≪ ☪ ≫
Она принялась за написание первого письма через две недели после того, как рассталась со своей койкой в Кеттердаме. Уже утром Инеж попрощается с родителями и береговой линией Равки. Она сидела в капитанской каюте, приглушив лампу, чтобы не беспокоить родителей, спящих в нескольких футах от нее. Уставившись на лист бумаги перед собой, она занесла руку над пустотой и заколебалась. С чего ей начать? Дорогой Каз? Привет, Каз? Может вовсе отказаться от приветствия и просто начать? Она улыбнулась. Так поступил бы он сам: его ум слишком быстр, а эмоции назойливы, чтобы утруждать себя формальными приветствиями. Она покачала головой, насмехаясь над бесполезными, нелепыми мыслями, цепляющимися одна за другую в ее голове. Но вновь замерла после того как вывела его имя в верхней части листа. Задумалась, с чего начать. Не то чтобы их разговоры с Казом всегда ограничивались одним делом, но их беседы, так или иначе, зачастую начинались и заканчивались работой — куда они направлялись, что необходимо сделать, зачем ему нужна та или иная информация. Он никогда не спрашивал, как прошел ее день или что она запланировала на ночь. Хотя, возможно, тогда в этом не было никакого смысла — ее дни и ночи практически всегда проходили в его присутствии. Она отложила ручку и повела плечами, снимая напряжение с тела. Тихо вздохнула, а затем вздрогнула, услышав голос отца. — Вспомни все те разы, когда тебе хотелось высказать все, что беспокоило твой ум. Представь все то, о чем боялась или не могла сказать раньше, представь и напиши. Она обернулась с запечатленным на лице застенчивым, почти смущенным выражением. — Как ты узнал, кому я пишу? Отец сел и рассмеялся, покачав головой. Его взгляд был непередаваемо мягким. — Кому ещё, Инеж, если не мальчику, что привёл нас к тебе? Даже сейчас эти слова — простая правда, стоящая за ними, — все еще выводили ее из равновесия. Или, быть может, они лишь ставили на место мир, который был давным-давно сбит с ног. Она соскользнула со стула, молча пробрела к кровати, села рядом с ним и положила голову ему на плечо. Он обнял ее, и девушка погрузилась в успокаивающее тепло, в сон, который видела тысячу раз, сон, который больше не был просто мечтой. — Ты могла бы остаться с нами, Инеж, — пробормотал ее отец после долгой паузы. — Для тебя ещё найдется место среди караванов. У тебя вновь будет набитый живот и прямая дорога. Печаль сжала ее грудь. — Но на сердце никогда не будет легко, — едва слышимо пролепетала она. Верная своему слову, она посылала письма так часто, как только могла.≪ ☪ ≫
Каз испытывал приятную волну удивления всякий раз, когда узнавал ее легкий, продолговатый почерк на лицевой стороне конверта — не потому, что она сдержала свое слово, в чем он никогда не сомневался, а из-за простого факта, что оно вообще было дано. Письма служили напоминанием о добре в его пропитанном насилием мире. Они доказывали, что она была не просто далеким воспоминанием или последним угасающим сном. Бреккер никогда не отвечал; его письма в любом случае доходили бы до мест уже после того, как она их покидала. Вместо этого он выстраивал из ее строк новые образы, копил слова, которые никогда не скажет в ответ. В последнем порту я купила шляпу — настоящую пиратскую шляпу. Он тут же представил насмешку в собственном ответе: — Нельзя быть настоящим пиратом без настоящей пиратской шляпы. Море прекраснее, чем я могла себе представить. И смертоноснее. — Тогда это подходящее место для тебя, — хрипло произносило его «я» во сне, легкое и бесстрашное, каким он никогда не был в часы бодрствования. — Этим вы похожи. Инеж никогда не подписывала свои письма словами прощания. Вместо этого она находила другие способы напомнить ему, что ее больше нет. Я скучаю по кормлению ворон на твоем подоконнике. Я скучаю по отголоскам гавани поздней ночью. Я скучаю по тому, как лунный свет отражается от Кеттердамских крыш. Каз находил один единственный воображаемый ответ на это — слова, которые у него никогда не хватит смелости произнести вслух. Я скучаю по тебе.≪ ☪ ≫
