самый неприкаянный мальчишка, неспособный за себя постоять и за честь свою заступиться. Произошедшее ударило под дых; произнесённая Зонтиком фраза была выше его понимания. Буквально несколько секунд назад Вару собирался вдоволь потешить своё самолюбие, осадив ни в чём не повинную жертву. Теперь же он чувствовал себя так, словно его ушатом холодной воды окатили и мукой ещё сверху присыпали: нелепо, жалко и комично. И грязно до кучи — как теперь от этого позора отмыться? Чем восстановить репутацию?..  — Ты… Что ты только что сказал? — пролепетал Вару, опёршись рукой о раскалённые солнцем перила. — Что слышал, — едва окрепшим голосом отвечал Зонтик, — я всегда сносил твои выходки, но более терпеть не намерен.       Вару так и осел: о чём толкует этот малыш?.. Прямо перед ним стоял Зонтик, внешне сильно смахивающий на коротышку из Солнечного городка, в котором проживает Незнайка. Он этих героев из книжки знает, главы которой ему на ночь зачитывал Пик. И хотя басистый голос Пикового короля отнюдь не схож с речью сказочника, журчащей ласковым ручьём, слушать его перед сном он всё-таки любит. Только Вару никому об этом не рассказывает, а то засмеют ещё или вовсе нарекут «малявкой». — Погоди-ка, у меня тут кое-что есть…       Подал голос Зонтик, и Вару притих, ожидая, какую ещё глупость выкинет этот храбрец, неожиданно обретший над ним такую силу. Округлёнными от шока глазами кудряш терпеливо наблюдал за тем, как Зонтик копошится в рюкзаке, прикусив от усердия щеку, после чего извлекает на свет завалявшийся мятый сэндвич. Очень оригинально.       — Держи.       Вару застыл в предвкушении волнующей развязки — исход этого конфуза, казалось, был абсолютно очевиден. Сейчас же он примет из его рук этот нелепый сэндвич — наверняка тухлый и несвежий. Вару в этом не сомневался. Он был тем ещё гурманом, и хотя парнишка не брезгал обваленными в траве яблоками, залежавшиеся бутерброды вызывали у него отвращение. Непонятно ещё, почему Зонтик таскает в рюкзаке эту гадость, когда напротив — булочная, в которой точно отыщется по уценке что-то повкуснее. — И зачем ты вручил мне этот трофей, идиот? Хочешь, чтобы этот бутерброд оказался у тебя на лице?.. Так мы это тебе обеспечим.       Плутовато улыбаясь, Вару принялся за распаковку, нарочито медленно снимая слой за слоем салфетку, в которую был обёрнут залежавшийся хлеб. Как ни странно, смрадного запаха не ощущалось — вместо него, двух собравшихся у булочной ребятишек окружил ненавязчиво сладкий аромат. Развернув бумагу, пиковый валет небрежно осмотрел свою находку: в перепачканных пылью руках он сжимал ломоть свежего, ещё румяного хлеба. — Это… Это ещё что за розыгрыш? — с досадой выпалил Вару.       Зонтик смотрел и улыбался. Улыбался самому себе, Вару, целому миру — бесцельно, с детской открытостью и взрослым ликованием. От вида сморщенной мордашки Вару ему становилось всё смешнее и как будто легче. Словно он пел, а не смеялся, и смех его походил на невинную, но очень светлую мелодию, рождённую наивной добротой и милосердием. — Он не плесневелый, не бойся, — Зонтик отломил кусочек зеленоватого хлеба, бросая его птицам, — просто цвет такой… Сезонный.       Вару так ничего не и понял. — Голуби едят, видишь? Он сладкий, — следующий кусочек Зонтик протянул хулигану, — угощайся!       Вару густо покраснел, осознав всю бессмысленность этой ситуации. Какой хлеб? Какие голуби? Какое, к чёрту, «угощайся»?.. Казалось, он даже позабыл о том, зачем вообще распаковывал этот хлеб и почему так глупо улыбался своей шалости, которая в одно мгновение начала казаться ему грубой и нелепой выходкой. — Можешь делать с ним, что пожелаешь.       А чего он желает? Ещё недавно хотел размазать этот хлеб по лицу мальчишки, после чего наградить его лицо тумаками. Что ещё за фокусы вытворяет этот сопляк? И какого чёрта кусок какого-там хлеба отбил у него всякую охоту наподдать этому наглецу?.. — Да пошёл ты.       С пренебрежением Вару вцепился зубами в ломоть, прикрыв глаза. На вкус хлеб оказался сладким, мягким и… тёплым. Видимо, совсем свежим, только что из пекарни, возле которой Вару ещё недавно собирался того отметелить. — Не люблю сладкое, — поспешно солгал пиковый валет, скорчив недовольную гримасу, — так зачем ты накормил меня этой дрянью? — Это медовый хлеб, — доверительно прошептал мальчик, — его Куромаку любит. Когда мы ссоримся, он неизменно кладёт мне под дверь чашку молока и тарелочку медового хлеба. Он всегда возвращается спустя полчаса и смотрит: если хлеб цел — плохо дело, сильная вышла ссора, нужно время… Если хлеб тронут — значит, всё у нас в порядке.       Вару хмыкнул. На его памяти ни разу не было случая, чтобы Пик решал подобные вопросы угощением. Обычно король просто замыкался в себе, оставляя Вару самого разбираться со своими чувствами. Ни разу он не поднимал руку на своего валета, но и к воспитанию его не приложил никакой руки.

***

      Почувствовав неприятное жжение, Вару молниеносно убрал руку от перил, усердно дуя на красные ладони, покрытые мелкими волдырями. Хлеб выпал из обожжённых рук, крошками приземлившись на асфальт. На хлеб Зонтик не обратил никакого внимания: нырнув головой в рюкзак, минуту-две усердно копошился, после чего ликующе протянул Вару тюбик детского крема и пару чистых перчаток. — Я по-твоему дурак, чтобы ходить в перчатках? — злобно проронил Вару, чувствуя, как в глазах закипают слёзы от непрошенной боли. — Дураком ты будешь, если от них откажешься.       Не говоря ни слова более, Зонтик обильно смазал зудящие ладони кремом, поочерёдно натянув на каждую из них перчатку. Осмотрев проделанную работу, Вару пришёл к неутешительному выводу, что теперь ему как минимум неделю нельзя будет размахивать кулаками; Зонтик же пришёл к выводу более утешительному, что теперь эти кулаки могут быть употреблены во что-то более стоящее и безобидное. — Понравился хлеб? — Совсем нет. — Жаль, — пробормотал Зонтик, неопределённо разведя руками.       Вару же извлёк из-за спины свёрток, стянул перчатки и, преодолевая боль, с трудом распаковал его подрагивающими от волнения руками. — Чего это ты? — покосился Зонтик.       На перебинтованных ладонях Вару лежал свежеиспечённый, похрустывающий ломоть. Вару ничего не сказал: только смотрел поверх мутноватых очков, сквозь стёклышки которых поблёскивали его влажные от слёз глаза, и в глубине них зажглось совершенно новое чувство — сочувствие, вина за свои поступки и… безотчётная надежда. — Давай будем друзьями, — бессильно выпалил Вару, протягивая тому угощение, — что скажешь? Зонтик ничего не ответил. Только крепче сжал в руках протянутый ломоть, с аппетитом вгрызаясь в свой свежий медовый хлеб.