Больше чем остальных

Мондштадт... видя улицы так называемого свободного города, люди обычно испытывают самые разные эмоции. Кто-то восхищается эстетикой, пейзажами городка ветров, вновь и вновь, даже живя здесь приличное количество годков, изучают прекрасную архитектуру. Кто-то дома и знает это. Знает каждую улочку, расположение каждого здания, таверны, лавки с украшениями, ресторанчик Сары. В любом случае негативные эмоции город под покровительством Анемо Архонта, если это можно так назвать, в связи его «отставкой», совсем не вызывал. Разве что у неё. Девушка с синими волосами, особо внушительной внешности, отличалась от многих не глазом Бога, ни цветом глаз или предпочтениями в одежде. Она отличалась особо недовольным взглядом, которых одаривала чуть ли не каждого прохожего. Девушка редко смотрела на местность, редко в ее глазах можно было заметить восхищение или хотя бы элементарную радость. Она была другой. Саркастичной, враждебной... Рыцарь Ордо Фавониус всегда нёс справедливость. Кем бы он ни был. Но приятных чувств от этого у Эолы не появлялось. Обладательница фиолетовых с переходом в желтый глаз нередко говорила, как же от этих самых рыцарей веет гнильем. Как иронично, что она сама являлась этим самым рыцарем. Ее коллеги вызывали только приступ тошноты, а желание нагрубить или опустить всегда перевешивало при любом диалоге с ними. Эола и правда была другой. Это всегда подмечал действующий магистр Ордо Фавониус. Не то чтобы ее это особо волновало. И Джинн никогда ее в этом не винила. Как и у хозяина винокурни, у Лоуренс были свои причины и она это, как ни странно, уважала. Уважала саму Эолу как товарища и личность. А личностью Эола была с большой буквы. Как жить, когда терзает слишком многое? Когда приходя на свой законный пост ты испытываешь лишь отвращение. К народу, к коллегам, но не к ней. Месть для Эолы была в приоритете. Она считала это своим долгом. Только вот прибавилось ещё кое-что — долг перед Мондштадтом. И это всегда казалось странным. Странно помогать тем, кто вовсе не вызывает положительных чувств, но так нужно. Её мучили кошмары. Кошмары из прошлого, из уже пройденного. И каждый раз вваливаясь с ненавистью к миру на работу, Эола видела её. Видела совсем противоположные ей эмоции. Джинн любила. Не ненавидела. Свою работу, коллег, Чертов город. Джинн казалась безумной. Как будто негатив и вовсе не подбирался к ней, будто Джинн была укрыта огромным барьером, не пропускающим к ней ничего, кроме добра. И Джинн сама излучала добро. Излучила свет, надежду... Лоуренс считала это лицемерным. А ещё чертовски прекрасным. Как будто у блондинки нет недостатков, если только недостаток отдыха. Как будто нет того, что могло бы её разозлить. Они как будто чертовы противоположности. Инь и Ян, Солнце и Луна, небо и земля. Эола не умела говорить плохо об этом солнце. Её ненависти к Ордо хватало на всех. Но почему-то когда дело доходило до наследницы враждующего с ее клана, эта ненависть будто не находила применения. Будто ее вовсе не оставалось. Эола не грубила Джинн, ни пыталась обвинить в грехах и, о господи, даже этого не хотела. Их семьи — враги. Но мстить Джинн не хотелось. И это страшно раздражало. Такая идеальная, такая правильная... Лоуренс мечтала тыкнуть ее носом в глупую реальность, показать, что они не живут в мире, где всё так радужно. Они каждый день могут лишиться жизни. А Джинн и впрямь лишится, если посадит своё здоровье на одних только бумажках. Она не думает о себе. И это тоже чертовски бесит. Идеальная женщина, идеальный магистр. Думала ли Эола, что знает ее? Совсем нет. Но моментами ей даже казалось, что они похожи. И это бесило ещё больше. Эола ненавидела приходить домой вспоминая, как неловко Джинн завязывает свой белокурый хвост. Ненавидела, когда она случайно касалась ее, желая помочь. Ненавидела, когда понимала, что ей нравилось принимать эту помощь. Ненавидела её бледное лицо, с вечной маской доброты и невозмутимости. Её стройные ноги, на которые она всегда умудрялась напялить странные сапоги. Они так раздражительно стучат. А ещё ненавидела, что не может высказать ей, все что думает. Ведь ничего плохого к Джинн она не чувствует. Хватаясь за голову и крутя в ней одно лишь слово «Месть», она