Она взглянула на собственное отражение. Зеркало являло маленькую фигурку девушки, чистые руки и аккуратно заплетенные в длинную косу волосы. Она моргнула — кровь на пальцах засыхала кармазинными разводами, одежда насквозь пропиталась чужими страданиями. Ей хотелось, чтобы от этого зрелища у нее задрожали пальцы, но руки по-прежнему неподвижно висели вдоль туловища. Ей хотелось, чтобы воспоминание о работорговцах, беззвучно падающих на землю ничком, один за другим, вызывало позывы тошноты. Вместо этого она чувствовала умиротворение; в воцарившейся после резни тишине они могли раскаяться, преклонив колени в молитве, но вместо этого ветер качал их головы, как камышовые верхушки. Шорох простыней на кровати отвлек ее от мрачных мыслей. Смуглая и худая сулийка села, глядя на нее. Вблизи, в умиротворении лунной ночи, она казалась более юной, чем Инеж сперва подумала — и даже младше, чем была сама Инеж, когда ее похитили. Инеж подошла к ней с флягой воды в руках, села на край кровати и протянула воду. Девушка долго ждала, прежде чем медленно протянуть руку вперед и взять воду. Инеж уставилась на нее — на спутанные черные волосы, широко раскрытые карие глаза. Ей показалось, словно она смотрит в зеркало, в котором отражается прошлое. Она дождалась, пока девушка закончит пить. — Как тебя зовут? —Крипа, — голос сулийки звучал не громче вздоха. Инеж чуть не рассмеялась. Девушка, названная в честь милосердия, найденная в месте, где Инеж не проявила ни толики. Она догадывалась, что боги пытаются что-то ей сказать, но, как ни старалась, не могла понять, было это шуткой, предупреждением или напоминанием. — Мои родители мертвы. Высказывание и близко не напоминало вопрос, но Призрак все равно ответила. Уродливая правда всегда лучше красивой лжи. — Мы отправились туда, где стоял ваш Караван. Работорговцы никого не оставили в живых. Крипа закрыла глаза, на ее лице проступили скорбные морщины. Когда она вновь распахнула их, ей показалось, что за одно мгновение девушка постарела на целых пятьдесят лет. — Что ты сделала с работорговцами? Инеж взглянула на Крипу. Она не колебалась, во взгляде не было раскаяния. В этот самый миг она чувствовала кровь работорговцев, оседающую мелкими брызгами на лице, слышала тихий, глухой и надрывный стук крестов своих святых, пока хоронила их в шеях, груди и глазницах. — Ни одного не оставила в живых. Молчание растянулось на долгие секунды, прежде чем Крипа смогла кивнуть. Слезы текли по ее лицу, но взгляд был направлен вдаль и не видел ни зги. — Хорошо.≪ ☪ ≫
Он прочел ее записку в третий раз подряд, две строчки бесконечно проносились в его голове. «Если боги позволят, я вернусь в Кеттердам через две недели». Нужно было послать гонца в гавань. Нужно было заплатить какой-нибудь унылой уличной девчонке хорошую монету, чтобы она подождала у своей койки. Нужно было подготовить всю информацию о работорговцах и домах удовольствий, которую он собрал за шесть месяцев ее отсутствия. Нужно было сделать хоть что-то, а он все пялился на второе предложение, выведенное на сероватой бумаге. Буквы были перекошенными и узловатыми, как очень тонкие пальцы, на конце предложения виднелась ползучая чернильная клякса. Чернила истончились от спешки, а затем с колебанием собрались. Это не должно заставлять его сердце колотиться о грудную клетку. Она не должна оседать настолько глубоко в его венах. Все это не должно быть знакомо таким монстрам, как он. Он протянул руку и провел пальцами по наспех выведенным буквам. Нужно было убедить себя, что они ему не приснились. Прикосновение заставило его ощутить, как слова скользнули по его рукам и осели в трещинах его сердца. Я скучаю по тебе.━━━━━━─ㅤ≪ ☪ ≫ㅤ─━━━━━━
