Цианистый калий имеет приятный запах горького миндаля. На вкус тоже никто ещё не жаловался.
Сяо уже и не помнит, как получил свой глаз бога. Если честно, сейчас, по прошествии двух тысяч лет, некоторые события в его прошлом поистерлись годами, по счастью — иначе он бы, наверное, не выдержал. Тогда, получив глаз бога, благословление анемо архонта, Алатус даже обрадовался. Тогда он был еще мягким, невинным и до безобразия д о б р ы м. Сяо сейчас не чувствует в себе и капельки доброты. Тогда, когда он еще был юнцом, неопытным, зеленым, верящим в справедливость, его подловили. Архонт Железа, Йарн, имел большие, далеко идущие амбиции, и для этого ему был нужен Алатус, прославившийся своими навыками борьбы. Для живущего не первый век архонта было легче легкого заполучить себе наивного ребенка, обольстив речами, пробраться в чужую душу и сердце. Йарн был архонтом железа, но тем не менее, не являлся прямым и твердым, он мог гнуться, подстраиваясь под людей, находя подход. Ключи к чужому расположению найти для него не составило труда, что уж говорить об открытой книге души Алатуса. Слово там, проникновенная речь тут, неуловимое касание к чистому плечу, поглаживание по волосам, и ребенок, прежде не знавший ласки, отвергаемый обществом, что поместила того в клетку отчуждения и опасения, оказался в его руках. Сначала, конечно же, все было достаточно скрытно, как и подобает богам — мальчик восхищался каждым его словом; Йарн же, не стесняясь, пользовался своим божественным авторитетом и неоспоримостью, его слова принимали за истину. Конечно же, человек, ограниченный своим коротким сроком жизни, и не думал о том, что боги тоже могут лгать, недоговаривать, а то и вовсе использовать других ради своей выгоды, совсем как люди.Слишком наивно. Йарн привязал к себе Алатуса стальными тросами, не позволяя думать о ком-то другом, ненавязчиво подталкивал к г р е х у. К тому, что нужно ему. Архонт железа использовал молодого юношу - это было ясно всем, но не ему. Он был очарован, влюблен, поражен в самую глубину своей души, пока еще чистой, и Йарн уже предвкушал то, как он осквернит ее. Цель стать главным архонтом, повелевать всем Тейватом, захватила Йарна, — он перед сном строил планы, представлял себя на месте верховного архонта, мечтал о том, как другие боги будут преклоняться ему, садиться на колени, целовать ноги, — и ради достижения этой цели он был готов на все, плевать на потери, плевать на чужие жизни. Они лишь пешки, нужные для его выигрыша. Архонт железа действовал методом кнута и пряника — сначала ласкал слух обещаниями, обольщал, потом кидал в холодную пучину, заставляя губить своими руками чужие жизни, погружая постепенно во тьму. Но так, чтобы мальчик не терял надежду, видел все время подтверждения того, что он нужен, ценен, любим. Ах, как сладок был запретный и неопытный, совсем еще невинный и полный жизни плод... Алатус сомневался, сначала не хотел убивать по одному щелчку пальцев, не слушался всех команд кукловода. Йарну это не нравилось категорически, но ему пришлось уступить, дать время на привыкание. Чтобы мальчишка уже не смог отказаться от него, от его сладкого голоса, ласкающих прикосновений и чутких взглядов. Архонт обещал человеку сделать его подобным богу, и он исполнит обещание. Но для этого надо всего лишь… Хм, дайте подумать… Ах, всего лишь убить того неверного, адепта другого архонта, задевшего его честь. И что, что он невиновен? На войне все средства хороши. А лучший способ победить — ослабить противника, убрать всех чужих пешек. И Алатус сдался. Сейчас Сяо сидел на обрыве, смотрел на красивый закат в родном Лиюэ, наблюдать который ему никогда не надоест, и не понимал, как мог быть таким слепым, таким наивным. Таким отвратительно-влюбленным, до этих самых бабочек в животе от любого прикосновения, до подкашивающихся коленей от ласкового взгляда. Сейчас от похожего нежного взгляда путешественника, - как будто на ребенка смотрит, ей богу, а ведь ему уже не одно тысячилетие! - Сяо становится дурно… Но он все равно приходит, когда тот зовет на помощь. Конечно же, не из-за каких-то там особых чувств, а всего лишь из-за похожести его на свою первую жертву, самую запоминающуюся, самую важную. Своего лучшего и единственного друга, того, кто не обратил внимания на предрассудки, того, кто искренне подружился с ним, ему пришлось убить тогда, когда он принадлежал архонту с потрохами. Алатус, спустя какое-то время, стал адептом архонта железа, оказался связан с ним по рукам и ногам: не мог ослушаться приказа, не мог воспротивиться, не мог предать. Только вот думать о предательстве, мечтать наяву об убийстве любимого существа ему никто не запрещал. Наверное, ублюдок чувствовал - сделай это, и Алатус наложит на себя руки. Йарн не хотел, чтобы его пешка сломалась, осыпалась осколками как при