☆
Он встречается с ним ещё раз. Выскакивая из тёплой пекарни с пакетом, полным булочек по скидке, ловит взглядом его силуэт в нескольких десятках метров от себя. Незнакомец набирает что-то в телефоне — лицо его всё такое же отрешённое и неживое — и затягивается сигаретой. Итэр зачем-то останавливается, будто поневоле, и всматривается. Дыхание немного запинается от слишком быстрой пробежки за выпечкой, и Итэр судорожно хлебает колючий декабрьский воздух, вцепившись взглядом в знакомую уже фигуру — та в той же безразмерной толстовке. Правда в прошлый раз за чёрным капюшоном, нитками наушников и мёртвыми глазами он не успел больше ничего увидеть — сейчас же чужой образ складывался в общую картину: отросшие почти до плеч волосы, торчащие во все стороны асимметричным гнездом из чёрных и бирюзовых прядей, перемежающихся между собой, янтарь глаз, белая соломинка никотина, стиснутая меж тонких губ, металлические кольца на длинных костлявых пальцах, широкие джоггеры, массивные найковские кроссовки с фиолетовыми вставками и зажатая подмышкой папка с отравляющей весь образ тёмно-оранжевой обложкой. Итэр чувствует, что ноги его будто превратились в желе, и не может сдвинуться с места — хоть бери и тащи прицепом. Румяные булочки стынут в хрупком крафтовом пакете — Люмин явно будет ворчать и в очередной раз пойдёт стучаться к соседям за неимением микроволновки. К незнакомцу вдруг подлетает девчонка — её внешность так умиляет Итэра, что на мгновение мысли о таинственном парне заглушаются — низкая ростом, в длинном, прямо до щиколоток, чёрном плаще с рукавами-балахонами, вычищенных до блеска ботинках, совсем не подходящих декабрю, мокрые пряди шоколадной чёлки и два пушистых хвоста торчат из-под натянутой явно наспех шапки — массивной фуражки с огромными вязаными ярко-коралловыми цветами на боку. Та либо урвана где-то на барахолке, либо найдена в гардеробе у прабабушки, либо же выполнена на заказ какой-то мастерицей — как бы сказала сейчас Люмин, эксклюзивный дорогущий хэндмейд! ничего ты не понимаешь, дурень.... На бедре у девчонки ютится смешная плюшевая сумка в форме бабочки, и смотрится вот это всё рядом с незнакомцем, выряженным в околоспортивный стритвир, очень забавно. Девчонка эта что-то тараторит, улыбается. Парень только кивает головой и протягивает ей папку, ту самую, неподходяще оранжевую. «Фуражка» подскакивает на месте, хлопая в ладоши, снова тараторит, попутно выуживая из глубин своего балахонистого плаща идентичную папку, только чёрную, и вручает её в ответ, после чего счастливо машет на прощание и скрывается туда же, откуда появилась, со скоростью света. Незнакомец ещё с минуту возится с полученной папкой, вчитывается в написанное на обложке, лениво перелистывает страницы, а потом, наконец вспоминая о сигарете, бросает то, что от неё осталось, в урну и поднимает глаза. Итэр тушуется и перестаёт чувствовать тело — на щёки непредотвратимо наползает красный стыд. Парень хмурится, глядит на него с пару секунд, а затем, снова цепляя на лицо невозмутимый вид, разворачивается и сигналит проносящейся мимо маршрутке. Та уносит этот постыдный момент, оставляя за собой только грязные борозды на притротуарном снегу и окончательно остывшие булочки.☆
Спустя недели три момент возвращается — на другой маршрутке — неизменно доставляющей в универ и обратно. Итэр, взмокший от физкультурной пары и продрогший от долгого ожидания транспорта, протискивается между кресел к единственному свободному сидению и со вздохом, полным облегчения, приземляется на выцветшую обивку. Он стирает со лба капли пота, оседающие уже чуть ли не на бровях, трёт влажный нос и листает плейлист. Краем глаза он вдруг замечает знакомые кроссовки и моментально забывает о том, что только что пытался решить, какую песню поставить следующей. Итэр поднимает взгляд выше, проходится по джинсам из тёмно-серого варёного денима, и немного расслабляется. Никаких чёрных джоггеров. В конце-то концов, не могут же быть его кроссовки единственными в этом городе! (сомнения всё ещё скребутся кошками, побуждают поднять голову, чтобы убедиться на сто процентов) (в глубине сердца почему-то на сто процентов хочется ошибиться) Итэр задерживает дыхание и быстро переводит взгляд перед собой- ловушка- на него изучающе смотрят янтарные радужки чужих глаз. «Ну, не могут же быть чёрные джоггеры быть единственными в его гардеробе!»