Он хранил последнее письмо во внутреннем кармане пиджака. Ему стоило усилия заставить себя перестать поминутно постукивать по месту возле самого сердца — ложный сигнал карманникам о том, где г-н Бреккер может держать самое ценное. Он знал, что это худшее чувство ━ держать его рядом с собой. Бумажонка не могла заставить ее прибыть скорее, только, казалось, усиливала его тоску. Тем не менее, он держал его рядом с собой, все еще мелко дрожащее второе сердце, которое привязывало его к чувствам чуждым и необычным. Он даже не вынул его, чтобы прочесть. Два простых предложения были вытатуированы на внутренних краях зрения. Он видел их каждый раз, когда закрывал глаза, чтобы погрузиться в сон на пару часов. Вдалеке вспыхнули огни Кеттердама, тонущего города, удерживаемого в воздухе волей гриша и жадностью торговца. Рассматривая их, Инеж силилась понять, что они значат для нее теперь. Она никогда не считала Кеттердам домом. Это была позолоченная тюрьма и логово чудовищ. Место возрождения и воссоединения. Это было место злобы и чудес, охраняемое темноглазым мальчиком, который способен был учинить своими изящными ловкими руками и то, и другое. Она закрыла глаза и увидела слова, которые вырвались у нее в порыве храбрости: Я скучаю по тебе. Она вообразила, как Каз читает их, и попыталась представить выражение, которое могло промелькнуть на его лице. Задумалась о том, сможет ли увидеть реакцию лично, если произнесет слова вслух.≪ ☪ ≫
Он резко проснулся с ощущением низкого гула желания в венах. Инстинктивно, глупо, он посмотрел в окно. Знал, что увидит только холодный лунный свет, льющийся сквозь стекло. Только Святые вновь сыграли с ним шутку. Окутанная лунным светом и насквозь пропахшая морем, на самом краю окна сидела Инеж. Она была совершенно неподвижна, но каким-то образом казалась самой что ни на есть живой, настоящей. Он чувствовал, что она запросто может исчезнуть, если он будет двигаться слишком резко или дышать чересчур громко. И в особенности, если он пожелает слишком многого. Он смотрел на нее долгим, наэлектризованным взглядом, не в силах понять, не снится ли она ему. — Ты здесь, — глупо произнёс он, грубый скрежет его голоса подчистую стирался со сном. Он выпрямился. — Я не ждал тебя раньше, чем через три дня. Она наклонила голову — движение было таким знакомым и родным, что он почти улыбнулся. — Тогда мне стоит вернуться через три дня? Он пристально посмотрел на нее, и от ярости его глаза сузились. Этот взгляд легко мог заставить самых отъявленных драчунов Бочки съежиться, но Инеж просто смотрела на него, пока улыбка играла на ее губах. — На самом деле, это не работает, пока твои волосы выглядят так, Каз. Его взгляд дрогнул. Он подумал о том, чтобы расправить спутанные пряди, торчащие сзади. Большая, более настойчивая часть подталкивала его к Инеж, давила на него, чтобы убедиться, что она не была просто новенькой пыткой, придуманной отсутствующим богом. Он оторвал свои длинные конечности от кровати и подошел к ней. Протянул руку, сгибая бледные пальцы у самой ее кожи. Приготовился к тому, что она исчезнет, что он снова проснется, задыхаясь от горечи в спутанных простынях своей постели. Вместо этого она протянула руку и позволила своей ладони зависнуть над его, как колибри в полете. Она медленно положила свою руку поверх его, и он тут же обхватил ее своими длинными пальцами, крепко сжимая, несмотря на дрожь, охватившую все его тело. Она отодвинулась от подоконника и разжала пальцы, будто ждала, что он последует ее примеру. Еще одна волна дрожи захлестнула его тело, еще более мощная, чем предыдущая. Он приказал себе ни за что не отпускать ее, просто закрыл глаза и сделал глубокий, судорожный вдох. Вода доходила ему до пояса, прилив в гавани уносил его от нее. Он позволил еще одной волне дрожи прокатиться по нему, когда разжал пальцы, медленно провел рукой по тыльной стороне ее ладони, пока кончики двух пальцев не остановились на пульсирующей точке на ее запястье. Бешеное биение ее сердца вернуло его в тесную комнатку Клепки, залитую лунным светом, помогло не позволить течению гавани унести его прочь. Вода прекратила свой ползучий подъем и спустилась обратно к его коленям. Он заставил себя открыть глаза и погрузился в темный водоворот радужек ее блестящих глаз. Медленно, неуклонно он скользил взглядом по ее лицу, прослеживая контуры черт — низкий наклон носа, широкий взмах ресниц, нежный изгиб губ. Он представил, как повторяет прослеженный маршрут кончиками пальцев. Вода доходила ему до лодыжек. Он посмотрел на ее ладонь, зажатую в его собственной. Держа пальцы на точке ее пульса, он переместил руку, большим