"Почему в семнадцать лет парню ночью не до сна, Почему в семнадцать лет песня немного грустна? Просто раз и навсегда наступает в жизни час, Тот нелёгкий час, когда детство уходит от нас" (с)
Сон был странным, тревожным и тяжёлым - из тех, что потом ещё долго не могут осесть в глубину памяти и колыхаются на поверхности, то и дело всплывая. После подобных можно целый день проходить с неприятным чувством на душе. Кеша болезненно морщится, пару раз глубоко вдыхает-выдыхает и садится в кровати. Руки подрагивают, наволочка повлажнела от пота. Верно говорила мама - не ложись спать днём, особенно в духоте. Просто книжка попалась не очень интересная - зря брал, наверное, только слишком уж не хотелось оставлять незаполненными пробелы в школьной программе. Книжка была библиотечная, и её, по-хорошему, следовало вернуть ещё с полгода назад, но она, по преследующему его всю жизнь невезению, незаметно завалилась между столом и стеной, так что Кеша совсем забыл про неё, безнадёжно просрочил сдачу, и вот теперь, внезапно и совершенно случайно найдя, честно старался дочитать как можно быстрее. Внимание от такой нагрузки плохо концентрировалось, смысл строк ускользал, и глаза в конце концов закрылись сами собой. "Преступление и наказание". Вздохнув, он наконец смотрит правде в глаза - дочитать её ему точно никак не успеть, до конца книги остаётся ещё две трети, а выезжать нужно уже послезавтра - заселяться в общежитие вместе с другими иногородними первокурсниками. Большой город его пугает, но делать нечего - подходящего учебного заведения для того, чтобы получить нужное образование и пойти по стопам родителей, устроившись в местный НИИ, в их небольшом молодом городе нет как такового. Он машинально, в который раз уже, проверяет, на месте ли паспорт, медицинская справка, билет на поезд и комсомольский билет. Ах да - значок, наверное, тоже надо взять. Тянется неловко, слишком далеко тот оказывается, и вместе со значком с верхней полки, глухо шлёпнувшись, приземляется толстый фотоальбом. Кеша хочет закрыть его и убрать назад, но руки против желания задерживаются на твёрдой тиснёной обложке. Страницу открывает произвольно - первое сентября в первом классе. Ненавистная очка на погрустневшем лице - уже начали дразнить. Перелистывает - там он всё такой же маленький, но заметно повеселевший, в нормальных очках, а рядом Игорь Катамаранов, благодетель и виновник - и обновки, и веселья. Шкодный взгляд и рот до ушей. И снова Игорь - высовывает язык, держит "рожки" над кешиной головой. Ещё несколько страниц спустя они старше, появляется Митя Жилин, с ним у Кеши всего пара снимков, не считая тех, на которых весь класс, и на них он смотрит дольше. Митя, кстати, тоже на днях уезжает учиться - в школу милиции аж в самой Москве. Он Кеше нравится - собранный, умный, находчивый. Они, возможно, могли бы сдружиться теснее, но тот всегда предпочитал компанию Игоря, и Кеша его понимал – с Игорем точно было веселее, чем с ним, хоть тот и пугал иногда. Если всмотреться вглубь себя пристальнее, можно даже почти поймать ускользающее чувство – схожи они больше, чем кажется на первый взгляд. Только собственная странность страшит куда сильнее игоревой, а после таких нежеланных подглядок по поверхности спокойствия идут круги. Оно и без того шаткое, от малейшего ветерка рябит, стоит ли баламутить лишний раз? Лежали они как-то в короткоштанном детстве ещё с Игорем на коряге, нависшей над болотом, смотрели на собственные отражения в стоячей мутной воде. Манила она Кешу, изо всех сил притягивала – коснись, узнай, побултыхай руками, шагни в трясину. Страшно было дотронуться до этой воды, а погрузиться – ещё страшнее, утянет на дно, не увидишь больше белого света, воздуха не вдохнёшь. А если вылезешь – за одежду запачканную дома заругают. Игорь плюхнул обеими ладонями, распугивая мальков, а потом с хохотом сиганул туда под кешин взвизг, обдавая брызгами, заставляя вцепиться в ходящую ходуном корягу. Как Игорь, Кеша бы точно не смог. Но позавидовал ему в этот миг от всего трепещущего сердечка. «Бешеный», - в тот момент одними губами, без голоса. И годами после – громко, на разные лады. Испуганно, встревожено, обиженно, но не завистливо. Совсем-совсем нет. Распахнув балконную дверь, Кеша снимает с верёвки высохшее бельё и любимую рубашку - синюю в белую клетку. Неудачно повернувшись, натыкается на ручку верного "Орлёнка". С громким уйканьем трёт бедро, гладит руль так больно напомнившего о себе велосипеда – неужто обиделся, позабытый – и клятвенно обещает ему непременно покататься до отъезда. Что если прямо сегодня? Взять верного коняшку под уздцы и навернуть несколько кругов по парку? Или, может быть, лучше… Вновь оживает в душе неприятный сон, и ноги несут к телефону. Трубку не снимая, стоит, смотрит пристально. Набрать семь цифр, с первого класса заученных, словно алфавит. И вздрагивает резко, всем телом, когда тот звонит внезапно, так, что сердце ещё с полминуты стучит у самого горла, поэтому Кеша сначала пускает петуха и прокашливается. - С-слушаю вас. - Пригласите мне к аппарату магистра всех наук Водолаза Водолазыча, будьте добреньки. - Игорь, это... правда ты? Ты меня помнишь?? - Ого! Ты чего там, пьяный? Ну-ка дыхни! Кеша послушно выдыхает в телефонную трубку, и на другом конце провода Катамаранов смеётся. - Что, первый раз за лето из дому вышел, и голову напекло? - Я спал, мне тут эээ... – осекается Кеша. – А-а ты чего звонишь? - Да вот как раз твой вопрос хочу тебе же адресовать. Так и хочешь уехать, не попрощавшись? Некрасиво, знаешь, не по-дружески. Первый-не первый раз, но в круговерти этого лета он действительно как-то совсем редко встречался с друзьями. Отошла пора выпускных и вступительных, пятаков под пяткой на удачу, отзвучала "Когда уйдём со школьного двора", отбодрствовались ночи над книгами. Нервы, нервы. Отмахивался раз за разом - не до тебя, Игорь, ну какие прогулки, сам подумай. Тебе-то хорошо, не поступаешь никуда, отработал свою смену на стройке – и гуляй не хочу. Сначала боялся экзамены провалить и родителей расстроить, а стоило приехать в большой город – страх этот от непривычной обстановки только усилился, да к нему множество новых добавилось. Дважды заблудился, второй раз – чуть на экзамен из-за этого не опоздал, от волнения правильные ответы долго подобрать не выходило, а позже перед зеркалом в уборной минут десять стоял, безуспешно пытаясь вспомнить и сами вопросы, и что написал, а губы у отражения белые-белые были. Когда ехал на вокзал, в пробку попал и чуть не пропустил обратный поезд. Пока стояли, извёлся, все ноги оттоптал, так хотелось крикнуть, чтобы открыли двери, и бегом до вокзала припустить. Поступил. Успел. Выгорел – и остаток лета без лишней надобности из дома не выходил, сначала отсыпался, потом просто лежал на кровати, все стены и потолок проглядел, только позже на книги и телевизор перейдя. Даже на дачу попросил родителей его не брать. Не брали, жалели. Не было сил и с друзьями общаться, хоть заходили и звали, Игорь звонил не раз – и как только не обиделся ещё. По-дружески – это забежать за Жилиным и посидеть напоследок втроём в каком-то секретном новом месте, как предлагает Игорь. «Сообразить». Кеша не возражает в этот раз, соглашается, секунду помедлив, а едва трубку на рычаг положив, думает: сделать надо что-то приятное. Принести что-нибудь. «Соображает» он с Игорем редко, стоит контроль над собой ослабить чуть-чуть, огненной воды хлебнув, бешенством его заражается – или не игорево это бешенство, а собственное? Заставляет оно Кешу кричать громко - поздно вечером под чужими окнами, песни петь во всё горло, прыгать, носиться, бутылки бить, фонари на аллее "тушить" камнями. Вслед девушкам красивым свистел несколько раз – а ведь до этого даже не знал, что свистеть умеет. По трезвости даже заговорить бы не решился, и свист такой не получился потом ни разу. Покрышки на свалке жгли, карбид взрывали, голубей