... Люминовское «дурень» эхом скользит по его ушным раковинам — пора менять своё имя на это слово. Итэр, сокрушаясь от стыда, опускает взгляд в район чужих коленей и больше поднять его не решается. Отвлечься копаниями в плейлисте тоже не выходит — взгляд незнакомца всё ещё фантомно на нём ощущается — будто Итэр шагнул в жидкую гладь чужих радужных оболочек и вымок в едком расплавленном янтаре насквозь, а теперь вынырнул и окаменел, не имея возможности пошевелиться. Он словно в тумане нащупывает переключатель на проводке наушника и жмёт на него, получая в ответ рандомный мягкий синтвейв. Итэр чувствует, как на лбу снова выступает испарина и как сон начинает валиться на него многотонной тяжестью. Давит на веки, склеивает ресницы, и Итэр в итоге сдаётся. Когда он, из-за болезненного торможения, просыпается спустя одну остановку после своей, место напротив уже пустует. Опять возвращаться пешком...☆
В ту ночь незнакомец ему снится. По-странному выряженный, будто сбежавший с разгара какого-то экзотического карнавала: жилистая грудь, обтянутая белой майкой без рукавов, но с чёрным воротом, отделанным тонкой, будто латунной, каймой, тёмно-баклажановые шаровары штанов, затянутые нежно-сиреневым поясом, за который цепляются длинные отрезы ткани цвета увядающей глицинии, сапоги, туго обхватывающие голень. По правой руке извивается непонятная татуировка, а с левой свисает широкий бело-золотой рукав, светящий красным подкладом. Разглядеть остальные детали Итэр не успевает, потому что фигура перед ним резко сжимается в каких-то непонятных судорогах. Хрип, вырывающийся из чужих губ, переполнен яростью и отчаянием. И едко пробивающейся сквозь боль печалью, невыносимой до такой степени, что глаза Итэра жжёт от наступающих слёз, которые не выходит сморгнуть. Итэр бросается к телу, согнувшемуся в приступе, но его всего, от макушки до кончиков пальцев, вдруг прошибает громогласный рёв: — Не приближайся, человек. Иначе пожалеешь. От кожи незнакомца исходит чёрная дымка, она обволакивает каждый сантиметр тела и поднимается вверх словно языками угольного пламени. Капля чернил, упавшая в стакан воды. После приснившейся ему ерунды Итэр весь день ходит словно в трансе. За завтраком он роняет печенье в молоко, обрызгивая сидящую рядом Люмин, а потом и вовсе всё проливает. В университете он пропускает все лекции мимо ушей и глядит в окно, за которым ссорятся снег с дождём, без остановки прокручивая в голове свой странный сон. После он клянчит тетради у Чайльда и спешит домой, где на него вдруг накатывает такая сильная усталость, что он, не поужинав и толком не переодевшись, валится на кровать и моментально забывается.☆
Впредь незнакомец в его снах не появляется. Зато опять появляется в жизни. Вырастает внезапной тенью в массивных дверях университета — опаздывающий на пару и не видящий ничего перед собой Итэр роется в бездонном рюкзаке в поисках пропуска и судорожно думает, как оправдать свою расхлябанную пунктуальность перед преподавателем — пальцы нащупывают пластик карточки, и Итэр вызволяет её из плена конспектов и фантиков от конфет. А потом, наконец, смотрит перед собой- Мысли ворохом вылетают из ушей и, скатившись со звоном по кованым перилам, прилегающим к побитым жизнью университетским ступенькам, теряются в пока ещё холодном мартовском воздухе. Чужой взгляд непроницаем: за застывшим янтарём в глазах — ноль эмоций, ноль жизни Единственное, что получается уловить у Итэра, — скуку и тяжесть ожидания. Будто человек напротив когда-то давно был по глупости одарён Вселенной самой обременяющей вещью: бессмертием. И с тех пор он вынужден влачить невыносимое существование, которому никогда не будет конца. Итэр облизывает высохшие от частого дыхание губы и делает непоправимое. говорит — Я полагал, что мы живём в одном районе, потому что очень часто сталкиваемся, но...