пальцем легонько дотрагиваясь до вмятин на ее запястьях. — Это не сон, — подумал он, лениво рисуя кончиком большого пальца по ее коже бессмысленный узор. — Это не сон, — повторил он, чувствуя, как ее пульс подскочил под давлением его пальцев. Вода отступила к его ногам, сила прилива на мгновение исчезла. Он выдохнул, размеренно и ровно, когда снова поднял глаза, чтобы встретиться с ней взглядом. Дюжина различных фраз теснилась в его горле на выдохе, грозясь вот-вот быть произнесённой. Тогда ее губ коснулась улыбка, быстрая и сверкающая, как солнечный свет, пробивающийся сквозь облачный день. Внезапно все, что он мог бы сказать, отступило назад, все утратило значимость, а на самой поверхности оказались единственно верные в этот миг слова. Они выползли из трещин в его сердце и сорвались с дрожащих губ. — Я скучал по тебе, — пробормотал он, и грубые нотки его голоса смягчились лунным светом. Дыхание перехватило, а глаза расширились. На ее лице расцвела улыбка — широкая и яркая, какую он ни в коем разе не заслуживал. Несмотря на то, что ему не пришлось умирать за это, часть его все равно чувствовала себя воскресшей. Где-то вдалеке дважды прозвенел колокол. Инеж почувствовала, как рука Каза дрогнула. Однако он не отпустил ее, просто переместил и вновь обернул вокруг ее собственной. Он позволил их сцепленным рукам опуститься между ними и посмотрел на нее, его влажный взгляд был темным и изучающим. — Ты остановилась у Уайлена? Она поколебалась, потом кивнула. — Уверена, он не будет возражать, — она приподняла одно плечо, легонько им пожимая. — Но он еще не знает, что я вернулась. Я направилась сюда сразу же после того, как мы причалили. По правде говоря, она понятия не имела, каков был ее план, пока неслась по крышам Кеттердама. Она даже не заметила, что город давным-давно окутала ночь — всего-навсего представила удивленное выражение лица Каза, когда тот ее увидит, и этот образ заставил ее двигаться вперед. Призраку ни разу с их первой встречи не удалось подкрасться к нему, будучи незамеченной. У нее чуть не закружилась голова при мысли, что в этот раз наконец может получиться. Вместо этого удивлена и даже поражена оказалась она сама. Она обнаружила помятого, сонного Каза — мальчика, который первым потянулся к ней, без давно слившейся с его кожей брони, мальчика с нежными прикосновениями и признанием отраженной тоски. — Инеж, — грубым ожогом его голос вывел ее из задумчивости. Она посмотрела на него и увидела, как он облизнул губы, почти нервно покачиваясь на месте. — Ты можешь... Ты можешь остаться здесь, — она в замешательстве наклонила голову. Он сдал ее комнату в первую же неделю после завершения их последнего общего задания. Отныне в тесном пространстве Клепки у нее не было своего угла. Она открыла рот, чтобы сказать это, когда он покачал головой. Инеж с трудом сглотнула. — Со мной, я имею в виду. Если ты хочешь. Она резко вдохнула, странный гул эмоций пробежал по ее нервам. Она посмотрела на Каза — его простую серую рубашку и свободные черные брюки, спутанные волосы, которые падали на половину его лица, виднеющиеся из-под укороченных штанин голые ноги. А теперь — приглашение остаться. Ей казалось, что она живет чужой жизнью. Это было интимно в своей обыденности, говорило о близости, которая когда-то казалась невозможной. Но разве она уже не знала, что чудеса возможны? — Хорошо, — ответила она ровным и уверенным тоном. Выражение, которое могло быть удивлением, промелькнуло на его лице, а затем исчезло, прежде чем она сумела его рассмотреть. Он кивнул и подошел к кровати, позволяя ее руке выскользнуть из его. Она последовала за ним после минутного колебания и села на самый край. Каз замер у изголовья и, казалось, смотрел куда угодно, только не на нее, когда она сняла туфли и сбросила тунику вслед за курткой. Она потянулась к волосам, проводя руками по длинной косе. Подумала, не распутать ли пряди, но потом решила не делать этого — это заняло бы слишком много времени, а Каз стоял сбоку от нее, от него исходила какая-то вибрирующая энергия, пробуждающая в ней тепло и неуверенность. Она взглянула на него, убирая