Дарую тебе свою вечность

Атсуму от чего-то верил, что жизнь — самое ценное, что есть во вселенной. Наверное, именно поэтому потом он сам не понял, как стал ее хранителем. Он даровал всему живому еще один шанс. Маленькой улитке, слезливому новорожденному, чтобы тот сделал еще один вздох, и даже большому бурому медведю. Ему нравилось. Мия не мог заставить биться каждое сердце, но то, что ему было подвластно — спешил скорее исполнить. Атсуму был обличен в белое одеяние. У него не было крыльев, как у милых ангелочков, не было нимба и в целом он выглядел как обычный человек. Но человеком Атсуму не был уже давно. Когда-то давно у Мии кто-то забрал жизнь. И этому кому-то он смотрел прямо в глаза. У Шое были худощавые, серые руки. Где-то на его теле совсем отсутствовала кожа и торчали белесые кости. У Хинаты были за спиной черные, со стекающей по ним нефти крылья, алые от застывшей крови рога. И глаза, полные боли. Атсуму с Хинатой Шое были только вдвоем. И больше у них никого не было. Мие на Шое было… трудно смотреть. Он выглядел, как самая настоящая смерть. Которой и являлся. Он олицетворял смерть от и до, полностью. В Хинате Шое было что-то от человека, но ничего от живого. На его животе появлялись порезы, быстро исчезали и появлялись снова. Атсуму было страшно. У Хинаты Шое не было сердца. В этом он тоже был убежден, когда порой рассматривал его грудную клетку и совсем не слышал биения сердца. — Ты, Тсуму, смешной придурок. — говорит Шое, смотря на Землю с небес и ухмыляясь. — От чего это? — удивляется второй, присаживаясь рядом с Хинатой, стараясь не запачкаться о грязные крылья. — Ты сегодня подарил так много жизни… А я все это перечеркну. И у него загораются руки. Горят ярким пламенем, все больше и больше. А где-то там внизу, на Земле, горят Сибирские леса, горит Австралия и тысячи жизней на счетчике становятся трупами. Атсуму взмахивает рукой, но его пальцы чувствуют невероятный жар. Хината хватает их и удерживает, не дает Мие пролиться дождю на пылающую землю и спасти сотни душ. — Они должны… полыхать. — словно не своим голосом шепчет Хината. И именно в тот момент Атсуму решает помочь. Но сначала с силой вырывает ладони, и они начинают светиться золотом, прекращая все во мгновение ока. У Хинаты Шое трясущиеся, обугленные руки, от которых идет дым. Он смотрит на Атсуму, дрожит и ладонью размазывает по лицу копоть. На Земле пепел. — Ты унес много жизней. — говорит Мия, сглатывая ком в горле. — Не переживай, поверь, они все у меня. — улыбается Шое и начинает тихо, даже грустно смеяться. Атсуму прижимает его к своей груди, проводит ладонью по рыжим волосам, по рожкам и горестно выдыхает. Это самое настоящее проклятье. Хранители жизни, почему-то, не вечны. Они меняются каждый раз в определенный срок. Мия не знал почему, но спросить он мог, вероятно, только у Бога. Когда Атсуму впервые появился тут, на границе живых и мертвых, он не мог решиться узнать, сколько Шое заправляет загробьем. Но теперь, спустя десяток лет, он мог сам себе дать ответ. Очень, очень давно. Спросить так и не решался. У Хинаты Шое под ребрами пустая мгла, а черное одеяние не может скрыть его худощавость. Рыжий погребитель был вечно голоден и жаден. Ему нужно было больше смерти, больше душ. Мия все никак понять не может… Почему? Разве он не насытился теми жизнями, что уже который век забирает к себе? А потом, как-то резко, понял. Когда Шое ступал по зеленой траве к его обители, то все вокруг умирало. Куда бы не ступила его крохотная пятка — превращалось в пыль или сжигалось в мгновение ока. Атсуму сам вырастил и подарил ему цветы, но они вяли у Хинаты руках. Чернели и становились пеплом. Боль в глазах никуда не уходила. — Никто еще не позволял мне приходить на их сторону. — говорит Хината и останавливается, рассматривая голубое подобие неба и живых бабочек, летающих вокруг. — Да? Почему? — удивляется Атсуму, а потом корит себя за то, что и сам не спешил подпускать Шое к своим владениям с десяток лет. — Я все вокруг уничтожаю. Хранители жизни не