гоняли в парке, а однажды через чердак на крышу вылезли - до сих пор руки холодели, как вспоминал себя едва не на самом краю. По-дружески – это не жадничать и делиться, особенно если почти всё лето друзей избегал. У кешиного отца - запас медицинского спирта из НИИ, обычная валюта советская, услуга за услугу, и никаких секретов от сына. На спирту этом домашняя наливка из позднего винограда самая душевная получается. «Душевная» и «как слеза» - так отец говорит. Перед отцом Кеше неловко чуть-чуть, самую малость совсем, когда понемногу из каждой бутылки отливает в свою, с которой за молоком и квасом ходит. Закупорив, взамен отлитого аккуратно воды добавляет, как обычно в бутылки с готовой наливкой, чтобы в глаза не бросалось после того, как несколько щедрых глотков отопьёт, придумка не новая. Авоська прозрачная, её Кеша бракует сразу, перед всеми любопытными бабульками двора вмиг засветишься, а вот сумка болоньевая – в самый раз. Переодевшись в любимую рубашку, Кеша долго себя перед зеркалом со всех сторон оглядывает, губы довольно поджимает – ну что за молодец-удалец, как всё продумал хорошо. Пока ждут Жилина во дворе, Катамаранов успевает сдуть на Кешу три одуванчика ("Фу, Игорь, в нос летит"), нарисовать осколком кирпича на бордюре под ногами букву "Х" и быть вовремя остановленным ("Игорь!!"), облюбовать небольшую гальку на клумбе и уже примериться, чтобы кинуть её в окошко митиной комнаты, но воспоминания о происхождении трещины на собственном у Кеши слишком свежи. ("Ну ты совсем балда, что ли, разобьётся же!") Минутная стрелка старой отцовской "Зари" на его запястье успевает обежать циферблат ещё пару раз, когда на пороге подъезда наконец появляется какой-то непривычно встрёпанный и запыхавшийся Митя. Уцелевшее кешиными усилиями окно его спальни с треском распахивается, являя миру как две капли воды похожее на митино, только очень нагло и торжествующе ухмыляющееся лицо, следом высовываются обе руки, демонстрируя Мите вслед жест "от локтя", на который тот незамедлительно отвечает точно таким же. - Из-за чего на этот раз? – спрашивает Катамаранов. - Из-за гитары. На один вечер, как человека, попросил одолжить, куда там! Ууу, жмотяра! - задрав голову и глядя туда, где уже никого нет, обиженно тянет Митя. - Вот пусть только заикнётся, чтобы я ему что-нибудь из Москвы привез, кукиш с маслом получит у меня! Сначала идут дворами, Игорь с Митей, нещадно пыля, пасуют друг другу пустую консервную банку. Кеша недовольно морщится от пыли, от неприятного жестяного бамканья, идёт поодаль. Лето пролетело как-то незаметно – непривычно жаркое, иссушившее траву и цветы на клумбах, прежде времени оттенив зелень то тут, то там тускло-ржавым. Не то чтобы Кеша обычно любил загорать, но сейчас, поглядывая на загорелого почти до черноты Игоря и слегка забронзовевшего Митю – ходили, наверное, на канал – сравнивая с ними собственные бледные руки, думает, что в этом году надо было выбраться туда за компанию хотя бы разик. Наконец поинтересовавшись содержимым сумки, Игорь длинно удивлённо присвистывает. - Мить, ты ведь у нас не только по детективам, ещё и по научной фантастике. Скажи как эксперт, не подменили нам Водолаза инопланетяне? Митя смеётся, пока Игорь Кешу по волосам треплет довольно, тот его руку отпихивает и бурчит, сначала «с кем поведёшься», затем – что волосы теперь растрепал все, ну как так можно, он перед выходом укладывал же. Приглаживает их, как получается, оглядываясь по сторонам, но из девчонок поблизости видит только какую-то молодую белокурую мамочку с коляской. Здоровается с бывшим коллегой отца, клятвенно заверяет, что передаст, чтобы тот непременно перезвонил. Дальше они срезают, лавируя мимо развешенного на верёвках белья и играющей в казаки-разбойники мелочи. Едва не врезавшийся в них мальчишка лет семи рассерженно зыркает исподлобья: - Вы чё тут забыли? С дороги! - Чегооо? – округлив глаза, тянет Катамаранов, делая шаг вперёд. – Страх потерял, клоп? Женский голос из окна кричит «Толя, домой!», и не по возрасту сердитый незнакомец, оглянувшись, тут же припускает в противоположную от дома сторону. - Нет, вы видали? – глядит ему вслед Игорь. – Что скажете? - Скажу, что на меня вот таким взглядом брат обычно смотрит, - держась от смеха за живот, отвечает Митя, - и разговаривает так же. В следующем дворе с наслаждением режутся в домино местные мужички. - Здрасте, дядь Саш! – приветливо кивает зоркий Митя местному участковому. - Здравия желаю, молодая смена, - шутливо козыряет тот в ответ из-за стола и внезапно хмурится, замечая Кешу. – Подойдите-ка сюда, товарищи. Особенно вот ты, в клетчатой рубашке. Душа у бедняги тут же уходит в пятки, в мыслях сразу мелькают все собственные проступки – но ведь не знает же он про спирт, что за глупости. А если в сумку заглянет сейчас, откупорит бутылку, понюхает? Первый порыв – развернуться и бежать куда подальше так, чтобы пятки сверкали. Вопреки милицейскому распоряжению делает шаг назад, но Митя замечает, незаметно его пальцы ловит, в кулаке стискивает – «замри на месте» - и выступает вперёд, чуть загораживая Кешу. - Что случилось? - Да вот жалоба поступила, накануне кто-то разбил окно у гражданки Марковой Людмилы Амфетаминовны из девятого дома. Вечером здесь парни здоровые гоняли в футбол и запульнули мячом. Она говорит, запомнила паршивца, кучерявый и в очках, по описанию друг твой подходит. «Вот к чему снилось, наверное», - не вовремя вспоминает Кеша, чувствуя, как кровь отливает от щёк. Подтвердить его алиби некому – родители остались на даче с ночёвкой, а он весь вчерашний вечер проторчал у телевизора за «Белым солнцем пустыни» да за книгой, так поздно найденной, и то, по чистой случайности - когда ползал по полу, разыскивая любимую авторучку. Хоть положение шаткое, от несправедливого обвинения хочется возмутиться, но Митя в этот момент успевает заговорить первым. Спрашивает, в котором часу это произошло, и заверяет со всей серьёзностью, что Кеша в это время был с ними – вот и Игорь подтвердить может. Катамаранов и вовсе смеётся заливисто - чтобы Водолаз, да в мяч гонял? Он и на физкультуру-то ходит только на лечебную, помилуйте. К помощи Игоря, судя по неодобрительному милицейскому прищуру, можно было и не прибегать, репутация впереди него всегда бежала – странный, разгильдяй, разочарование родительское, но Митя – другое дело, ему участковый верит. Кеша не видит митиного взгляда, но знает точно: убедительней него никому не соврать, не влетало ему ни за влажную бумагу в патроне лампочки - урок срывался только так, ни за аккуратно спрятанный и вовремя вытащенный кирпич в пачке макулатуры – первое место, почёт и бесплатный поход в кино для всего отряда, ни за рисунки на стенах в школьном туалете. И на исправлении оценок в классном журнале его, старосту, ни разу не поймали. Митя Жилин не хулиганит и не обманывает, это любой из класса и педсостава подтвердить может, он же не его брат-близнец. Любой, кроме того самого брата, но вот ему уже не поверит никто. Участковый с минуту переводит взгляд с честного Мити на улыбающегося Игоря, с него – на бледного Кешу – руки у того в погожий августовский вечер ледяные – и обратно на Митю, тянется снять фуражку, чтобы затылок почесать, вспоминает, что сегодня не при исполнении, выходной же, да и сосед его в бок локтем толкает – Семёныч, ходи уже, все только тебя ждём. - Ай, ладно, пёс с вами, ступайте куда шли. У того, вроде, по людкиным словам, волосы были тёмные, только вспомнил... Ох, Митяй, лучше б твой второй из ларца уехал куда-нибудь, ей-богу. Я весеннего призыва не дождусь, наверное. - Вы за ним приглядите, пожалуйста, дядь Саш, - отвечает немного посмурневший Жилин, - мать жалко, если достукается. - Пригляжу в лучшем виде, учись спокойно, всяческих тебе успехов, - окончательно сменив гнев на милость, протягивает руку участковый, подмигивает, и Митя крепко её пожимает, - только чтоб вернулся, слышишь? Надеюсь