неосторожной обработке драгоценных камней. Кнут становился со временем все жестче, все больше причинял боли. Сяо не понимал, как он мог продолжать безвозмездно и искренне до слез любить того, кто заставлял убивать ради себя, того, кто заставил его растаптывать чужие жизни, наблюдать, как умирает людская душа, покидая еще живое тело. Его первый и единственный друг, самый близкий, оказался адептом архонта пыли… Алатус тогда сентиментально закрыл чужие оранжевые глаза, смаргивая слезы. … и все равно любил. — Попробуй, не бойся, Я наделил тебя этим умением, тебе понравится, — речь медом лилась с прекрасных с виду уст. Вот только слова его не несли добра. И Алатус попробовал. Он пробовал и пробовал чужие сны на вкус, испытывал боль, отвращение от их консистенции, от содержания, познавая людей с самых худших и лучших сторон. — Давай же, скажи, что тебе понравилось. — Мне… Нравится. — через силу Алатус произнес нужные слова и закрыл золотые глаза, полные невиданной муки. С одной стороны, он ненавидел это. Ненавидел людей, которые были столь ужасны, как и его архонт, будто были маленькими копиями его, сделанными по подобию и образу. Они мечтали о убийстве, мести, властвовании, богатстве, разврате, они были ужасны. Как и его хозяин. И также, как и хозяина, он не мог не любить их. Ведь попадались среди убитых им, — чьи сны оказались в последствии поглощены, — и хорошие, добрые люди. Они возвращали Сяо веру в человечество и по сей день. В такие моменты он смаковал их сны, упивался, желая продлить моменты чужого и своего счастья, где все хорошо и светло, где нет боли и черни, где нет грехопадения. Путешественник разгадал откуда-то его любимое блюдо и приносит миндальный тофу изредка, улыбаясь своей понимающей улыбкой, щуря похожие, столь родные глаза. Это было комбо два в одном, обычно после такого Сяо был в более расположенном и позитивном духе, чем обычно. Со временем убийств становилось все больше, архонт повелевал мучить пленных, добиваться каких-то сведений, боль от снов становилась все сильнее, заставляя иногда хвататься за грудь в приступе паники — ее как будто сжимало в тисках, состоящих из сотни иголок. Алатус постепенно уставал, гас, и Йарн, конечно же, заметил это. Но решил все кардинальным путем — вызовом негативных эмоций. Сяо до сих пор пробирает дрожь, когда он вспоминает множественное насилие, совершенное над ним. Сопротивляться не получается, удовольствия никакого, одна боль-боль-боль. Н е в ы н о с и м о. Алатус готов был сдаться, честно. Он сильный, но даже самый огромный валун со временем окажется сточен пребрежными волнами, вот и он практически не выдержал. Готов был покончить со своей жизнью, потому что он слишком погряз в путах, из которых не видел выхода. Он как давно сломанная кукла, кусочки фарфора склеили вместе, и вроде подходит, вроде снаружи не видно, что сломана. А внутри - п у с т о т а. Дыра в грудине, не позволяющая радоваться, чувствовать положительные эмоции, полноценно жить. И она никогда уже не исчезнет, как и шрамы, нанесенные архонтом железа. Он уже как две тысячи лет покоится под скалами Лиюэ, разгромленный и проигравший, - все еще страстно желающий мести и власти, - а Сяо все вспоминает его. У Сяо пустоту сумели заполнить, - хоть и не до конца, хоть и не полностью, - Моракс, что спас его и наделил именем; новая обязанность защиты Лиюэ, развивающегося портового городка контрактов; и... В Е Н Т И. Ох, а ведь прошло уже доброе тысячилетие с того момента, когда Сяо слишком вымотался в битве во время праздника морских фонарей и почти поддался злобе, скопившейся в нем. Красивая, чарующая мелодия пронеслась по полю, на котором лежал обессиленный якса, успокаивая душу и карму. — Как я получил глаз бога? — однажды, во время очередного сеанса успокоения, Сяо, лежащий на чужих бедрах, приоткрыл глаза, доселе закрытые. Он расслабленно вздохнул, прикрыв чувствительные золотые омуты от солнца тонкой рукой. — Ой-о, ты хочешь знать о событиях такой давности? Сяо нахмурился и Венти тут же воздушно рассмеялся, щелкая его по носу. И хоть якса и не улыбнулся в ответ, он расслабился, снова обмякнув на чужих коленках. — Я такой старый, что совершенно не помню мальчика, смотревшего на небо с невыносимой надеждой, как и не помню того, как он улыбнулся всколынувшимся игривым ветерком волосам… Венти еле ощутимо, как летний ветерок, провел рукой по нежной щеке. — До сих пор не помню, как мальчик прокричал в небо, что станет богом чтобы все его уважали и любили, что тогда он будет свободен от чужих взглядов ненависти и неприязни, — голос Венти лучился счастьем и легко подначивал. Анемо архонт подмигнул Сяо, издав свой коронный смешок. Сяо нахмурился, хотя уголки губ подрагивали в странном желанииГоворят, что Бог замечает тех, кто рискует прыгнуть выше других. • Чингиз А. Абдуллае