Восторг умрет

Восторг умрет, когда погибнет последний человек.

— Не я выбирала стать голосом твоей совести… — Тененбаум даже сейчас не высовывает изо рта мундштук. Её тонкую сигарету поджигает Фонтейн, неприятно улыбаясь. Хотя, а что ему теперь делать? Остается только курить и поглядывать на суровую Бриджит. Но он хотя бы молчит. — Ты испортил такой прекрасный танец, мотылёк! — кричит криво раскрашенным ртом Сандер Коэн, все так же активно жестикулируя. Он всегда появляется ровно перед взором Джека — видимо даже сейчас хочет быть в центре внимания. — Ты движешь Великую цепь, а Великая цепь движет тебя… — держа в руках злополучную клюшку, Эндрю Райан все так же больше увлечен этим предметом, нежели сыном.       Джек старается отогнать от себя призраков и продолжает очищать территорию кабинета главы Восторга от бесполезных трупов. Сначала Райан хотел повесить тело отца в его жуткой «галереи», однако так и не осмелился коснуться его. И приказать сплайсерам тоже. С доски, на которой Эндрю пытался догадаться кто же такой Джек, парень снял все фотографии и раздраженно выбросил их в мусорную корзину. Кажется, даже с этих бесчувственных снимков каждый из них смотрел на него осуждающе. — У тебя был выбор, Джек… — Тененбаум выдыхает сизый дым. Она единственная все ещё называет его по имени. Бриджит первая ему это имя и придумала. И упорно называла его именно так, когда тот рос в лаборатории. Что двигало ею — зачатки материнского инстинкта или же понятный только ей умысел — никто уже не узнает. Фрэнк всё также молчит и Джек не знает хорошо это или плохо. — Ты ведь мог стать моим лучшим учеником, мотылёк! — Сандер что-то рисует на холсте и Райану совсем не хочется видеть эту картину. На палитре художника отчего-то только красные и грязно-зеленые цвета крови и АДАМа. Справедливости ради и весь костюм художника пропитался кровью, краской и веществом. — Ты все ещё самое главное разочарование в моей жизни, — Эндрю поправляет пиджак своего костюма, все так же, не смотря прямо на Джека. Райан проходит в апартаменты Фонтейна и, позволяя себе, сбрасывает картины со стен, топчет их, сжигает после. Только потом он слышит, как верные ему сплайсеры тихо переговариваются: — Надо было эту немку в живых оставлять… А то нам никак этих мелких гадин не выловить. — Мистер Райан был слишком зол на эту сучку. Ей ещё повезло, что он просто её застрелил.       Одного удара электрическим током хватает, чтобы те поспешно извинились и бросились вниз, охранять вход. Джек же садится за стол Фонтейна и достаёт уцелевшие документы. Он уверен, что не найдет ничего стоящего — скорее всего все ценные бумаги давно уничтожены или перевезены в куда более надежное место. Среди бумаг находится фотография Джека на коленях у Тененбаум, а рядом с ней стоит Сушонг — кажется, копию он видел в кабинете отца. Вместе с этим снимком находится и другой: Бриджит держит на руках какого-то младенца, а на её хрупких плечах лежат руки Фонтейна. — Тебе это не должно быть интересно… — Тененбаум подает голос тихо и отчего-то беспомощно. Её молча обнимает Фонтейн. Она даже не отталкивает его рук, хотя прикосновения ей совсем неприятны. — Если ты только посмеешь уничтожить мой Квадриптих… — пытается угрожать Коэн. Конечно же, его больше заботит судьба своего «шедевра». — Ты как был рабом, так и остался им. Человек выбирает — ты повинуешься. А я и не знал, что ты, Фонтейн, был так близок с ней… — глумливо и жестоко замечает Эндрю, насмешливо глядя прямо на Фрэнка. Джек вновь крепко зажмуривает глаза и затыкает, как ребёнок, уши пальцами, лишь бы не слышать эти голоса. Ему для полного счастья не хватало только ссор своих же галлюцинаций.       