на тебя. - Вернусь непременно, - кивает тот, косясь почему-то на Игоря, но милиционеру уже не до них. - Да перестань ты пихаться, Михалыч, етит твою мать! – разворачивается он обратно к столу и звучно шлёпает костяшкой о столешницу: - Рыба! Удаляются в молчании, и лишь когда двор с доминошниками остаётся позади, Кеша, путаясь и заикаясь, рассказывает, чем занимался вечером. "И кстати, р-ребята, давайте пожалуйста, ну, другой дорогой пойдём, а то неудобно как-то". Так что библиотеку они обходят, свернув к школе, на которую Кеша поглядывает со смутной тоской. До первого сентября осталась всего неделя, и очень непривычно от мысли, что никто из них уже не переступит школьного порога – ни в этом году, ни после. Каково будет учиться в институте, да ещё и в другом городе - таком большом, совсем большом, как шумный улей и беспокойный муравейник одновременно? Это здесь идёшь и на каждом шагу видишь знакомые лица, а там он будет совсем-совсем один. Задумавшись об этом и всё ещё слишком растерянный после их встречи с милиционером, он едва не попадает под машину, под визг тормозов и громкий гудок резко отдёрнутый с проезжей части Игорем за воротник. - И как прикажешь тебя отпускать? Пришлют мне однажды очки и берет в коробочке, скажут, был ваш друг Водолаз, да весь вышел. Кеша подавлен и испуган пуще прежнего, но немного веселеет, подбадриваемый обоими друзьями, когда они проходят через парк - мимо тира, в котором Игорь учил его стрелять, пруда, где Игорь ловил рыбу голыми руками, кинотеатра, куда Кеша, собрав всё мужество, приглашал понравившихся девочек и даже отваживался иногда несмело приобнять, и танцплощадки, где потом оттаптывал им ноги. «Вот Митя танцует хорошо», - с сожалением позднего прозрения думает он, - «надо было попросить научить». Ехал бы сейчас более уверенный в себе. Этот мысленный образ неожиданно оказывается настолько приятным, что Кеша даже какое-то время считает про себя «раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три», прислушиваясь к воображаемой музыке. Сворачивают в магазин, над входом звякает колокольчик, и на женский оклик «Эдик, отпусти людям!» из подсобки выныривает совсем юный парнишка в очках с тонкой оправой, по виду их ровесник, обегающий всех троих цепким внимательным взглядом, от которого Кеше немного неуютно. Оценивающим каким-то, так часто девчонки смотрят, а потом со смехом шушукаются и глазами стреляют, в него обычно насмешливо, в Игоря – заинтересованно. Непонятный взгляд задерживается на Мите, и уголки губ названного Эдика приподнимаются в полуулыбке. - Добрый вечер, что будете брать? Берут тархун, дюшес, нарзан и три эскимо. Митя, словно не замечая раз за разом останавливающихся на нём глаз парнишки, роется по карманам, набирает ещё мелочи на банку сгущёнки и невозмутимо расплачивается. Бутылки с весёлым звяканьем отправляются в кешину сумку в компанию к спирту, банка – в карман игоревых треников, «чтоб не кокнуть их ненароком». Им указывает путь Ильич с постамента – «верной дорогой идём, значит». Игорь в несколько укусов съедает своё эскимо вместе с деревянной палочкой, и Митя замечает, что оно размазалось возле рта. Игорь, внемля подсказкам, размазывает мороженое ещё сильнее, и Митя, внезапно слегка порозовев щеками, стирает его сам, своим носовым платком. Из стоящего на подоконнике распахнутого окна и размеренно крутящего бобины катушечника звучит песня про плачущие гитары и уходящее детство. Мите она, видимо, напоминает о недавнем инциденте с братом, потому что на пару мгновений он недовольно сводит брови к переносице. В этот момент Кешу осеняет: забыл, забыл взять фотоаппарат, голова дырявая! За оставшееся до отъезда время всё равно не успел бы проявить плёнку, ну и пусть - зато грело бы душу вдали от дома приятно тревожащее чувство нераскрытой тайны - что же там вышло, да и вышло ли вообще. Лучшие снимки потом подарил бы друзьям, чтобы все помнили друг друга вот такими молодыми и весёлыми, куда бы ни завела их жизнь.***
Одноэтажные многоквартирные бараки, одни из первых возведённых тридцать лет назад на скорую руку строителями молодого города, ютятся на окраине, за которой до кромки леса расстилается пустырь. Игорь ведёт их к самому крайнему и неказистому из них, до крыши увитому диким виноградом, листья которого в некоторых местах слишком рано тронул осенний багрянец. Как и его товарищи, ныне покинутый дождавшимися расселения жильцами, дом смотрит на мир мутноватыми стёклами окон, некоторые разбиты, но на одном даже уцелел куцеватый тюль. Кеша пробует заглянуть в скрывающуюся за ним комнату, но ничего не может разглядеть. - Ну вот, мужики, эти дома скоро будет сносить моя бригада! – не без гордости сообщает Игорь. – И новые строить здесь тоже будем мы. Может даже пятиэтажки! По меркам их городка, настоящие небоскрёбы. Внутри старых покрышек во дворе доживают сезон поросшие бурьяном цветы, возле лавки топорщится колючками то ли шиповник, то ли боярышник, а чуть поодаль раскинула ветви одинокая яблоня. Кеша и Митя пристраиваются на нагретой солнцем некрашенной лавочке, а Игорь, приметив на самой верхушке не стрясённые яблоки, взбирается туда с быстротой и ловкостью кошки. Давно привычные к таким его фокусам, они машут ему, смеющемуся, в ответ с земли. Яблок оказывается всего два, и Игорь, сиганув на землю, вручает каждому по одному. - А ты? – интересуется Митя. – Как же ты? - А я не принёс ничего, - пожимает плечами тот, - считайте, моя доля. Держите. Ну да, небогат наш райский сад, но вы попробуйте только, они тут вкусные. Последние плоды нам свои отдала, не зря спели. Спасибо, - гладит он яблоню по шершавой коре, и налетевший ветерок в ответ шевелит её листья. - Лучший наш подарочек – это ты. Кусай давай, - протягивает Митя своё, - неужели думаешь, не поделюсь? - От моего тоже можешь откусить, - кивнув, добавляет Кеша. Игорь смотрит на них обоих неожиданно пристально и серьёзно, на секунду кажется, что грустно даже, и впервые за всё время Кеша задумывается: а каково ему будет остаться в родном городе без лучших друзей? Ходить по знакомым улицам и знать, что не встретит их ни на одной, мимо их домов проходить, понимая, что их там нет уже? Проходит мгновение – и уже кажется, что почудилось, вновь Игорь улыбается широко, как ни в чём не бывало, расталкивает ребят по разным концам лавочки, плюхается в середину, смачно вгрызается поочерёдно то в одно, то в другое яблоко и возвращает надкусанные дары назад. Приглядевшись, вынимает из кешиных волос зацепившийся за них пожелтевший яблоневый листочек. До осени несколько дней. Будет, конечно, ещё женское лето, но прежнего тепла им не видать ещё год, и они сидят так какое-то время, словно накапливая его впрок, подставляя солнцу довольные лица, хрустя яблоками и утирая с подбородков липкий сладкий сок, пока в их руках не остаются два огрызка. Наконец, толкнув незапертую дверь и скрипя половицами, входят в дом, заглядывают во все комнаты, проверяя, действительно ли они тут одни. Комнаты пусты, и Кеше становится немного не по себе от этого места, но он тут с друзьями, так что по-настоящему бояться здесь нечего. В конце концов, располагаются в той самой комнатке с тюлем, там чище всего. На стенах обои в мелкий цветочек, заметно более яркие в тех местах, где, видимо, висели картины и полки. Остался лишь выцветший фотоснимок из журнала - на нём запечатлена симпатичная светловолосая девушка в белом платье. Кеша останавливается напротив и долго разглядывает её, а как всегда неслышно подошедший Катамаранов, разведя руками, заключает, что увы и ах, это вся их женская компания на сегодняшний вечер. Митя достаёт из брошенной хозяевами колченогой тумбочки с незакрывающейся дверцей старую газету, расстилает и садится на расстеленное, а Игорь - прямо на пол, его треникам, в отличие от митиных клёшей, ничего не страшно. Кеша свои брюки жалеет тоже, так что он подсаживается ближе к Мите и наблюдает, как