Одинаковые

      — Я не собираюсь с тобой работать, — цедит сквозь зубы Тобирама.       Максималистски. И очень непрактично. Изуна был лучшего мнения о нем.       — Я тебя расстрою, но в этом мире в принципе мало кого волнует, что ты хочешь и чего ты не хочешь, — невозмутимо отвечает он и со стуком опускает стопку бумаг на стол. — Поэтому ты будешь со мной работать, выбора у тебя нет.       — С чего это? — Тобирама кривит лицо, черты знакомо искажает близкая ярость.       — Потому что, — раздельно произносит Изуна, — вот эти все бумажки теперь наша общая проблема. Где твоя осторожность, неужели ты готов доверить все эти решения только мне? А вдруг я что-нибудь выверну в пользу только Учих, м? — Изуна честно старается держать себя под контролем, но раздражение вперемешку с отвращением делают свое дело. Будто он тут хочет работать с Тобирамой. Будто только у Сенджу несчастных нет выбора. Сюрприз: союзный договор всех заставил друг другу мило улыбаться и шакальими глазами параноидально следить за каждым чужим шагом, и если Тобирама думает, что ему одному тяжело, то пусть отправляется к своим плакаться. Изуне хватает и среди Учих тех, кому надо сопли вытирать и проводить устрашающие внушения.       — А ты попробуй. Дашь мне повод убедить брата расторгнуть договор.       Изуна ничего не отвечает. Молча стоит, ждет, и Тобирама, не сводя с него злобного прищура, все-таки вытягивает из стопки несколько листов.       — Чего уставился, у самого работы что ли нет? — неприязненно интересуется он. Изуна демонстративно усаживается на край стола, неспешным жестом выбирая и себе документы. Тихую-тихую ненависть внутри приходится успокаивать колыбельными.              — Они охуели.       С такой злобой Тобирама обычно говорил только об Учихах, но учитывая, что в документах о них ни слова, под раздачу неожиданно попал кто-то другой. Изуна устало косится исподлобья в его сторону, а Тобирама бьет раскрытой ладонью по листу.       — У этих двоих один мозг и тот Хаширамы, или что? — шипит он. — Как они вообще могли это подписать? Они вообще это читали? У них что-то кроме техник в голове есть?       А, нет, все-таки косвенно все равно про Учих. Изуна пропускает мимо ушей пассаж про поставленное под сомнение наличие мозга у брата и подходит, чтобы посмотреть, что же там такого случилось — хотя уже судя по реакции Тобирамы, случилось много дополнительной работы. Велик соблазн зайти Тобираме за спину и понервировать, но это слишком мелочно, да и времени нет, поэтому Изуна пристраивается сбоку, наклоняясь пробегая глазами по договору. Потом еще раз, для верности, и мысленно соглашается с Тобирамой. Мадара с Хаширамой наверняка и правда не читали ни строчки, иначе объяснить тот факт, что они за гроши отдали хороший плодородный кусок земли на юге раньше спорной, а теперь уже смежной территории, нельзя было.       — Они охуели, — спокойно подтверждает Изуна. — Но это не очень надолго.       В голове уже подробно складывается логическая цепочка — под каким предлогом просить встречи у нынешних землевладельцев, как ввернуть в беседу обсуждение вот этого проблемного договора, что сказать, где пригрозить. Просто не будет, земля слишком хорошая, чтобы так легко ее отдали, но это не страшно, всё равно отдадут с процентами.       — Ты уже снял копию? Мне нужен оригинал.       — И зачем он тебе нужен, можно спросить? — едко интересуется Тобирама. Изуна улыбается.       — Хочу пойти обсудить его с ними, — он стучит пальцем по именам гражданских. — Или мы уже спокойно земли раздаем?       Тобирама тяжело смотрит на него с полминуты, стискивает зубы, так что желваки ходят под белой кожей. Пальцы чуть сминают договор, и почти сразу же Тобирама выпрямляется, резко оказываясь слишком близко и на голову выше. Изуна не отворачивается, хоть приходится и запрокинуть голову. Такая близость обоих напрягает, пальцы так и зудит от желания схватиться за кунай или хотя бы одну печать сложить, чтобы технику творить было проще. Или узору шарингана позволить распуститься в глазах и увидеть, как всё наносное спокойствие Сенджу расшибется вдребезги, обнажая ненависть и вбитый с детства страх, мелькающий на долю секунды прежде чем глаза заволакивает сосредоточенная, концентрированная злоба. Ради такого зрелища хочется позволить себе развлечься, спровоцировать, ненадолго почувствовать, как Тобирама ведется на простейшие трюки. Но Изуна сдерживается. У них есть дела намного важнее, а вывести друг друга они всегда успеют. Времени теперь — пока не сдохнут.       — Я с тобой, — наконец объявляет Тобирама. Изуна легко ведет плечом — ему-то что, так быстрее будет, только потом опять вдвоем в кабинете в бумагах утонут.       Встречу удается организовать быстро, посулив обсуждение прав на еще один лакомый кусочек территории, но не уточнив имена дипломатов, поэтому удается насладиться эффектом от их с Сенджу прихода — даймё так спешно и ровно бледнеют, как на памяти Изуны бледнели только шиноби с перерезанной артерией за пару мгновений до смерти. Это хорошо, когда один эффект присутствия решает половину дела. Изуна улыбается одной из самых жутких своих улыбок, ласково глядя из-под ресниц чистыми черными глазами, и это сдвигает ситуацию в их пользу еще едва ли не на четверть. Выражение бойцовской псины на лице Тобирамы закрепляет достигнутое, а дальше Изуна начинает говорить.       Даймё держатся хорошо, это надо признать, жадность толкает их на безрассудное сопротивление, но они сломались уже в тот момент, когда Изуна с Тобирамой появились в дверях, и теперь задачка почти приятная: мягко доломать одного за другим, убедить, приправить легкими угрозами, добавить фальшивой искренности — и внимательно следить за комментариями Тобирамы.       С ним работать удивительно хорошо. Всё, что Изуна пропускает по невнимательности или усталости, Тобирама выхватывает и вцепляется в эти факты и фразы когтями. С упрямством, достойным своего старшего брата, он медленно и методично готов был стоять на своем — и мухлевал нещадно, почти как Изуна. С Тобирамой было до странного… привычно. Можно было до попыток вскрыть друг другу горло ссориться с ним в Конохе, но стоило выйти вместе на переговоры, как всё становилось хорошо. Проще и легче, чем со своими дипломатами. Эффективнее, чем с братом. У Изуны было ни одного замечания, ни одной поправки к действиям Тобирамы, каждое его слово — там, где должно быть, идеально подстроенное под его, Изуны, речь.       Они подписывают договор о возвращении Конохе земли в двойном объеме, и Изуна видит на лице Тобирамы очень знакомое спокойное удовлетворение.              Чакра Тобирамы ощущается задолго до того, как его мягкие пружинящие шаги раздаются за спиной. Едва слышным шорохом, но Изуна настолько привык их слышать за всю свою жизнь, что из тысячи узнает, особенно на фоне сырой лесной тишины. Все звуки сожраны темнотой, лес вокруг прорастает резкими штрихами веток, но это потому что шаринган. Если смотреть обычным зрением, то всё наверняка тонет и захлебывается в черноте, ломаясь на сгибах ветвей и вздрагивая неожиданным шорохом от пролетающего порыва ветра. Пахнет сырой землей, но еще сильнее пахнет кровью.       — Всех? — отрывисто спрашивает Тобирама.       Изуна разворачивается, не убирая шаринган, наслаждается метнувшимся в сторону взглядом Сенджу, и откликается:       — Всех.        С тонким подтекстом «да за кого ты меня принимаешь».       Тобирама кивает, но все равно идет по кругу, обходит тела. Тусклый свет бледно отражается на пластинах брони, превращая трупы в грубо сложенные куклы. Если приглядеться получше, Изуна все еще может рассмотреть их лица, даже лица детей. Это старая и хорошая тактика, Изуна сам ей не раз пользовался — найденыш из чужого клана, особенно способный, имеет много шансов стать хорошим шпионом, потому что таких берут. В кланах от лишних бойцов, тем более таких, каких не жалко, не отказывались, а Коноха так и вовсе даже слишком многих к себе принимает. Мизу поступили разумно, пытаясь заслать туда своих детей, но не до конца разумно, потому что не учли уровень разведки.       — Точно всех? — с нажимом переспрашивает Тобирама. Изуна скорбно вздыхает. Вот ведь недоверчивый.       — Точно, Тобирама, солнце, точно. Если бы кто попробовал проскользнуть, я бы увидел. Ты же знаешь, я хорошо вижу.       