один университет... Незнакомец вынимает наушник из уха, и Итэр с опозданием осознаёт, что даже не подумал об этом. Если бы парень слушал музыку как положено, всё сказанное бы было даже не услышано и пришлось бы повторять этот позор. Чужой голос внезапно отвлекает от крутящейся в животе паники хриплым: — Третий курс архитектурного. И погружает в ещё более сильную панику. Итэр со своим первым курсом педагогического начинает чувствовать себя ещё более жалко и выдавливает только: «Вау», вдогонку дополняя эту несуразицу тихим «Мне кажется, это очень интересно». Незнакомец жмёт плечами, непонятно в каком смысле, и их короткий разговор заходит в тупик, обрастая дикой неловкостью с каждой молчаливой секундой. Из свисающих с ворота чужой толстовки наушников бьют биты какого-то клауд-рэпа. Итэру думается, что Чайльд включал ему что-то дико похожее совсем недавно, и что если он сейчас не решится, то, может, не решится никогда — Слушай... — незнакомец вопрошающе дёргает бровью, и Итэр моментально жалеет о произнесённом слове. Но то уже повисает между ними хлипким мостом, и приходится продолжать: Мы с сестрой совсем недавно переехали сюда, как раз чтобы поступить. Совсем никого и ничего не знаем. — Чайльд в его голове будто в отместку совсем невовремя воскликает: у Завьера Вульфа новый альбом, ты обязан заценить! — Итэр жмурится, чтобы вытрясти его голос из головы, и пытается сосредоточиться: А ты... ты выглядишь... — «дружелюбно» вертится на языке, но так и не срывается, потому что так же дружелюбно может выглядеть только доберман, вставший на изготовку под табличкой «Осторожно, злая собака!». Итэр судорожно думает, что бы сказала Люмин, обладающая суперспособностью с лёгкостью адаптироваться под любое коммьюнити, и впопыхах, чтобы его ни в чём не заподозрили, разъясняет: А ты выглядишь так, словно знаешь все самые клёвые тусовки в этом городе. Ну, там... музеи всякие, арт-пространства, киноклубы. Люмин, э-э, в смысле, сестра моя, по такому тащится. Я подумал, может, ты не против немного её проконсультировать, посоветовать какие-нибудь местечки. Можно...можно даже...сходить куда-нибудь...втроём... Ну, когда-нибудь...если вдруг заскучаешь? — Итэр не знает, почему заканчивает свою жалкую тираду вопросительной интонацией, но искренне надеется, что гигантские капли пота, которые он сейчас ощущает на своём лбу, ему только кажутся. А ещё он убеждён, что его сейчас пошлют или, что ещё хуже, молча одарят уничижительным взглядом и уйдут, полностью проигнорировав всё сказанное. Его сердце выбивается из ритма, когда в ответ раздаётся тихое хмыканье: — Окей. Я Сяо. Можешь сохранить мой номер. передашь сестре. Сориентирую её лично по запросам, — обретший, наконец, имя глядит на него с максимальным безразличием, будто его просят об услугах проводника по культурно-досуговым лабиринтам города по несколько раз на дню. — Сяо... Я запомню, — мямлит Итэр, выуживая телефон из набитого мелким мусором кармана. От чрезмерной обеспокоенности он успешно вбивает пароль от экрана только со второй попытки, мысленно проклиная себя и всю ситуацию со скоростью тысяча раз в секунду, и протягивает свой старенький андроид скучающе смотрящему куда-то сквозь него парню. Равнодушие в чужих глазах будто дёргается с сомнением, но исчезать, видимо, не планирует. Пока☆