тот достаёт из сумки все их богатства и расставляет прямо на полу: четыре бутылки, к которым Игорь добавляет банку сгущёнки, открыв её зубами. Из той же тумбочки извлекаются гранёные стаканы – «ну вы, ребята, даёте» - «а ты думал!» - и начинается процесс, напоминающий Кеше о любимых уроках химии, предваряемый обсуждением, развести спирт нарзаном и запивать сладкой газировкой или наоборот. Митя решает, что лучше наоборот – «во-первых, так интереснее, во-вторых, будет красиво» - и аккуратно разводит себе и Кеше газировкой один к двум. Выходит и впрямь здорово, солнечные лучи так просвечивают через стаканы, что напитки искрятся – зелёный у одного и жёлтый у другого, а ещё забавно шипят пузырьками. Игорю стакана не достаётся, но тот нимало этим не расстроен, из-под отошедшей половицы в углу он достаёт бутылку, на дне которой плещется какая-то жидкость – светлее пива и подсолнечного масла и чем-то смахивающая на последнее, но темнее воды или водки. Когда он откручивает пробку, по комнате разносится запах хвои. В несколько глотков опустошив бутылку, Катамаранов довольно облизывается. - Ну вот и у меня теперь есть посуда. - Игорь, это что было?! Это же не... – бледнеет Кеша, но Митя успокаивает его: - Не бойся, он так уже делал, с ним ничего не будет. Хотя лучше бы не делал, слышишь меня, Игорь? – на полтона громче и строже. - Не гунди, товарищ будущий участковый, не порть вечер, - отмахивается тот, удовлетворённо прижмурившись, а когда открывает глаза, они, всегда чёрные даже на солнце, отсвечивают янтарным. В эту самую хвойную бутылку Игорь себе чистого спирта и отливает и разбавлять чем-либо наотрез отказывается. ("Ну ты чего, бешеный?! Семьдесят градусов!" – «Да не люблю я ваши сласти! Только градус сбивать»). К сгущёнке он тоже не притрагивается, в отличие от Мити. Первый тост поднимают за дружбу. Второй - чтобы по распределению после учёбы их не отправили куда-нибудь за полярный круг. - И как я забыл, - цедит Игорь, во взгляде которого вновь мелькает что-то болезненное, - вы ведь после учёбы сразу и не вернётесь, три года потом будете отрабатывать… а может, вообще передумаете возвращаться. Женитесь там, обоснуетесь, корни пустите. - Игорь, ты чего такое говоришь, какие корни, мы тебе что, деревья? – машет руками Митя. – Никаких корней, я вон с дядь Сашей договорился, так что после отработки буду лично тут за порядком следить. - У меня родители в НИИ, будут ждать меня, - присоединяется Кеша, - так что и я сюда вернусь, ну ты придумал тоже. Катамаранов вновь оттаивает, делаясь прежним, и всем сразу же становится легче. Чувство такое, будто они сейчас в чём-то поклялись. Его самого, как и митиного близнеца, должны забрать в армию в следующий весенний призыв. "Если братец до этого дел не наделает и в колонию не загремит". - Я вам буду писать обоим, - переводит Кеша чуть окосевший взгляд с Игоря на Митю. Увлажнённая спиртом душа требует откровений, и он сетует на то, как ему жаль, что до отъезда так и не встретил девушку, ведь одно дело - писать друзьям, другое - другу сердечному. Романтично это, возвышенно. Как в книгах пишут и в кино показывают. Вот как у товарища Сухова, «здравствуйте, любезная и незабвенная моя Катерина Матвеевна». - Неправда твоя, голубчик, - отчего-то помрачнев, качает головой Жилин, - грустно это. Письма письмами, а без общения с глазу на глаз - тет-а-тет, как ты говоришь, в разлуке тяжело будет... Было бы. Так что, везучий ты, можно сказать. Игорь, чтоб тоже писал мне, слышишь! Станешь игнорировать - приеду после первого семестра и вот этими вот руками за твои чумазые уши тебя оттаскаю. А потом щекотать возьмусь, пока пощады не запросишь. - Уже прошу, гражданин начальник! Пощадите непутёвого! - складывает руки у груди Игорь и щерится улыбкой. - Нарочно писать не буду, чтобы приехал и оттаскал. Только догони сначала! - Догоню, не сомневайся, по всем подвалам и норам пролазаю, если понадобится, - по-прежнему грустновато, глядя в пол, кивает Жилин. Кеша думает, что Митя, возможно, в кого-то влюблён – слишком переменился в лице, будто знает по себе, как тяжело то, о чём говорит - но в душу решает не лезть. Захотел бы - рассказал сам. - Ладно, писари, уговорили, - вздыхает Катамаранов, - сначала каждый уложенный кирпичик вам буду описывать, а потом - каждое занятие на плацу и каждый наряд. Посмотрю я, как вам это понравится. Через полчаса, чуть покачнувшись и блестя глазами, с пола поднимается заново повеселевший Митя. - Пойду кусты полью, вон какая засуха в последнее время, - шутит он, а возвратившись, стучится в косяк незапертой двери, - кто-кто в теремочке живёт? - Я, мышка-норушка, - давясь смехом, выкрикивает Кеша. - И я, лягушка-квакушка, - громко подхватывает Игорь. – Кто к нам пожаловал, назовись! - Это зайчик-побегайчик, - и в дверном проёме появляется митина голова с двумя поднятыми над ней ладонями-ушами, - пустите меня в свой домик! - Заходи и не убегай больше, - машет руками «лягушка» и, когда «зайчик» плюхается на пол с ними рядом, уже не глядя на газеты и не жалея штаны, видимо, припоминает недавнее обещание защекотать и действует на опережение. В глазах у «мышки» после третьего стакана слегка двоится, так что он видит сразу двух Игорей, с азартом щекочущих двух смеющихся Мить. Игорь, балда, - думает Кеша, - ну как он тут один останется, хоть бы не спился, некому ведь будет за ним следить, а на стройке все пьют, вольётся в коллектив - и всё. Он и так это дело любит, а без них распустится, и поминай как звали. Митя вернётся настоящим милиционером, серьёзным, взрослым, вот так запросто с ним, наверное, уже не пообщаешься. Хорошие они оба, хоть и бешеные, и друг с другом им явно интереснее, чем с ним. В своих собственных глазах он - осторожный и благоразумный, а в их? Боязливый и хрупкий? Обычно он сторонится забав вроде "кто дольше просидит под водой", "кто быстрее съест сосульку в мороз", "кто дальше проедет на велосипеде, не держась за руль", не делает солнышко на качелях, не таскает тайком яблоки и черешню из сада Вишневских. Он боится воды, будто в противовес прилипшему с детства прозвищу, на качелях его сразу же укачивает, а рассказы о заряженной солью двустволке Вишневского-старшего и вовсе отбивают желание рисковать. Почти всегда он старается не совершать безумств, но вот сейчас, сегодня, напоследок, ему отчаянно хочется сделать что-нибудь, что на него не похоже, что-то из того самого, что просится наружу, стоит ему под градусом себя отпустить. Может, залезть на крышу? Или перебить уцелевшие окна – всё равно дом под слом? Шипучий грушево-тархунный спирт в нём говорит или желание хотя бы раз не быть третьим лишним? Точно ли они будут скучать по нему? - Земля вызывает Водолаза! – доносится до него голос Игоря, а затем на плечи ложится твёрдая рука и раскачивает его из стороны в сторону, заставляя выйти из странного оцепенения. - Вы такие хорошие, ребята, - сам собой произносит чуть заплетающийся язык, - я когда думаю, что мы вот… с вами расстанемся скоро, у меня слёзы на мокром месте. Я тут сон видел сегодня про вас обоих, мы там все были уже старые… эээ, ну, взрослые сильно. Ты меня там не помнил совсем вообще-вообще, а ты - посадил в камеру за решётку и так злился, мне страшно очень стало, а ещё – холодно и неуютно, всё было какое-то нездешнее и неприятное, я никогда так сильно не радовался, что проснулся, вот, - как на духу выпаливает он с облегчением, ведь страшный сон обычно теряет злую силу, стоит с кем-то им поделиться. Новый тост они пьют за то, чтобы друг друга не забывать. - Сколько ж нужно выпить, чтоб тебя не вспомнить? – раздумчиво чешет голову Катамаранов, но не смеётся. – С первого класса знакомы. - Ты трезвый был… и вежливый такой. - А это точно я был? – и вот теперь сложно удержаться от смеха сразу всем троим. – Ну а ты что скажешь в своё оправдание, - поворачивается он к Мите, - чего злился и за что посадил? - Значит, нашлось за что, - пожимает