Не до конца понятно, от чего Тобирама кривится, но перекашивает его здорово. Это немного поднимает настроение, хотя особого желания бесить Тобираму сейчас нет.       — Ясно, — выплевывает Сенджу. Чуть помолчав, добавляет уже спокойнее: — Надо отдать приказ ближе к границе резать всех, кто под руку будет попадаться, особенно вот этих вот, — Тобирама постукивает пальцем по черепу ребенка. — Нам своих проблемных хватает.       Изуна коротко усмехается очередному намеку, но соглашается.       — Сообщу, когда буду возвращаться. Мне нужно отойти еще чуть дальше на восток, проверить наши посты. Пошлю призыв, если будет что-то важное.       Когда Изуна уходит, от Тобирамы так и разит недоверием. Но самому Изуне иррационально спокойнее от того факта, что информацию он Сенджу передал: дела теперь в надежных руках, всех подозрительных будут вырезать на подступах, и можно будет вздохнуть чуть свободнее и заняться внутренними проблемами.              — Мы должны перенести отряд Учих ближе к границе.       — С какой. Стати.       — Здесь образуется брешь. Если вдруг ты плохо смотрел на карту и не видел. Они смогу ее временно закрыть, а потом добьем нашим отрядом.       — Что-то я не видел чтобы ты также затыкал бреши отрядами Сенджу.       Тобирама отрывается от карт с возмущенным непониманием. Изуна бы даже оценил актерскую игру от одного до десяти, если бы не был так зол.       — Потому что не было возможности и было не к месту? Может быть ты не будешь искать подвох там, где его нет?       — Или есть?       — Учиха, успокойся, блять, и предложи тогда дельную альтернативу, а еще объясни, почему мы должны беречь ваших ненаглядных красноглазых и ставить вместо них кого-то другого, если у нас союзная деревня и все должны вносить посильный вклад в ее защиту, разве нет?       — Разве, только как удобно получается: если Сенджу опоздают хотя бы чуть-чуть, сколько отличных бойцов из наших погибнет, тебе не кажется?       Сухие губы сжимаются в линию, а красные глаза опять вцепляются раздраженным прищуром.       — Значит вам придется довериться. Не в этом ли смысл деревни?       Изуна мягко и глубоко вдыхает, силясь унять разбушевавшиеся эмоции: нет такой проблемы, которую нельзя было бы решить долгим и занудным обсуждением, щепоткой откровенных манипуляций и шантажом. Нет такой проблемы, которую нельзя было бы при должных усилиях решить словами, но сейчас у него пальцы трясутся от бешенства, и он чертовски устал в последние месяцы решать всё за свой счет. Подстраиваться, договариваться, амортизировать бесконечные злобные выпады Сенджу — он ведь союзник, а обстановку нельзя обострять, всё ведь и так искрит, вот только терпение у Изуны не бесконечное.       Шаринган сам складывается в глазах почти без волевого усилия со стороны Изуны, и какое же мрачное удовлетворение разливается внутри при виде Тобирамы, который резко жмурится и хватается за кунай.       — Сенджу, ты лицемерная мразь, и я в тебе это очень уважаю, но давай ты не будешь думать, что тебе из-за этого позволено всё, — ровно говорит Изуна, даже не пытаясь скрыть в голосе тихую ярость. — Так что раз ты там что-то говорил про доверие, то давай ты мне сейчас заглянешь в глаза, а я тогда так и быть поверю, что Сенджу кинутся к нашим на помощь на границе, а не постоят покурят в сторонке, пока нас дорезают.       Ки Тобирамы мощной волной раскатывается по кабинету. Сыплется штукатурка, на стенах остаются легкие трещины — ну и идиот, на починку опять придется деньги тратить, будто их тут много. Изуна скучающе наблюдает за всем этим: сценарий знакомый, финал предсказуемый. Сенджу смотрит ему куда-то в линию подбородка стеклянным от ненависти взглядом, раздувает ноздри. Говорит:       — Прекрати свои долбанные игры. Сенджу не могут не прийти, иначе ваши же раздуют из этого скандал на всю Коноху, нет?       — Конечно, — соглашается Изуна. — Я тоже тебя не могу сейчас убить, иначе твои раздуют из этого скандал на всю Коноху. Но могу наложить какое-нибудь мощное гендзюцу, и ты будешь делать то, что я хочу, сам того не зная. Например, внезапно станешь выступать за распределение сил в пользу Учих, или что-то в этом духе, а я окажусь вообще ни при чем. Как окажутся ни при чем Сенджу, если их по чистой случайности задержит кто-нибудь или что-нибудь по дороге. Неприятно, да?       