После сомнительного диалога у кофейного вагончика между ними устанавливается неловкая тишина. Единственный звук, мешающий Итэру впасть в приступ самоуничижения по поводу абсолютного неумения общаться с незнакомцами (с одним, конкретным) — это шарканье массивных кроссовок Сяо по хлюпающей каше из грязи и снега, которое спустя минут пять прерывается, потому что их владелец поскальзывается на притаившемся под серо-коричневым месивом окошке льда и теряет равновесие. Итэр хватает его за руку, когда тот уже оказывается прямо на грязной земле. Кожа Сяо сухая и холодная. Итэр запоздало примечает, что всё содержимое кофейного стаканчика тоже очутилось внизу и Сяо придётся отстирывать от толстовки не только грязь, но и терпкий аромат миндаля. Итэр открывает рот, чтобы извиниться за то, что не успел поймать, и спросить, не повредил ли себе что-то его новообретённый друг, но Сяо вдруг отталкивает его руку, будто ошпаренный кипятком, и валится обратно в грязный мартовский снег — в широко распахнутых глазах километры ужаса. — Эй, ты чего? Сильно ушиб руку? Я помогу встать, давай, — Итэр хмурит в замешательстве брови и делает ещё одну попытку: снова тянется к Сяо, делая пару шагов и наклоняясь, но тот со скоростью света отползает назад, елозя пятками кроссовок по мартовской слякоти, а потом поднимается на ноги сам, без посторонней помощи, резко, но настороженно, как загнанная в ловушку антилопа, а ещё рвано дышит и смотрит на Итэра так, словно видит в первый раз. Итэр хмурится сильнее и замирает, абсолютно сбитый с толку. — Сяо? Ты чего... У Сяо дёргаются брови и кривится лицо. Он вдруг бросается к Итэру и, прижимаясь всем телом, обнимает. Ногтями врезается в чужую оголённую шею, зарываясь носом в копну волос. Итэр на своей коже чувствует холодные пальцы и тёплые капли слёз. Сяо шепчет дрожащее «Здравствуй», а потом добавляет еле слышно, с болезненным надрывом: «Я тебя так долго ждал». Итэр ничего не понимает, но отчего-то ему становится невыносимо больно- Сяо продолжает сбивчиво твердить ему в район уха что-то о том, что ему очень жаль и что он, почему-то, после сотен лет, не смог узнать. — Ты совсем ничего не помнишь? Итэру очень хочется сказать, что да, помню, всё помню, ты только не переживай так сильно,- но он только поджимает губы и отрицательно ведёт головой. На плечи тоннами оседает тяжесть необъяснимой вины — Итэр вдруг чувствует невероятную усталость, будто не спал кучу ночей. В чём он виноват? Что он сделал? И как вообще мог забыть? Глаза начинает жечь от наступающих слёз, которые не получается сморгнуть. — Я не... — Итэр переводит дыхание, чтобы не расплакаться, и мямлит дальше: Я не понимаю тебя. Сяо дёргает бегунок молнии, распахивая полы итэровской куртки, а потом цепляет пальцами низ тонкого свитера и ныряет рукой под мягкую ткань. Итэр не успевает среагировать, и чужая замёрзшая ладонь вдруг касается его кожи прямо в районе сердца. Мир перед ним размыливается, превращаясь в белёсую пелену, и он куда-то проваливается, не чувствуя больше абсолютно ничего.☆
— Прощай, Итэр. Я не думаю, что смогу вернуться, когда ты решишь позвать меня в следующий раз. Итэр срывается вперёд и хватается за чужой локоть. Сяо поворачивается и глухо рычит — его лицо отчего-то очерчено ледяной злобой, меж искривлённых губ сквозит безмолвная ярость. Итэр словно видит его впервые и теряется, убирает руку. Он чувствует, как дрожит нижняя губа и как горят от накатывающих слёз глаза, но Сяо бросает на него последний, максимально равнодушный, взгляд и исчезает, растворяясь в воздухе так стремительно, что всё произошедшее начинает казаться вымыслом воспалённого разума. Итэр не понимает, в чём провинился, но решает извиниться перед Сяо сразу же, как только увидит его ещё раз. Извиниться за то, что вёл себя как капризный ребёнок, за то, что так бесцеремонно навязывался. За своё появление в этом мире и за своё существование вообще — лишь бы Сяо больше не смотрел на него как на врага, лишь бы у него не было таких мёртвых глаз.☆