плечами тот, - вы не нарушайте, голубчики, вот и не попадёте ко мне. Лучше просто так приходите, чай пить будем. - Чай – это не интересно, - отмахивается Игорь. – Мне тоже сегодня снилась какая-то галиматья, и там вы оба были, кстати. Мы друг за другом бежали – кросс не кросс, догонялки не догонялки, непонятно, только бежали долго, я за Кешкой, ты за мной, и вот так, пока я не проснулся, я и во сне, и от самого сна устал так, будто раствор целый день мешал. Но ер-рундистика это всё, - заключает он, делая большой глоток спирта, - если каждому сну значение придавать, можно сбрендить. Я однажды во сне солнце съел, а потом луну. Ну как потом… одно другим закусывал, они мелкие такие были, как те два яблока, солнце жглось слишком, луна ледяная была, а вот одно с другим прямо идеально пошло, ни жара, ни холода, равновесие. - А потом что? – протирая захватанные очки краешком рубашки, интересуется Кеша. - А потом, когда доел, в темноте остался, один, стало страшно и пусто как-то. Ну и проснулся в этот момент. Всё. А у тебя что по странным снам? – легонько пихает он Митю в бок. – Тоже нас всех сегодня видел? - Да нет, - припоминает тот, - в войнушку во сне играл с братом, мы были помладше лет на десять и бегали друг за другом с палками-пистолетами. - Всё, выиграл я этот конкурс ваш! – подводит итог Игорь. – Мои сны самые необычные. - Да кто бы спорил! – не сговариваясь, отвечают ему два голоса одновременно. Какое-то время после этого обсуждения царит молчание, в котором каждый застывает, погрузившись в свои нерадостные мысли. - Что-то мы настрой теряем, - внезапно качает головой Жилин, хлопая себя по карманам рубашки, извлекает из левого два одинаковых коробка с надписью "спички детям не игрушка" - и в одном из них действительно гремят спички. – Не грустим, голубчики, отставить грусть на этот вечер, я тут кое-что у брата конфисковал, - вслед за коробками появляется лист тонкой папиросной бумаги, - и у отца заодно. - Так вот зачем они нужны, - меланхолично заключает рано оставшийся без отца и не имеющий братьев и сестёр Катамаранов, - чтобы тащить у них всё, что те плохо спрячут. - Я сам ни разу не пробовал, - продолжает Митя, выкладывая извлеченное на тумбочку, - но слышал, что от неё весело и легко, вот и решил проверить, так ли это, а то что-то как-то в последнее время оно действительно... – делает он неопределённые движения руками, не оканчивая фразы. Кеша с Игорем придвигаются поближе и наблюдают за его действиями – немного замедленными, чтобы, учитывая степень опьянения, не просыпать содержимое коробка и не порвать тонкую бумагу. - Не переживайте, - комментирует Митя, слегка покачиваясь, - мы на даче табак выращиваем, нас с братом отец сажал крутить папиросы, я это могу до сих пор хоть с закрытыми глазами. - Ну, считай, успокоил, - отвечает, судя по голосу, и не думавший переживать Игорь, а Кеша изо всех сил пытается сконцентрировать немного плывущий взгляд на содержимом коробка – какая-то сухая зелень. Хмель? Но ведь хмель же заваривают и пьют... или делают пиво. С химией у него намного лучше, чем с ботаникой. Он аккуратно берёт одно соцветие и подносит к ноздрям. Запах знакомый. - Конопля? – предполагает он, и Митя кивает, а следом сразу же качает головой. - Не совсем, но, говорят, почти. Я брату вместо этого коробка оставил такой же, вот там конопля – обычная, дачная. Он дурной, за ним глаз да глаз, я бы ему вообще лучше хмеля напихал, пусть бы успокоился, ему полезно. Память рук у Мити действительно работает на все сто, бумага скручивается без разрывов, и он, окончательно довольный, смачивает краешек слюной. Самокрутка выходит ощутимо длиннее обычной папиросы. - На троих – как раз, наверное, - удовлетворённо кивает он, - сейчас чуть подсохнет – и испытаем. Ты же будешь, Кеша? "А если твои друзья с крыши прыгнут - и ты вместе с ними?", - в подобных случаях обычно отчитывала его мать. Кеша пару раз пробовал курить, и ему не понравилось - ни ощущение едкого дыма в горле, ни сам его вкус. Положа руку на сердце, он и сейчас не хотел, но за компанию и после спирта - может, это как раз и есть тот самый выдавшийся ему шанс на безумство? Кроме того, от слова «испытаем» веет каким-то подобием опыта, а опыты он любит, так что он сначала кивает несмело, а потом снова, уже увереннее. Сначала, не рассчитав, втягивает дым слишком глубоко и, поперхнувшись, закашливается, сразу же начинает слегка кружиться голова. Вкус и запах в этот раз совсем другой, не как у табака - сладковатый, во рту слегка дерёт и сушит, так что он делает глоток нарзана. Самокрутка ходит по кругу, одна на всех, как трубка мира, красноватая точка на конце раз за разом вспыхивает и гаснет. Постепенно он перестаёт кашлять после затяжек, но головокружение проходит не сразу. Кто бы ни сказал Мите про чувства веселья и лёгкости, он не соврал, потому что вскоре тело словно и впрямь становится легче, и Кеша даже оглядывается вокруг в поисках чего-нибудь, за что можно было бы схватиться, если вдруг начнёт подниматься в воздух, но забывает о своих поисках, заметив у Игоря на щеке солнечный луч - тот вдруг кажется ему живым существом, которое надо поймать. («Эй, щекотно!») Игорь пускает дым красивыми кольцами – залюбуешься, и они с Митей на такое зрелище восхищённо глядят оба. На Жилина Кеша тоже засматривается, он этим вечером в голубой рубашке, цвет у неё почти как у милицейской форменной, ему идёт очень, о чём Кеша ему незамедлительно и сообщает. Мите приятно, это видно по тому, как тепло он улыбается в ответ. Он такой живой и бойкий, даже расстегнул пару верхних пуговиц после того, как смог отлипнуть взглядом от Игоря – тот сегодня в майке, играет мышцами на руках, рассказывает и показывает, как с другим новеньким в бригаде на руках боролись – Игорь победил, конечно. После того, как последние капли спирта допиты, а самокрутка докурена, время постепенно замедляется – во всяком случае, такое впечатление посещает Кешу. А ещё он начинает неудержимо, до хрипоты смеяться над каждой митиной шуткой, хоть и не всегда их понимает, над каждым анекдотом Игоря, которые становятся всё неприличнее – трезвым бы остановил его давно, а сейчас сипит уже, откинувшись на стену, тоже напрочь позабыв про чистые брюки, пыльные полы и газеты. Кажется, они вспомнили уже все свои приключения за каждый школьный год и каникулы заодно. Сколько они вообще так сидят, сколько продолжается их разговор, он не знает – ему вдруг кажется, что за стенами их убежища от неумолимо надвигающейся взрослой жизни прошли недели и месяцы, но почему их ещё никто не хватился? И как же тогда учёба? А не всё ли равно, - поморщившись, думает он, - можно же забыть о ней хотя бы на время, на этот бесконечный и бесконечно счастливый вечер? Солнце успевает скрыться, и в наползающих сумерках друзей ему видно чуть хуже. Вместе с тем всё усиливается ощущение нереальности – время от времени кажется, что собственный голос слышится ему словно со стороны, точно так же со стороны видятся руки, которые он поднимает на уровень глаз и медленно водит ими туда-сюда, пытаясь разогнать наваждение. Странно, но это ощущение не пугает, даже почти не удивляет почему-то, он только фиксирует его мысленно, словно во время химического опыта. «Время… не разгляжу цифр на своих часах. Путём вдыхания дыма, поглощено… проглочено? вдохнуто? выкурено высушенное растение семейства коноплёвых. Ощущения: немного размывается реальность, я то в себе, то как будто снаружи. Легко так, будто тело ничего не весит. Голос: охрип от смеха». Он делает ещё несколько вдохов и выдохов, отхлёбывает пару глотков дюшеса - и странное чувство ненадолго отпускает. «Скоро уже расходиться, наверное», - колет внезапная мысль. От неё некомфортно, словно подгоняют, торопят, как в детстве родители. Скажи Игорьку «пока», уже поздно, хватит, потом встретитесь ещё. Можно ли за один, пусть даже очень долгий и радостный вечер, наверстать все упущенные