Изуна склоняет голову к плечу. То, как Тобираму трясет от злости, успокаивает лучше любого боя, где можно срываться в каждом ударе. Бальзамом ложится на старые раны. Невероятно приятно держать этого конкретного Сенджу за горло.       Тобирама вдруг поднимает взгляд.       Все чувства разлетаются вдребезги, как сталь под ударом мокутона, изумление окатывает ледяной водой. Наверняка он сейчас выглядит еще более по-идиотски, чем Тобирама с его почти детским упрямством и отчетливым, мучительно-горьким страхом где-то глубоко на дне глаз. Изуна таращится на него с недоверием, позабыв про прежнюю злость и ярость, и действительно искренне не понимает, что могло заставить параноика Тобираму пойти на такой риск. Глупый, безрассудный. Один отряд Учих где-то на границе? Это смешно.       Изуна правда может сделать сейчас с ним почти всё, и когда секундное парализующее изумление проходит, в голове начинают одна за другой мелькать идеи, от совсем безобидных до сложных и страшных, способных медленно уничтожить весь клан Сенджу, а жажда мести очень кстати вьется в мыслях где-то рядом. Изуна смотрит. А Тобирама в приступе своего, ни с чем другим несравнимого упрямства твердо глядит в ответ.       — Ладно, — негромко говорит Изуна, прикрывая глаза и гася шаринган. — Сдвигай наш отряд ближе к границе.       Тобирама мгновение медлит. Доля секунды, но Изуна хорошо его знает, и подмечает мелкие изменение — короткий выдох, застывший на миг взгляд, чуть расслабившиеся плечи. Но потом вновь ощетинивается:       — Я надеюсь, мы в будущем будем тратить меньше времени на эти идиотские проверки, потому что и без них полно дел, которые мы должны были закончить вчера.       Изуна согласно кивает с молчаливым обещанием и подтягивает карту ближе.              Эту строку он перечитывает в пятый раз. Или в шестой. Без разницы, смысл всё равно ускользает от раза к разу. Рядом с ним Тобирама также слепо таращится в документы — Изуна почему-то точно знает, что он не может ни слова прочесть.       Пусто.       Усталость даже не давит — она уже выжрала всё внутри, оставив только оболочку. Говорить, думать, принимать решения, всё это кажется бессмысленным и невероятно тяжелым. Нужно собрать себя, но не выходит совсем.       Тобирама поднимает на него беглый взгляд и легонько кивает. У него тоже не получается собраться.       Молчание не тяжелое. Изуна понятие не имеет, как так вышло, что молчание перестало быть тяжелым. И понятия не имеет, когда стал узнавать в мыслях Тобирамы свои собственные. После того, как они почти синхронно отдали приказ уничтожить пару мелких кланов на границе? Или после того, как использовали … как щит для Конохи? Или после всех дипломатических миссий, когда даже предварительно договариваться о распределении ролей не надо было? В какой момент совместная ложь стала такой легкой, а на общей злости стало так легко рвать глотки всем, кто выступал против Конохи?       Сейчас, в мареве усталости, Изуна мог вспоминать череду дней рядом с Тобирамой, где каждый предыдущий день по сути своей похож на следующий, но выхватить определенный момент не получается. Вряд ли он вообще был, — но теперь Изуна больше не боится поворачиваться к Сенджу спиной. Не боится выдавать большую часть учиховских тайн. Не убьет и не продаст — потому что тогда со всеми внутренними и внешними Коноховскими проблемами ему придется ебаться самому, и тогда что-нибудь обязательно посыпется. Изуна вот не стал бы его убивать. Тащить на себе такую глыбу в одиночку он не намерен, а Хаширама с Мадарой тут не помощники. Им — объединять и стращать. А Изуне с Тобирамой — тихо давить врагов среди своих и среди гражданских.       Изуна пересекается с тяжелым взглядом Тобирамы, в котором муть от спутанной информации и усталость десятков бессонных ночей — и слишком отчетливо в каждой черточке узнает себя.       Тобирама гнет уголок губ в легкой улыбке, и Изуна понимает, что он видит то же самое.