вспоминала, как иногда утомлялся действующий магистр. Вспоминала ее умиротворенное лицо, вспоминала как та очень глупо вскакивала, пытаясь оправдаться. Доказать, что не устала. Гребаная самодостаточная женщина! Эола не знала, когда это началось. Не знала, почему Джинн вообще с ней возится. Почему предоставляет ей хорошие условия. Почему не вспоминает давнюю семейную вражду. Эола не знала, когда стала наблюдать за ней слишком часто. И вновь задаваться все теми же вопросами. Лоуренс не искала с магистром встреч. Не искала повода поговорить, совместных миссий. Лишь молча наблюдала, как та улыбается, заряжая всех на новый день. Для Эолы это стало буквально ритуалом. Каждый день смотреть на улыбку Джинн, чтобы знать — начался новый день. И Эола это тоже ненавидела. Таверна Дилюка была ненавистна ей во времена, когда у бара стоял Дилюк. У них всегда были не самые приятные стычки. Их объединяла ненависть к рыцарям, но красноволосого придурка Эола ненавидела не меньше. Как можно пить, как можно забыться, когда хочется блевать от чужой физиономии? Поэтому Чарльз приходится ей по душе больше. Лоуренс даже выучила их расписание. Вот и сейчас, проходя по слишком оживленным улицам свободного города, снежная королева знала — её ждёт Чарльз и ее любимое вино. Кто же знал, что бледное личико вдруг окрасится в алый, стоит ей увидеть её. Её, сидящую за барной стойкой и безбожно убивающую ни в чем не повинное вино из одуванчиков. Эола теряет дар речи. — Разве госпоже Магистру принято появляться в таких местах? — саркастично замечает Лоуренс, небрежно садясь рядом. — Тут никого нет. И ты никому не говори. Могло ли ей хотя бы снится, что она когда-нибудь увидит Джинн такой? Буквально красной от алкоголя, с затуманенным взглядом. Гуннхильдр буквально навалилась на стойку, а Эоле было даже стыдно мешать её идиллии. Нравилось ли это ей? О да, пожалуй. — Говоришь, что любишь свою работу, а сама напиваешься в таверне до беспамятства. Ах, Джинн, ты такая... — Кто? — со злобой в голосе прерывает Гуннхильдр. — Давай, скажи! Лицемерка? — Я не... — Эола явно была в ступоре, чуть почесывая затылок. Как грубо выражается её идеальная бестия. — Если хочешь осудить меня — давай, — она явно чертовски пьяна. — Ты ведь очень любишь срываться на людей, так валяй! — Не знаю, у кого ты набралась подобных слов, но тебе, кажется хватит. Эола как будто глаза открыла. Винить Джинн в идеальности оказалось абсурдным. Ведь блондинка просто по-человечески устала. Но грубый тон Лоуренс явно не радовал, поэтому дабы не дать действующему магистру высказать ей вселенские проблемы, рыцарь выхватывает у неё бокал. Какой по счёту? Хотя, она бы послушала... пусть Джинн только попросит. — Я сама решу, когда мне хватит. — Не думаю, что ты в состоянии даже сама встать. — Эола, — властно и очень даже твёрдо произносит Джинн, враждебно глядя на соседку по столу. От такого тона внутри всё сжалось. Джинн умела быть грубой. Умела быть развязной, умела быть такой беззащитной... и почему Лоуренс доводилось видеть это лишь когда Гуннхильдр так пьяна? Так пьяна и так прекрасна. — Все настолько плохо? — А что ты ожидаешь услышать? Действующий магистр Ордо, опора города, буквально добродетель — сидит и бухает. Бухает! - по буквам. Буквально по буквам она произнесла последнее слово. — Расслабиться не грех, Джинн. Эола, если честно, ожидала чего угодно. После таких выпадов блондинки хотелось и правда провалиться под землю. И даже когда кричала, гневалась, плевалась жёлчью — Джинн была красива. По-особенному красива. — Я человек, слышишь? Я человек! Человек! Человек! — повторяла и повторяла Гуннхильдр, хватаясь за голову. И как было грустно осознать Эоле, что она чувствует. Магистр, идеал для всех, пример для подражания. Она делала все для чертового города и чертовых его жителей, но всегда забывала о себе. Всегда забывала о том, кто она и что из себя представляет. За маской идеала. За маской той самой противоположности Эолы. — Мондштадт... я так люблю Мондштадт. Его жителей, культуру, я хочу этому городу процветания! Я живу ради собственного долга! Живу, чтобы исполнить волю Ванессы. Думаешь это просто? — Я такого не сказала. — Ты ничего не знаешь обо мне, Эола. Ничего. А я, о Барбатос, так