дни и вечера? Когда именно они встретятся вновь? Уезжает он в будний день, один из них будет на работе, а другой – собираться на самолёт. Вряд ли они теперь увидят друг друга раньше зимы. Сильно ли они изменятся за это время? А за всё время учёбы? А к окончанию работы по распределению? - Ты ещё спроси, какими мы будем лет через двадцать, - слышится в ответ голос Мити, и до Кеши доходит, что он говорил вслух. - Я понял… - шепчет Игорь, переставая вращать по полу опустевшую бутылку из-под спирта. – Только сейчас сон понял. Надо было, наверное, этой травы накуриться, чтобы дошло. - Какой именно сон? – уточняет Кеша, потирая уставшие глаза. - Не важно. Давайте сыграем, может? Не то чтобы Кеша очень часто мог точно определить чью-то эмоцию по голосу, но сейчас почему-то кажется, что у Игоря за неуверенностью тона прячется решимость, как перед прыжком в воду с той коряги над болотом. - Во что ты хочешь играть? - приподнимает одну бровь Митя. - В карты? Сейчас стемнеет так, что из нас троих только ты их и разглядишь. - Да вот хотя бы в… бутылочку? Голос дрогнул? Показалось? Что это вообще за идея такая? Воцаряется молчание, и Кеша, вскинув голову, смотрит то на одного, то на другого. На лице Мити, кажется, одна за другой сменяется сразу несколько эмоций, он не сводит с Игоря долгого нечитаемого взгляда. Или это из-за того, что так стемнело, и плоховато видно уже? Кеша на всякий случай вновь протирает очки. Ему самому решительно непонятно, как же играть в бутылочку, когда они здесь втроём, и девчонок нет, о чём он и спрашивает. Эти двое всё играют в гляделки, потом Митя – видимо, наконец, что-то решив, медленно переводит глаза на Кешу и так же медленно произносит, мол, ну нет их - и нет, не страшно, что ж теперь, от интересной игры отказываться? Тот задумывается, и в его странном состоянии тоже начинает казаться, что это - действительно совсем не критичный момент. Странновато, конечно, нелепо как-то, и его опять смех разбирает, но, с другой стороны, почему бы не чмокнуть Митю или Игоря - они же ему такие дорогие, и ничего особенного тут нет. В этот момент к нему поворачивается Игорь. Взгляд у него как рентген, - думает Кеша, поёжившись, - новый какой-то взгляд, необычный, хоть и известно давно, что его зрению ни сумерки, ни ночь не помеха. И задаёт вопрос, который Кеша за десять лет слышал от него, кажется, тысячу раз, но лишь пьяным действительно его опровергает. Вот как сейчас. - Что, Водолаз, слабо? - Ха! Да запросто. - Итак, все согласны, - словно перед какой-то важной церемонией, заключает Игорь, - начнём тогда. - Сейчас, подожди, - останавливает его Митя и отходит, чтобы закрыть дверь комнаты изнутри на уцелевшую защёлку, - я сам начну, если никто не против, - и, не встретив возражений ни одной из сторон, крутит бутылку первым. Та, повертевшись, замирает, указывая на Игоря, и Кеша видит, как Жилин медлит сначала, на бутылку глядя, а потом приближается несмело, сокращает расстояние между собой и Катамарановым и дотрагивается губами до его щеки. Так сам Кеша девушек целует, особенно в первый раз, в любой момент ожидая отпора, смеха или вскрика. Игорь не отталкивает, не смеётся и не кричит – он кивает головой, и Митя, осмелев, теперь приникает губами к его губам, всё так же невинно и осторожно, и, не встретив отпора, внезапно углубляет поцелуй – и получает ответ. Кеша, позабыв дышать и открыв рот, во все глаза глядит на то, как эти двое целуются – долго, по-настоящему, взрослым большим поцелуем, и всё вокруг снова кажется ему нереальным, потому что не может это быть взаправду, не бывает такого на свете, возможно, он заснул? Спит сейчас, а друзья сидят рядом и, не желая будить, тихонько переговариваются, мол, пусть покемарит ещё – да нет, всё, пора по домам. Когда они наконец отрываются друг от друга, никто никак не комментирует произошедшее, только Митя расстёгивает ещё одну пуговицу, будто ему душно, а Игорь выглядит довольным, как сытый кот. Теперь его очередь крутить бутылку, и он вертит её так воодушевлённо, что она мелькает, как юла. И останавливается горлышком к Кеше. После увиденного тот сглатывает испуганно и чувствует, как в горле застревает, не в силах выйти наружу, истерический смешок. Игорь хмыкает вместо него. - Боишься? Иди сюда. Не съем, только надкушу, - и блестит зубами, глядя пристально, кажется – хищно, но точно не разобрать, - эх, видел бы ты свои глазищи. Как два блюдца. - Ты его так только ещё больше пугаешь, - укоризненно качает головой Митя, - давай это прекращай. Кеша, ты не бойся, что ты, в самом деле. Меня же он не съел, вот сижу перед тобой живой, невредимый даже. «Это Игорь», - думает Кеша, когда тот приближается к нему сам. Его лучший друг. Бешеный. Насмешливые глаза, острые зубы – луну не луну, а жестяную банку ими запросто пережуёт. Дух перехватывает, словно вновь он сидит позади Игоря, крепко в него вцепившись, на багажнике велосипеда, и летят они с той самой крутой горы, где кажется постоянно – то ли костей не соберёшь, то ли действительно взлетишь сейчас. И сердце так же бухает, когда Игорь с него очки стаскивает неловко и в сторону на пол кладёт, «мешаются». Без очков всё вокруг сразу размытым становится, и от этого как-то легче, но он всё равно зажмуривается, как на вершине горы перед спуском. Губы у Игоря горькие – то ли от спирта, то ли ещё от того странного пойла, и горячо от них внезапно делается где-то в груди, тоже как от спирта, и воздух быстро заканчивается - будто новую рюмку хлебнул, хотя бутылку они давно оприходовали уже. И поцелуй этот не похож ни на один из тех, что у него были раньше, да и если по правде, толком ничего раньше и не было. С Катамарановым вообще всё ни на что не похоже, и никогда не знаешь, к чему готовиться. Губу он всё-таки прикусывает напоследок, но не сильно, слегка совсем, и явно специально. Щёки горят, Кеша к ним обе руки прислоняет и понимает, почему Митя такой запыхавшийся от Игоря оторвался. - Ну вот видишь, не страшно же? Живёхонький остался, - слышится оттуда, где белеет размытый контур митиного лица, только голос у него какой-то немного другой, будто сел чуть-чуть. Игорь свистит, к Мите приглядываясь: - Теперь и ты как филин, ну и плошки. - Да что ты заладил: блюдца, плошки? – прокашливается тот, - тебе посуды мало? У нас тут одних бутылок целый склад. А ты крути, голубчик, твоя очередь. Кеша понимает, что это уже ему, и слушается, еле толкает бутылку дрожащей рукой, она проходит полтора круга и показывает на Жилина. Митю ему целовать не так страшно - он, хоть и тоже бешеный, но спокойнее Игоря, только горячий весь, словно у него жар - это Кеша, стараясь сориентироваться в темноте без очков, чувствует, когда кладёт ему руки на плечи. И внезапно вспоминает пару вечеров из прошлой осени. К шестидесятой годовщине Октября весь город готовился основательно – не стала исключением и их школа. Ставили спектакль про взятие Зимнего, оформляли расширенную стенгазету, развешивали флаги и рисовали плакаты. Педсостав вовлекал в процесс всех, кого только мог, чтобы без дела не сидел никто, и им с Митей выпало работать в паре. Наедине, как в те вечера, они обычно общались редко, так получалось. Или, наоборот, не получалось. Свет, что ли, на него так упал тогда, что Кеша об этом подумал, но Митя был красивый, как те комсомольцы, которых рисуют на агитплакатах. Даже не на фоне Игоря, а просто, сам по себе. Нет - Игорь тоже, наверное, был - особенно если учитывать, что девчонки смотрели почти всегда только на него, стоило им вдвоём появиться где-нибудь на танцах или в парке, так что временами становилось немного обидно. Насчёт Катамаранова Кеше судить было сложно, слишком бешеный он и слишком расхлябанный? неаккуратный? Митя за собой следил: всегда гладил одежду, чистил обувь, аккуратно причёсывался и ровно подстригал – а не грыз - ногти. Но было в нём что-то ещё помимо обычной опрятности и ровной статной осанки. Что именно, сформулировать