— Ты каждую неделю оставляешь здесь тарелку с миндальным тофу. Он больше не придёт, Итэр. — Ты хочешь сказать, что еда растворяется в воздухе, Паймон? Это он, я знаю. Он всегда приходит. Мелкая девчонка рядом с ним смотрит на него огромными грустными глазами, но больше ничего не говорит. Поздним вечером, когда Итэр хочет спуститься на кухню за стаканом молока, он вдруг улавливает доносящиеся оттуда всхлипы и узнаёт в них свою бессменную компаньоншу. Та не одна — во втором голосе он узнаёт хозяйку двора, Верр. — Он не слушает меня, не хочет слушать. Он уверен, потому что каждый раз блюдо исчезает. Я больше не могу слушать, как он мне это доказывает. Но как же я могу сказать ему, что это вы убираете со столика заветрившийся тофу, чтобы тот не скис и не разогнал запахом всех приходящих на веранду? Он же сломается, мисс Голдет. Разобьётся и больше не слепится в то, кем был. Итэр на ватных ногах пятится назад в комнату и громко хлопает дверью, запираясь. С крючка падают ножны для меча: Итэр косится на них с сомнением. Помнится, во время посиделок в мондштадтской таверне, он подслушал (не нарочно) разговоры кого-то то ли из гильдии искателей приключений, то ли из кавалерии. Этот кто-то, добротно опьяневший и раскрасневшийся от повышенного градуса, заявил, что все свои невзгоды он топит в битвах. Мол, стайка хиличурлов — лучшее средство для того, чтобы спустить пар. Итэр цепляет ножны к ремню и, накрывая потной ладонью холодящую рукоять, выходит за порог.☆
Последнее, что видит Итэр перед тем, как упасть, — ослепляющий глаз руинного охотника, наводящего на него прицел. Ему обжигает грудину и он, обрушиваясь на землю, давится собственной кровью. Огненные вспышки продолжают свистеть в воздухе и на периферии сознания он улавливает, что от его тела осталось сплошное обожжённое месиво, но отчего-то больше не чувствует боли. — Нельзя...закрывать...глаза...не смей...закрывать... — Итэр царапает иссохшую от летнего зноя землю ногтями, пытаясь приподняться на локтях, но сил хватает лишь на то, чтобы перевернуться на спину и вцепиться взглядом в пурпур сумеречного неба, в котором шипят тлеющие искры и распаляются первые звёзды. Сквозь поволоку дыма брезжит их фальшивый свет. Едкий холод слёз бежит по пульсирующим вискам. Нужно потерпеть ещё чуть-чуть. Сяо всегда приходит за ним, всегда возвращается. ядождусьтебяядождусьтебяядождусь- Слипшиеся от крови губы растягиваются в прощальной попытке назвать чужое имя и, кажется, не успевают. Становится легко и спокойно.☆
Итэр распахивает глаза с резким вдохом, будто ему изо всех сил ударили под рёбра. Сяо смотрит на него умоляюще, не дыша, со слипшимися от слёз ресницами — глаза опять мёртвые, как в ту самую встречу в аптеке, как в ту самую встречу в Ли Юэ — Я не...— Сяо запинается и пытается набрать побольше воздуха в лёгкие, — Я не мог жить после этого. Я ушёл в темноту и позволил ей меня поглотить. И, пока она разъедала меня изнутри, я слышал твой шёпот. Темнота шептала моё имя твоим голосом... Мне так жаль, Итэр, м-м-не оч-чень... — окончание тонет в низких рваных всхлипах. — Я никогда не смогу искупить своей вины перед тобой. Ломаный плач доносится до Итэра будто из-за завесы, кружит по ушным раковинам приглушённым скрипом и скользит ниже, к сердцу. Оторопь, сковавшая по рукам и ногам, трещит нитками, рвётся на лоскуты и спадает с онемевшего тела — Итэр тянется вперёд, перехватывая кофейный запах из приоткрытого рта Сяо, и касается солёных губ своими. Почти невесомо мажет тихими поцелуями по мокрым щекам, успокаивающе трётся кончиком носа о точёные скулы. Жмётся так близко, словно через мгновение мир перестанет существовать. Сяо беспорядочно гладит его то по спине, то по волосам, впивается тонкими пальцами в мягкие итэровские плечи. Громкие судорожные всхлипы постепенно становятся тише, но всё ещё не прекращаются. Итэр глотает слёзы — не понимая уже, свои или чужие — и жмурится от внезапного осознания: зревшая годами мысль о том, что он не там, где ему положено быть, треснула и рассыпалась в одно мгновение.☆
— Здравствуй, Сяо. Я же говорил, что дождусь. ㅤㅤㅤ ㅤㅤㅤ