руки с косы. Выражение, которое могло быть разочарованием, больше напоминало тоску, задержавшуюся в уголках темных глаз Каза. Прежде чем она успела изучить ее, он отвернулся и бросил еще одну подушку на дальнюю сторону кровати. Она ухватилась за край матраса и оттолкнулась к стене. Дождавшись, пока она заберется под простыни, Бреккер устроился рядом с ней поверх ткани, упершись взглядом в потолок. На его лице было резкое, неузнаваемое выражение, которое Инеж сочла бы беспокойством, если бы не знала Каза так хорошо. Она повернулась на бок — одна рука подложена под нее, другая покоится в пространстве между ними. Девушка проследила за тонкими чертами его лица — тонкой складкой сжатых губ, острым углом подбородка. — Каз, — тихо позвала она, ожидая, когда он повернется и взглянет на нее. — Я тоже скучала по тебе. Он сделал долгий, медленный вдох, напряжение покинуло его тело. Резкие черты его лица смягчились — затерялась жесткость, он стал больше походить на мальчишку, которым являлся. Он кивнул и повернулся к ней, подложив обе руки под голову. На мгновение он показался таким молодым, каким ему никогда не было позволено быть. От этого у нее странно перехватило дыхание. Он пристально смотрел на нее глазами цвета штормового неба. Она видела, как он что-то прокручивает в уме. — Я надеялся увидеть на тебе пиратскую шляпу. Она рассмеялась. Глаза Каза, кажется, лихорадочного заблестели от этого звука. — Я принесу ее завтра. Она точно не создана для того, чтобы прятаться по темным крышам. Он кивнул с легким, довольным выражением на лице. — Расскажи мне о своем путешествии, — прохрипел он после паузы. — Ты читал мои письма, Каз. — Но я не слышал. Она улыбнулась. Он схоронил эту эмоцию на самом дне хранилища памяти, где бережно держал все свои драгоценности, цена которых увеличивалась по мере того, как росла коллекция. Инеж заговорила, и он позволил ее голосу омыть его, подобно крещению; ее слова возродили все, что он пытался сдерживать и контролировать в ее отсутствие. Она заговорила, и он представил, как она стоит на носу своего корабля, представил, как ее волосы развеваются в морском воздухе, увидел, как она взбирается на мачту и стоит на краю вороньего гнезда. Он позволил ее голосу удерживать его сознание в реальности, вода оставалась ниже краев кровати. Он вытащил руку из-под себя и положил ее на пространство между ними, позволив тыльной стороне своих пальцев коснуться ее. Медленно, на полдюйма, он прижал свою руку к ее, сдвинул пальцы, пока две ладони не переплелись. Он выдохнул, наслаждаясь мягкостью ее рук, теплом ее пальцев. — Ты и словом не обмолвилась о своих многочисленных успехах, — заметил он, когда она сделала паузу, чтобы подавить зевок. — До меня дошли слухи о двух кораблях работорговцев, потерянных в море. На ее лице появилось воинственное выражение гордости и чего-то смутно напоминающего печаль. — На самом деле их было три. Он поднял бровь, глядя на нее. Она молчала. Он ждал, наблюдая, как гнев и печаль скользнули по ее лицу. — Мы наткнулись на корабль работорговцев, укрывшийся в бухте к северу от Луцка. Их корабль был почти вдвое больше нашего, у нас не вышло бы взять их в открытом море, и поэтому мы дождались наступления ночи, прежде чем атаковать. Мы нашли… — Она стала тихой и неподвижной, казалось, ушла в себя. — Я сражалась, пока рукояти ножей не стали слишком скользкими, а как только мы освободили пленников, сожгла корабль. Дождалась наступления утра на берегу, пока от судна ничего не осталось. — Сожалеешь об этом? — неровный скрежет его голоса, казалось, вернул ее в настоящее. — Нет, — последовал твердый, непоколебимый ответ, хотя он чувствовал скрытое под ним беспокойство. Но в чем крылась причина? В содеянном? Или том, кем она станет, когда Одиссея в конечном итоге подойдет к концу? Он прижал пальцы к впадинкам между ее костяшками. — Что ты нашла? — Когда мы поднялись на борт, две сулийки уже были мертвы и отброшены в сторону, как мусор, — она дрожала отнюдь не от холода. — В каюте капитана мы нашли третью девушку — моложе, чем была я, когда меня похитили, — ее глаза горели яростью, но в