устала! И Лоуренс ей верит. Верит в то, что ей и правда нужен простой человеческий отдых. А ещё простая человеческая рюмка чего-то покрепче вина из одуванчиков. — Ты права, не знаю. А разве что-то разглядишь за «Мисс идеальный человек»? — не выдерживает Лоуренс, буквально лопая бокал в своих руках. А Джинн, кажется, моментально поменялась в лице. Привычная враждебность сменяется беспокойством и магистр тут же вскакивает, беря в свои миниатюрные ручки ладонь Эолы. — Зачем ты так, видишь, порезалась, — слишком тёплый тон. И слишком много заботы. Особенно в момент, когда она одной рукой шарит аптечку внизу барной стойки, не желая отпускать ладонь раненой коллеги. Особенно, когда с успокаивающими словами обрабатывает, поглаживая по неповрежденной коже. Особенно когда так мило улыбается, сообщая о завершении процедуры. И Эола забывается в её улыбке. — Не стоило, это всего лишь царапина. — Не хочу, чтобы тебе было больно. — Даже ненавидя весь мир сейчас, ты остаёшься Джинн. — А ты, ненавидя весь мир всегда, все равно милашка. — Чего? И вовсе я не милая! — в подтверждение своим словам Лоуренс краснеет, получая одобрительную улыбку магистра. Чертова девка! Не могла что-ли не быть такой чудесной? Вернее, раздражительной. Раздражает... Джинн улыбается долго. Глазами, губами и всем своим существом. Она явно пьяна, но явно довольна. Явно устала, но этот вечер не кажется ей утомительным. Джинн рада. Рада позаботится о ком-то вновь, лишь желая, чтобы однажды позаботились и о ней. — Не знала, что тебя можно смутить одной фразой, Эола. — Мое имя из твоих уст звучит слишком слащаво. — Хочешь сказать, меня тоже ненавидишь? — Больше, чем остальных, Джинн. *** С гордостью, со смирением и с некоторой скорбью Эоле все же удалось признать, что она больше не ходит в таверну, чтобы пить. Теперь Эола ежедневно, несмотря на Дилюка, приходит туда, чтобы найти одинокого магистра за недопитым бокалом вина из одуванчиков. Тогда Джинн была самой настоящей. Она была сломленной. А также самой искренней на свете. С самой лучезарной улыбкой в этом мире. Эола хотела, чтобы Джинн кричала. Била посуду, ненавидела весь мир, но чтобы не смела страдать. Не смела плакать. Хотя, пусть плачет, пусть выговорится! А следующая мысль напомнила Лоуренс, что она эгоистка. Эгоистка, раз хотела от Джинн невозможного. Хотела эмоций, пока считала её чертовски приторной и идеальной. Эола чувствовала, как хочет её возненавидеть. Возненавидеть её глаза, излучающие свет, излучающих горечь и боль вместе с ним. Искреннюю улыбку. Ломаную от ненависти улыбку. И каждый раз эти мысли посещали. Что до представления в баре, что после, Лоуренс буквально не могла видеть в Джинн врага. Не могла принять, что исподтишка наблюдает за ней. Опять. Ничего не изменилось. Только то, что Эола больше не любила образ. Она любила истерзанную душу. Любила? А она умеет? Умеет ли выцарапывать на запястье чужое имя, тихо желая никогда его больше не слышать? Умела ли ждать личной встречи, которую никогда не сможет назначить? Умела ли ошибаться? *** Когда Джинн снова стала приходить в бар — Эола расстраивались. И радовалась одновременно. Джинн всегда была разной в такие моменты. И ей кажется было плевать, с кем говорить. А говорили они обо всем. Изливали душу. Были честны. Сами с собой в первую очередь. Эола жила воспоминаниям об их своеобразных попойках, зная, что Джинн вернётся снова. Обязательно вернётся снова. Вернётся, будет плакать на чужом плече, пачкая дорогую накидку. Будет смеяться с глупых историй, а в конце всегда говорить «Ты человек, Эола». Не машина для мести, ни кусок ненависти, человек. А люди любят. Любят искренне, наивно, но очень сильно. Любят взгляд, характер, привычки. Люди любят душу. Люди любят людей. — Любить? — переспросила Джинн. — я не сильна в этом, — очередная их встреча в той же таверне. Пятая? Восьмая? Эола больше не считала. — но думаю, что воздух. Глоток воздуха. Когда в сердце появляется место для кого-то ещё, когда ты чувствуешь необъяснимое тепло... когда хочешь его почувствовать? Любовь — развязывает крылья. — Твои Барбатосовские цитаты. Очень остроумно. — А ты любила когда-нибудь? Эола думала над этим вопросом неделям. Месяц. Больше месяца? Она ведь может не только всех