Возвращение в убежище Тененбаум невольно заставляет глотать горькую слюну и желать растерзать собственное и так поврежденное горло. Когда он пришёл за немкой — женщина успела куда-то отправить своих малышек, а теперь ему приходится искать их по всему Восторгу. Рука едва держит револьвер, из которого он когда-то и застрелил Бриджит. Возможно оттого, что Джек уже пару дней не принимал АДАМ. Тогда она так печально на него смотрела и говорила слабо, точно зная, что слова ни на что не повлияют: Джек, просто дай нам уйти.       В руках у неё тоже было оружие, однако когда Райан прижал ствол к её лбу, даже не попыталась задеть его пулей. Бриджит вдруг выпрямилась и гордо подняла подборок — оттого её смерть казалось Джеку самой красивой, если не думать о красочном взрыве от мины, с которым умер Коэн. Тело Тененбаум так и осталось лежать на полу её комнаты. — Мам! — из трубы показались маленькие девчоночьи ноги в плохо склеенных башмачках и малышка в платьице слишком уж похожем на костюмчик маленьких сестричек, выскочила и мягко улыбнулась, ещё пока не заметив тела. Джек явно видел, что в ней уже давно нет слизняка, однако аж до тошноты чувствовал, что в ней есть немного АДАМа. — Мистер Джек! — Девочка посмотрела на него, насколько могла — кажется, как и Тененбаум она была просто не способна смотреть на кого-то прямо. Зато Джек явно понял, что это девчонка — дочь Фрэнка и Бриджит. Кажется, эти двое не гнушались экспериментировать и на своем собственном ребёнке. Она отчего-то чересчур доверчиво обняла его ноги, словно её и, не пугает оружие в его руке. Он бы мог приютить её и с её помощью отыскать остальных девчонок. Он мог бы попробовать обрести хоть что-то напоминающее семью… — Мама говорит, что ты можешь нам помочь…       Её речь оборвалась когда, наконец, она увидела свою мать с пулей во лбу. Тут же отскочила от Джека, попыталась залезть обратно в трубу, в попытках спастись. Даже в каком-то понятном только ей отчаянии позвала мистера Бабблза… АДАМа из неё хватило Райану, чтобы у него перестали дрожать руки и из головы пропал густой туман, мешающий нормально думать. — Ты большее чудовище, чем я… — ему показалось, что Бриджит всхлипнула… Опустилась на колени перед своим уже мертвым ребёнком и худой рукой с концлагерным номером попыталась прикрыть её красно-зелёную рану на животе. Только вот у галлюцинации не может что-то получиться. — Насладись моей картиной, мотылёк! — Коэн поворачивает холст, и Джек видит своё лицо, все измазанное в крови и АДАМе. В стиле Сандера это выглядит ещё более жутко, из-за чего Джек хочет отвернуться, закрыть глаза. Но преимущество образа в голове в том, что он в любом случае до тебя дотянется. Прятаться совершенно бесполезно — и Джек не знает, причина существования этих голосов в веществе или в чем-то другом. Возможно, Тененбаум права и это так для него звучит совесть… Голосами тех, кого он убил без тени хоть малейшего сомнения. Интересно, а те малышки тоже поселятся в его сознании? — Став главой Великой цепи ты обречен на гребанное одиночество… — безжалостно комментирует Эндрю. Его, кажется, вообще не трогал вид мертвой девочки. — Заткнитесь! Все вы! — Джек вновь пытается закрыть руками уши, зажмурить глаза. — А ведь я хотел видеть в тебе сына, Джеки… — впервые подает голос Фонтейн. — Замолчите! Все! — Джек задыхается от боли в горле. Кричит, не переставая, чтобы просто не слышать их. Не слышать всхлипы Тененбаум, которая единственная на самом деле его отчего-то любила как сына. Не видеть картин Коэна, который изображает его чудовищем, хотя в этом и есть истина. Не слышать жестокую правду отца и не воспринимать отчего-то щемящие сердце слова Фонтейна. Последний умел убедительно врать…       Голосов и галлюцинаций больше нет, которые играли роль «совести». Видимо совесть может быть только у человека. Под ногами Джека лежит девчонка с застывшим ужасом на лице… Восторг умер, и разлагаться будет не больше полугода. Живых людей здесь не осталось.