следующее мгновение на дне ее темного, всегда блестящего взгляда застыло самое настоящее пепелище. — Я отвезла ее к родителям. Дочь, которая заменит ту, что никогда по-настоящему не сможет вернуться домой, — в печальной складке ее губ промелькнула короткая, горькая рана, которую девушка мгновенно смахнула качанием головы. — Они защитят ее и помогут исцелиться. А я буду защищать их всех всеми возможными способами. — Ей повезло, что у нее есть кто-то, кто может ее защитить. Следующее за потерей одиночество превращает людей в монстров. Там, в ее широко раскрытых карих глазах, он снова увидел вопрос: неужели совсем некому было защитить тебя? Вместо ответа он просто сосредоточился на прикосновении ее пальцев к своей коже. Он посмотрел на нее, проводя большим пальцем по краям ее руки. — Тебе надо поспать. — А тебе? Он пожал плечами. Она вздохнула и отняла ладонь, ее черты скрыла тень. — Ублюдку из бочки не нужен сон? Он долго молчал. Внезапно и болезненно, как удар молнии, он понял, что ему нужно. Ему нужно было, чтобы она снова вернулась, нужно было дать ей повод для этого. — Нет, — наконец ответил он, искоса взглянув на нее. Между ее темными бровями пролегла морщинка, которую он хотел разгладить губами. Каз отвернулся и закрыл глаза. — Я не помню свою мать — она умерла, рожая меня. Джорди говорил, что я похож на нее. Сам он пошел в нашего отца, — он почувствовал, что кровать сдвинулась, и открыл глаза, чтобы посмотреть на Инеж. Она повернулась на бок, чтобы изучить его, на смуглом лице замерла сосредоточенность. Она медленно подняла руку и потянулась, чтобы убрать волосы с его лица. Он почувствовал, как ее пальцы коснулись его лба, и чуть не задрожал. Не от фантомного отвращения или ползучего страха, а от горячего всплеска желания. Она опустила руку и снова переплела их пальцы. Он наблюдал, как ее глаза скользили по его лицу, стараясь представить, какую головоломку она все это время собирала в уме. — Я помню своего отца, — донесся хриплый шепот из темноты. — Он был огромным, или, по крайней мере, казался таким. Мне казалось, что я напрягаю шею каждый раз, когда смотрю ему в глаза. Он был настоящим силачом. Не таким, как Джеспер, а словно способен был голыми руками вырывать валуны из земли и валить толстые ветви деревьев, — он медленно выдохнул. — Но он был недостаточно силен, чтобы не дать плугу расколоть его. Точно так же, как Джорди не был достаточно силен, чтобы защитить их обоих от когтей города. Затем он закрыл глаза. Позади них горело что-то неузнаваемое, казалось, принадлежавшее другому мальчику, другой жизни, другому миру. — Мне очень жаль, Каз. Он глубоко вдохнул. Что-то в нем было поцарапано и ободрано, но не так, как прежде. Инеж хранила в своих тонких руках его жизнь, его позор, а теперь и его прошлое. Его бремя не стало легче, но пришло странное ощущение — словно он ступил на твердую почву после того как многие годы тонул в зыбучих песках. — Это было очень давно. — И все же. Я помолюсь за него. За всех вас. Он открыл глаза и посмотрел на нее, лунный свет мягко обрисовывал в полумраке ее черты. Когда-то он сказал бы ей, что не нуждается в ее молитвах. Возможно, это все еще было правдой. Но он также осознавал сокрушительную, имеющую гораздо большую власть над ним истину: теперь он не мог позволить себе отвергнуть ничего из предложенного ею. Когда дело касалось ее, он не был способен сомкнуть врата, за которыми годами скрывался от остальных. Он больше не хотел. Он высвободил свои пальцы из ее. Затем протянул руку и провел кончиками пальцев по контурам ее косы. — Теперь ты будешь спать? — Только если ты будешь. Он тихо фыркнул, затем кивнул. — Спи, Инеж. Она закрыла глаза, почти сразу же выдохнув. После долгой паузы то же самое сделал и он. Его сны все еще были наполнены ею. Только вместо фрагментов и обрывков она стояла перед ним, целая и улыбающаяся. Его сонное «я» улыбнулось ей и прильнуло ближе — беззаботно и свободно. Каким-то образом он знал, что это сон. И все же он также знал, что проснется и найдет ее рядом с собой, настоящую, бодрствующую и осязаемую. Быть может, боги и в самом деле существуют.