так и не вышло, хотя, казалось, он вот-вот поймает нужное ускользающее определение за хвост. А ещё с ним было спокойно, и ничего не резонировало внутри, как с Игорем, не рябило поверхность внутреннего болотца с чертями, не пускало кругов по воде. Они обсуждали уроки, будущее поступление, Игоря, Митя рассказывал интересные истории, шутил, смеялся своим странным смехом. Проводил его до дома под своим зонтом, потому что у Кеши своего при себе не оказалось - хотя, казалось, точно брал, неужели посеял где-то? "Эх ты, - улыбался Митя, - Маша-растеряша". От потенциальных дальнейших размышлений на предмет того, что же такого необычного и выдающегося есть в Мите, Кешу отвлекла сильная простуда - хоть он и не вымок под дождём, но промочил ноги и заболел. Жилин, правда, однажды навестил его вместе с Игорем, но в прежнее русло мысли уже не вернулись, как-то не до того было совсем. Тогда-то он и пропустил "Преступление и наказание" по программе. У Мити губы сладкие - от газировки и сгущёнки, он её больше всех выпил. На контрасте с горьким поцелуем Игоря сладость чувствуется особенно отчётливо. Он не такой напористый, более... аккуратный? нежный? И тоже совсем не противно - и тоже жарко. Бутылка крутится и крутится раз за разом, очень много раз, и всё как в каком-то странном сне. Привыкнув друг к другу, все трое смелеют. Кеше всё кажется, что он летит, летит с горы, но точно знает, что не упадёт и не разобьётся – он не один, его поймают. Стемнело уже совсем, и лиц не видно, так что остаётся только горячее дыхание на щеках, горячие губы, языки - то горький, то сладкий. Вот, в который раз, целуются Митя с Игорем, Митя стонет в поцелуй, Игорь в ответ издаёт звук, похожий на рычание. Ещё круг, опять горький язык, в волосы вплетаются пальцы. "Ну просил же так не делать, не люблю", - думает Кеша, ему не нравится, когда ерошат волосы, а всю жизнь всех только и тянет, ну что за напасть такая. Хочет что-то сказать, но Игорь уже его отпускает, чмокнув напоследок в шею. Шея горит, будто не губами, а раскалённым железом прижались. Ещё пара кругов, душно так, что голова идёт кругом, и он держится за митины предплечья, чтобы не упасть, а тот приобнимает его, помогая сохранять равновесие. Сколько времени проходит? Неизвестно, да и не всё ли равно? Если до этого Кеше казалось, что снаружи прошли недели, теперь он вообще, кажется, забывает, что существует какое-то «снаружи» - разве есть что-то помимо их троих и этого дома? Кто-то задевает ногой бутылку, она укатывается в сторону, и Кеша расстроен - как же продолжать без неё, неужели сейчас вот так всё и закончится? Он сам не знает, чего именно ждёт, игра с самого начала зашла куда-то не туда, это странно очень, не должно так быть - но почему-то он против того, чтобы всё прекращалось вот сейчас и вот так, чего-то не хватает. Ему не хочется вновь чувствовать себя третьим лишним, а эти двое, в отличие от него, уже как будто не вспоминают ни про бутылку, ни про игру, так у них последний поцелуй затянулся. Кеша безуспешно оглядывается, протягивает руку куда-то в сторону, надеясь нащупать бутылку, и дотрагивается до митиной ноги, а тот, словно осознав, что они здесь не одни, отлепляется от Игоря. Вспоминают про него оба, должно быть, его растерянность им заметна, потому что Митя успокаивающе гладит его по волосам и целует – «но как же так, бутылки ведь нет уже», - думает Кеша. Игорь прижимается с другой стороны и прикусывает мочку уха своими зубищами, но не сильно, боли нет, только странное чувство, будто от места укуса через всё тело ток пропустили, аж до дрожи. Он, не сдержавшись, всхлипывает в поцелуй, Митя это, видимо, воспринимает как какой-то сигнал, потому что прижимается вплотную, и это вообще никак не помогает, деваться некуда, с другой стороны Игорь - да и не хочется никуда деваться, только голову откинуть Игорю на плечо, чтобы глотнуть воздуха - и на шее тут же губы, по телу шарят руки, и дальше вообще какой-то туман. Стёр ли он некоторые моменты из своей памяти сознательно, или всё же честно попытался потом их вспомнить, но не смог? Так или иначе, что-то навсегда осталось вырезанными с жизненной киноплёнки кадрами – только этой ночи и этим стенам. - …Трусы... когда носить будешь? – шумно и со свистом вдохнув, вполголоса спрашивает Митя у Игоря. - Не жалеешь ты... девчонок наших. - Ты сейчас о девчонках хочешь поговорить? Вжикает молния на митиных штанах, потом на его собственных, и Кеша ощущает огромное облегчение, только сейчас осознавая, что почти всё время их странной игры брюки были ему тесны. Ощущение нереальности происходящего не покидает ни на секунду, только усиливаясь. Так, как они сейчас, подложив под себя ноги, обычно сидят за едой японцы, Кеша видел в «Клубе путешественников», только бутылки по центру между ними уже нет, вместо этого круга пустоты - колени друг друга. Сначала неловко и несогласованно путаются руками и сталкиваются лбами, потом кто-то придумывает выход – наверное, Митя, как самый догадливый - так что правая рука каждого в конце концов оказывается в расстёгнутых штанах у того, кто сидит справа, чтобы никто никому не мешался. У Мити это оказывается Игорь, у Игоря - Кеша, у Кеши - Митя. Всё до смешного легко - делаешь то же самое, что с тобой делает сосед. Митя, видимо, переживая за свою рубашку, расстёгивает на ней все оставшиеся пуговицы. Кеша последовать его примеру так и не решается. Он знает, что во время настоящего тет-а-тета люди обнажаются, ложатся, и происходит он с девушкой, а тому, что они делают сейчас, он и названия не подберёт. Ещё он знает, что, когда один из органов чувств перестаёт передавать мозгу достаточно информации, взамен усиливается восприятие всех остальных. Сейчас он почти ничего не видит - да и неловко было бы опустить взгляд вниз и попробовать что-то разглядеть - зато вовсю работают слух, осязание и обоняние. Слух ловит малейшие шорохи – одежды, газет на полу, ветра по крыше, каждый вздох и шум чужого тяжёлого дыхания с обеих сторон. Осязание, и без того обострившееся от неведомой митиной травы, теперь просто атакует ощущениями, то и дело прошивая колкими мурашками, прокатывая тёплые волны по телу сверху донизу, безжалостно плавя и заставляя самому отзываться прерывистыми выдохами на движения чужой руки - и своей собственной тоже. Вынуждая на каких-то освобождённых из оков разума инстинктах тянуться лицом то вправо, то влево - и там, и там к нему тянутся в ответ, жмутся горячими сухими губами к губам, мокрым лбом ко лбу, трутся носом о щеку. Обоняние в замкнутом пространстве комнаты, где от жара их тел, кажется, раскалился воздух, говорит, что от Игоря пахнет хвоей, лесом и тиной болот, от Мити - земляничным мылом и каким-то приятным незнакомым одеколоном, от них всех - спиртом, газировкой и этим сладковатым, пропитавшим всю одежду и волосы хмелем-не-хмелем. Время от времени приоткрывая глаза и расфокусированным взглядом различая лишь размытые контуры фигур и светлые пятна лиц друзей в темноте, он ощущает их присутствие не менее ясно, чем если бы разглядывал при свете дня. А вот Игорь, должно быть, сейчас хорошо видит их обоих. Не то чтобы Кеша не прибегал к такому способу разрядки раньше - разумеется, это был далеко не первый раз, но он старался делать это как можно реже и, конечно, всегда был при этом один. Допустим, когда юбка у какой-нибудь мельком увиденной девушки оказывалась слишком короткой. Ему думалось, что они с каждым годом обрезают их всё короче, либо вырастают из старых, ну или это просто он смотрит внимательнее. Школьную форму, игнорируя возмущения завуча, тоже многие пытались подшить или закатать повыше, так что от мелькания голых девичьих коленок становилось одновременно слишком плохо и хорошо, и иногда Кеша не удерживался, за что потом каждый раз становилось немного стыдно. Но настолько выматывающее-сладко, как сейчас, ему не было ни разу, хоть рука у Игоря грубая и шершавая, а