Грешник

      Церемония вступления в наследование проходит как в тумане – Линг не может понять, явь это или сон, и дело вовсе не в головокружительной власти.       Он не знал, что так сильно скучал по шуму. Конечно, вина и оттенками не похожи на философский камень, а сплетни придворных и гостей это не стенания душ, но. Если он закроет глаза, то может представить гримасу чудовища под своими веками.       Это воспоминание придаёт ему силу.              Новый император сильный. Он слишком юный по мнению некоторых, но его указы решительны и целенаправленны на года дальше, и даже советники – хитрецы, которые вели ещё его отца, не могут повернуть волю Яо.       Его воля не была сломлена даже философским камнем, и пока кто-нибудь не поймёт, каково жить в постоянной борьбе и преодолении самой Жадности, Яо невозможно манипулировать.              Лингу есть, ради чего продолжать — Лан Фан, её жертва и жертва Фу. Мэй Чанг. Весь его клан и весь народ Ксинга.              Линг не думает о Жадности постоянно       (он почти не думает о гомункуле на самом деле)              Вместо этого император занят объединением страны, установлением железной дороги, погашением долгов прошлого императора и внутренних конфликтов. В конце концов, Линг занят выживанием, потому что на протяжении лет к нему продолжают присылать убийц другие наследники.       (Словно он ослаблял бдительность)       Он ценит своих подданных, но люди, не доверяющие императору и разделяющие его благо с благом империи — не его подданные. Как правило, они с готовностью называют его узурпатором и врагом Ксинга, проклиная в последние секунды жизни.       У Линга есть Рэн Фан, но зачастую он справляется сам.       В какой-то момент приходится заменить доски в комнате и всю постель из-за не отмываемых пятен.       Так что нет, Линг не задумывается о Жадности ни днём, занятый делами империи, ни ночью, убивая предателей.              Линг проводит рукой по обширному шраму на животе, от которого его слуги прячут лица.       На теле юного императора нет ни единого шрама (теперь), он почти идеален, почти бог — как и говорят верования Ксинга.       Каждое утро Линг видит на теле доказательство союза с существом, максимально от бога далёким.       Где был этот бог, когда в четыре года Линг уже знал, что такое убийство?       Где был этот бог, когда в семь лет Линг ещё не до конца понял ценность жизни?       Где был этот бог, когда в девять лет Линг сам убил присланного к нему воина?       Где был этот бог, когда прошлый император спустил своих детей друг на друга, как бешеных собак, чтоб найти сильнейшего волкодава себе на замену?       Линг был в аду. Он был самим Цербером, и все же Рэн Фан потеряла руку, старик Фу потерял свою жизнь, а тот, кто оставил ему этот шрам, исчез так, словно никогда не существовал.       Оставив Линга бояться засыпать в тишине без бушующего потока душ и ждать новой битвы, словно только риск потерять собственную жизнь вновь заставляет ощутить её ценность.       Линг никогда не видел бога.       Даже дьявол покинул его.       Он всего лишь человек.              У человека есть грехи.              Гражданская война отнимает у Ксинга четыре клана, и Линг берет ответственность за их смерти.       Он называет жертв поимённо (тысячи жертв), объясняя неимоверную ценность этих смертей и одновременно их несправедливость. Он называет их гордыми людьми, но объясняет и что их гордость погубила их.       Император превращает день окончания войны в траур, хотя его совет настаивает на позитивном подкреплении и создании национального праздника. Линг не собирается танцевать на костях, и никому этого не предложит.       Убрав мятежные кланы, страна объединилась. Это приведёт Ксинг к новой эпохе единства. Но это неправильный путь её достижения.              (Лингу не интересно, как правильно - достаточно того, что это работает)              Ему не нужно вспоминать и похороненные в пустыне руины древнего царства. Его руки сами выводят линии круга, когда он объясняет свой план. Линг не знал, что запомнил формулу так хорошо.       Это бы напугало его в пятнадцать, но спустя пять лет Яо не собирается медлить.       В подземельях дворца альмедики препарируют тела и высчитывают пропорции для своих замысловатых формул. Как и обещает император, ни одна жертва не забывается. И каждая служит великой цели.       (величие не обязательно значит красоту или благо)       Он заканчивает все войны. Он не будет повторять действия того гомункула в Аместрисе, и не только потому, что Мэй Чанг и Рэн Фан узнают слишком быстро. Просто Ксинг – совершенно другая страна. Они не убивают таким образом. Это просто не в их культуре.       Вместо вспышек гражданских войн, в тюрьмах от неизвестных ядов начинают гибнуть преступники.       Мэй спрашивает, просто размышляя вслух: этот запах знаком, помнит ли он его? Запах мертвечины, смрадом зависший над Аместрисом.       Туда Линг и отправляет для её же блага слишком проницательную сестру.                     Линг не думает о Жадности постоянно.       Достаточно того, что он не может избежать воспоминаний, вырезанных на коже, и с каждым годом, когда он возвращается на мемориал летнего солнцестояния, воспоминания ложатся все более тяжёлым грузом. Воспоминания и напоминания – вот, что ты должен будешь сделать, чтоб вернуть его. Вот, что ты уже делаешь.              Элрик говорит, что он стал более мрачным.       Линг пожимает плечами — не то чтобы они часто виделись и у Эдварда были реальные доказательства.       Это просто беспокойство, и аместриец сам не понимает, за что боится.       Пусть не лезет не в свое дело.              На лезвии сабли Лингу мерещится красный взгляд, даже если он знает, что это просто его отражение и игра капель крови.       Он, в самом деле, превзошёл саму Жадность.       Его стремление — совершенно дикое, и без змеиной натуры и подготовки политика Линг не скрыл бы своих намерений.       Кровь стекает по широкому лезвию. Ещё один предатель. Ещё одна жертва.              Рэн Фан привыкла к крикам в покоях императора. Все жители дворца привыкли. Кричит ли император в кошмаре или стонет от боли в ране, всегда найдётся кто-то, желающий подставить свое тело как источник шума. И то же самое и с испытаниями камня.              Когда Яо на самом деле проводит это чёртово преобразование, это тонкая операция. Опыт Аместриса научил его, и Линг думает на двенадцать шагов вперёд, а потом оборачивается и проверяет для верности второй раз, попутно расставляя ловушки и волчьи ямы.       Во-первых, его страна не имеет идеальную форму круга, и Линг без проблем отводит внимание от дворца, просто отметив круг гораздо южнее.       Если (когда) Мэй или Элрики спросят, он скажет, что понятия ни о чем не имел и вообще отсутствовал. Рэн Фан подтвердит, а учитывая, что Чанг так ничего и не знает, его алиби идеально.                     Красные молнии — нити швов на расползающейся реальности.       Яркие вспышки озаряют подземелья — развевающиеся знамёна душ, сплетаемых вместе. И божий глаз в поисках нарушившего Табу.       Когда-то Линг в страхе прошёл за границу мелового круга.       Когда-то Линг посчитал за удачу получение философского камня.       Сегодня он повторяет все это примерно в том же порядке.              Кровь заливает подземелья под городами – доказательство уплаченного залога.              Ни один из тех, кто отправлял ему убийц, не знал на самом деле, насколько прав. Линг узурпатор. Это значит, он берет то, что хочет.       Он ценит своих подданных. Они не осознают свой вклад, но он готов запомнить каждое из их имён.              Император слышит крики и знает, что голоса этих людей (его людей) никогда больше не замолчат в его памяти.       За каменными вратами сама истина скалит зубы в жестокой всезнающей улыбке.       (Человек, продавший своих людей богу ради собственного желания недостоин называться императором)              У бога нет глаз, и это то, что не удивляет Линга.       Он на самом деле не смотрит на них. Не наблюдает. Не заботится.       Линг знает, что не имеет права, но считает себя гораздо лучшим правителем. По крайней мере, он и правда, делал все для своего народа.              Почему он вообще пошёл на это? Всё просто.       У Линга всегда были вассалы, будь он принцем или императором. Он привык получать, что требует, и привык, что усилия приносят плоды.       Ему нужна была Жадность.       Слово императора — закон.       (у него всегда были вассалы, но только один был Равным, только с одним он разделял даже свой пульс)              Он так и знал — богу нет дела до морали. Бог лишь учитывает бартер и думает о практической стороне вопроса, обмене в смысле цены, товара и валюты.       Линг знает, что они смогут договориться. В конце концов, он с детства привык мерить чужие жизни.