терпят такое, это же очевидно. — усмехается парень, а потом тянет свою обугленную руку к блондину. — Ты совсем другой, Тсуму. Совсем другой? Пожалуй. Он кормит Шое куриным супом в своем доме и, кажется, впервые видит, как у Хинаты загораются глаза. Его пальцы покрываются новой, белесой кожей и исчезают ожоги. Он чувствует не обжигающее до истошного крика жару, а невероятно приятное тепло. Шое смотрит на Атсуму как-то благодарно, никогда он не замечал такого за рыжим парнем, а тут резко осчастливился из-за тарелки супа. Атсуму зовет его к себе чаще. Дарит цветы, тонко покрытые хрусталем, чтобы Шое мог наслаждаться их красотой. Смывает с рожек кровь, игриво улыбаясь и брызгаясь водой в лицо. На теле у Хинаты начинают затягиваться многолетние раны, его голос становится похож на журчание ручейков, а на губах наконец-то появляется улыбка. И Атсуму слышит смех. Такой теплый, родной-родной и очень желанный. И в глазах его больше нет боли. Рыжий парень теперь знает, что такое забота, что такое радость, неподдельное счастье и тысячи мимолетных поцелуев в розоватые щеки. Атсуму согрел его своей любовью. Шое позволил себе забыть о том, кто он такой. И лишь белая бабочка, подлетевшая близко, вновь напоминает. Хината тянет к ней свои пальчики, улыбается и ждет, когда она сядет на ноготок. И она садится. А потом превращается в пепел. Атсуму видит, как у Хинаты резко открываются глаза. В горле его застревает немой ком и тело совсем не двигается. Шое был так глуп и так счастлив, что совсем позабыл о том, что ему предначертано. Вечно даровать смерть. Он сбегает, а Атсуму ощущает боль в своей груди. На счетчике жизней стремительно исчезают цифры. Мия падает на колени, прижимая к своей груди ладони, чувствуя, как сердце невыносимо колит. Он стискивает зубы, чтобы не закричать. Так много… так много и за один раз? Блондин к такому готов не был. Атсуму понял. Шое не насытился всем потому, что ему никто и никогда не давал тепла. И понял, что наслал на планету беду не Шое. И убийца сейчас вовсе не Хината. Убийца был он. Атсуму. Сам. И чтобы это исправить, он вновь приходит к Хинате. На ватных ногах пытается остановить. Мия слышит надрывные всхлипы, как горло не может выдержать кашель и частые выдохи. У Шое вся одежда покрыта кровью, руки чернющие и взгляд такой же. — Не подходи! — кричит Шое не своим голосом, плачет истошно и зарывается руками в волосы. — Не смей ко мне приближаться! — Я не могу все это так оставить. Ты мне очень дорог… — подходит ближе Мия, вытягивает руки, чтобы тот скорее бросился в его объятия. — Я чудовище! Ты это видишь, я это вижу… Атсуму подходит вплотную, прижимает Шое к себе, поглаживая по волосам. Хината пачкает его белую одежду алой кровью, но Мия не обращает внимание. — Я люблю тебя. И ты это знаешь. Люблю тебя любым, Шое. — Лучше бы ты был как остальные. Другие Хранители Жизни ненавидели меня, презирали. Они готовы были на все, чтобы я к ним не приближался… Ты должен быть таким же! Ты должен меня ненавидеть! — пытается оттолкнуть его от себя Хината. — Это еще почему? — не понимает Атсуму. — Потому что я тебя не люблю. Мия неверяще смотрит на Хинату, его маленького мальчика, убитого горем. А потом снова улыбается. Ведь глаза у Шое, вообще-то, по уши влюбленные. — Ты, Хината, смешной придурок. — смеется Атсуму. И слышит как рыжее бедствие смеется в ответ. Мия дарует людям жизнь. Хината ее забирает. И все у них хорошо. Шое может коснуться бабочки и цветов. Атсуму может его прижать к себе, никогда не отпускать и слышать биение сердца. Хранители жизни не вечны. Атсуму знает это. — Мы можем это решить… — чешет затылок Шое, когда Мия заикается об этом. — Каким образом, маленький прохвост? — язвит блондин, а потом не успевает понять, как его губы накрывают чужие. Шое громко чмокает его, а потом заливисто смеется. — Дарую тебе свою вечность. Кажется, Атсуму ошибался. Самое ценное, что есть во вселенной, это Хината Шое и его невероятная улыбка, которую Атсуму совсем не против целовать их разделенную на двоих вечность.