собственные влажные от пота кудри назойливо липнут ко лбу. Что там такое особенное делает Митя, Кеше неведомо, только этот конкурс тоже выигрывает Игорь – несколько раз подряд сильно выдыхает через рот, а рука на пару мгновений сжимается слишком крепко. Кеша айкает болезненно, и тот, буркнув что-то извинительное, разжимает хватку совсем, но Кеша даже не успевает из-за этого расстроиться, потому что рука его обхватывает уже левая – наверное, Игорь ею только что машинально за себя схватился, потому что ладонь влажная и скользкая, и такая внезапная приятная перемена оказывается последней каплей. В каком-то заграничном романе, там же, откуда Кеша позаимствовал красивое выражение "тет-а-тет", ему встретилось не менее интригующее словосочетание "маленькая смерть". Лишь потом, вспоминая все события этого вечера перед тем, как поглубже стыдливо запрятать их в самые укромные уголки памяти, запереть там на самый прочный замок и выкинуть ключ, он его понял. Он приходит в чувства вздрагивающим, задыхающимся, повисшим на шее у Жилина, чтобы не грохнуться в обморок, ощущая себя умершим и воскресшим. "Задушишь", - шипит тот, и Кеша наконец отпускает его. Отдышаться не может долго, возвращает руку на место, но она плохо слушается и дрожит от слабости. Игорь, пошуршав скомканной газетной страницей, выручает, кладя свою руку помощи поверх его, а второй ведёт по митиной груди и ниже - по вздрагивающему голому животу. Мите этого всего, видимо, хватает с избытком, он за голову притягивает Игоря ещё ближе и приникает ртом к его рту, глуша собственный стон. Когда они наконец поднимаются с пола, у Игоря под ногой что-то хрустит - ну конечно, это кешины очки. Круг замкнулся. Перед глазами после перехода в вертикальное положение скачут мошки, а в ушах гудит, и совсем нет сил накричать на извиняющегося Игоря. Кажется, что вот ещё немножко времени в духоте этой комнаты – и он просто упадёт в обморок. Кое-как приводят себя в порядок – спасибо острому зрению Катамаранова, остаткам нарзана, двум носовым платкам и газетам. Всё ещё дрожащие пальцы долго не могут застегнуть пуговицу на брюках. - Бегаешь, вроде, быстро, когда надо, а дыхалка всё равно слабовата, - комментирует Игорь, - тренируй, пригодится. Конечно, ему хоть бы что, у него самого лёгкие мощные, может папиросу втянуть одной затяжкой и на дне пруда просидеть долго-долго. Митя его в шутку осматривал иногда в поисках жабр. Щелчок шпингалета звучит как выстрел. - Подождите, подождите, бутылка, - бормочет Кеша, - там крышка… папа сам придумал, герме-нтичная, мне очень-преочень за неё нагорит. - Щас найду, - несильно подпихивает его к выходу Игорь, - иди подыши. Кое-как выйдя наружу и без сил опустившись на скамейку, Кеша полной грудью втягивает свежий вечерний воздух, всё ещё разгорячённое тело отзывается дрожью, попав в прохладу. Оно отчаянно ноет и гудит, а вместо ног будто трепещущий студень. Он трогает саднящие губы и легонько стискивает другой рукой дужки раздавленных очков. Вот это вечерок. Спустя какое-то время рядом приземляются товарищи. - Убрали назад в тумбочку газеты и бутылки, - поясняет Митя, - вот, кстати, твоя, я в сумку назад положил, как было. Кеша благодарно кивает и наконец вспоминает про время. - Одиннадцать, - это Игорь, подняв его руку за запястье, подносит к глазам часы, - как, получше? Пульс вроде нормальный. Кеша кивает снова, и, оглянувшись на гостеприимный дом, думает о его дальнейшей судьбе, только теперь что-то ёкает внутри. Он спрашивает Игоря, обязательно ли его сносить, ведь он ещё... ну, нормальный, не разваливается, тридцать лет всего прослужил, это жестоко как-то. Игорь серьёзно качает головой, голос у него непривычно мягкий и грустный. - Мир - жестокое место, Кеша. Не жалей дом, он своё отслужил, у таких бараков срок эксплуатации - максимум двадцать лет… а вот яблоню жалко, она живая. «Мяу!» - внезапно раздаётся откуда-то со стороны крыльца, и все трое резко оборачиваются на звук. Готовый в любой момент дать стрекача, у входа в дом замер кот неразличимого для Кеши в полумраке окраса. Он вновь жалобно и пронзительно мяукает, и Катамаранов медленно идёт к нему, стараясь не пошатнуться и не спугнуть резким движением, выставив перед собой пустые ладони и разговаривая с котом негромко и ласково. Тот просится в дом, так и не убеждённый словами о том, что там уже никого нет, проскальзывает в приоткрытую Игорем дверь, а через пару минут вновь появляется на крыльце, видимо, осмотрев все пустые комнаты, задирает мордочку к человеческому лицу и издаёт ещё более тоскливый звук. - Ты жил здесь, да? Неужто бросили? Ну иди сюда, зверюга, не обижу, иди. Пойдёшь ко мне жить? Хорошей компанией друг другу будем. Кот долго и тщательно обнюхивает протянутые руки, ещё раз внимательно смотрит на Игоря, наконец подставляет под прикосновения лобастую голову и трётся о ноги. Какое-то время ещё сидят на лавке – теперь вчетвером, пока поначалу настороженный к незнакомцам кот не начинает мурчать, наглаживаемый в шесть рук. - Доверчивый, домашний. Отощал как, - щупает Игорь впалые меховые бока, - ну извини, старик, если б ты раньше показался, я бы сегодня принёс угощение. Голодный, голодный котяра. Лишь после этих слов, как по команде, Кеша осознаёт, насколько сильно ему хочется есть. Видимо, не он один, потому что все, прислушавшись к пустым желудкам, решают, что отдохнули достаточно. На углу, у самой границы старого барачного квартала, они останавливаются возле колонки и долго пьют вволю, там же умываются и приводят себя в порядок окончательно – здесь уже светит фонарь, и можно самостоятельно осмотреть одежду, хоть без очков окружающая действительность всё равно размыта. Игорь подставляет под струю воды голову и встряхивается, довольно фыркая. Кеша долго промывает от спирта бутылку, принюхивается, промывает опять, размышляя, чего сейчас хочется сильнее – поесть или уснуть? Такого сильного голода он, кажется, ещё не испытывал. Красные глаза у всех. - Это, наверное, из-за того, что мы курили, - предполагает Митя, - хоть бы брат уже лёг, а то заметит - и поужинаю я сегодня лещами. - Проводите меня до дома, а то не видно ничего, - просит Кеша. Если к их пристанищу на этот вечер они направлялись, словно стараясь полюбоваться напоследок на самые дорогие сердцу места, то обратно возвращаются уже совсем другой дорогой - Игорь, знающий в городе все тайные тропки, ведёт их кратчайшим путём под аккомпанемент выводящих рулады желудков. Жмурящегося кота, при свете фонарей оказавшегося рыжим, он несёт на руках. Произошедшее в доме, не сговариваясь, никто не обсуждает, они вообще почти не разговаривают – берут своё усталость и голод. Уже подходя к дому, Кеша чувствует начинающуюся головную боль, пульсирующую в левом виске, так что решает подумать обо всём позже, если вообще на это отважится. Рад ли он, что провёл вечер именно так? Изменилось ли что-нибудь для него? А для них всех? Пока всё кажется слишком сложным, и ни на один вопрос у него нет ответа. Митя притягивает его к себе за протянутую для пожатия ладонь и похлопывает по спине. Игорь, спустив с рук кота, на прощание обнимает Кешу так крепко, что, кажется, вот-вот затрещат кости. Волосы у него по-прежнему мокрые, а майка наверняка уже покрылась короткой рыжей шерстью. Сейчас, когда он видит вместо друзей две расплывчатые фигуры, Кеше особенно жаль очков. - Ты не обижайся, я тебе с первой же получки денег вышлю, - обещает Игорь, - тебе теперь придётся на новые потратиться, я всё понимаю. - Я, кажется, до сих пор этим дымом пахну, - безрадостно заключает Жилин – видимо, перспектива лещей на ужин рисуется ему всё отчётливее, и Игорь, принюхавшись к его волосам и рубашке, подтверждает, что запах действительно ещё есть. - Давай тогда походим ещё немножко, и ты проветришься. - Давай, - тут же веселеет Митя. За ними не торопясь ступает кот, и Кеша ещё с минуту смотрит им вслед, а потом, вздохнув, заходит в свой подъезд.