ненавидеть. Казалось, что мир вокруг замирает, когда она снова видит Джинн. Джинн, с грустными глазами. Она больше не пьёт на их встречах, она искренна. И Лоуренс не знает, почему именно с ней. — Почему именно ты? Потому что мы похожи, — однажды отвечает на этот вопрос магистр. И Эола знает, что Джинн права. Права, ведь они обе одиноки. Обе прячут чувства за масками Луны и солнца, обе имеют цель, обязанности, бремя... они обе несут бремя, которое казалось бы, сломило бы любого. Они наследницы враждующих кланов. Им обеим не нужна война. Им обеим нужен покой. Эола перестаёт шарахаться при виде Гуннхильдр на работе, когда заживают последние порезы на девичьих руках. Когда напоминание о собственной беспомощности уходят. Когда Лоуренс в состоянии смириться. Смириться с тем, что даже многолетняя вражда не способна разрушить связь. С тем, что не всех рыцарей она может ненавидеть. С тем, что она до смерти хочет видеть Джинн как можно чаще. Лоуренс все ещё строит недовольную гримасу, говоря о своём долге, о мести, о людях, о чертовом городе. И живет её душа только в душной таверне рядом с Джинн. Рядом с лучом света в ее душе. — Я ненавижу рыцарей, Джинн. Но ты... И Джинн не нужно больше. Она улыбается чужим словам, с нежностью гладя щеку своей коллеги. Ей не нужны признания, не нужны обещания поладить со всеми, не нужны отказы от своей цели. Она не хочет, чтобы Эола менялась. Ведь Гуннхильдр видит в ней то, что не увидит больше ни в ком — собственную душу. Они обе сломлены обстоятельствами, обе разбиты, обе придавлены к земле. Но обе любят. Джинн — свою работу, город, людей, а Эола любит Джинн. Эола любит Джинн всегда. Любит Магистра Ордо Фавониус, с вечно воодушевлённым видом, что мотивирует людей жить дальше. Ее преданность Мондштадту, Ванессе, всем жителям этого города. Эола любит вечно недовольную мисс Гуннхильдр, рыдающую, кричащую, бьющую посуду Дилюка. Пьющую, сломленную, отчаянную. Так похожую на неё. И Эола любит Джинн. Улыбчивое солнце, которое рассказывает самые абсурдные истории своего или чьего либо существования. Джинн, которая мечтает, надеется, верит в лучшее. Джинн, которая всегда заправляет Волосы Лоуренс за ушко, со словами, что они закрывают её глаза. Джинн, которая выслушает. Её Джинн... *** Но однажды действующий Магистр не приходит в таверну. А на следующий день в штаб. Эола держит обиду, пока не понимает, что ни один из рыцарей представления не имеет, где их босс. И только Лиза, что обеспокоено вылетает из собственной библиотеки даёт понять — что-то не так. Лизу Эола тоже не жаловала. Слащавая сильно и ленивая. Не таким должен быть человек с глазом Бога. Но ей ли судить, если основной причиной неприязни стала именно Джинн. Лиза всегда с ней так учтива, так близка, тошно! Но расскажет ли об этом Лоуренс? Даже через собственный труп, нет. И когда спустя время и словесные пытки бедной библиотекарши, Эола находит Джинн у Барбары — терпение кончается. — Ей нужен поко... — пытается вставить слово младшая Гуннхильдр. Безуспешно. — Я не займу много времени. — Мисс Эола, но... — Я. Не. Займу. Много. Времени, — гордо чеканит Лоуренс, обходя недоумевающую Барбару стороной. — Тебя из коридора слышно, Эола, — недовольно или скорее устало бурчит Джинн, лёжа на больничной койке. Такая беззащитная, совсем обессиленная. — Дай догадаюсь, ты снова не спала? Сколько на этот раз? Три дня? Четыре? — Я и не помню вовсе, было так много работы, я... — Ты, чертов трудоголик, когда-нибудь совсем себя изведёшь! — Эола в бешенстве. — Ты слишком громкая. И это моя обязанность, я... — Твоя обязанность, в первую очередь, не подохнуть раньше времени, Джинн! — размахивает руками, кричит, злится, краснея от накопившихся эмоций. Когда же Гуннхильдр начнёт беречь себя? Когда? Доживет ли Эола до этого дня? Девушка подхватывает магистра за воротник, притягивая к себе. — Бери выходные, черт тебя, иначе я буду выносить тебя из этого кабинета, Барбатос помилуй! — Ненавидишь меня? — вновь спрашивает блондинка, как и в их первую встречу. Она так же тепло улыбается, пусть и сил в ней немного. И уже даже знает ответ. — Больше чем остальных, — гордо чеканит Эола, припадая к губам мирно лежащей Джинн. Она крутила этот момент у себя в голове слишком часто, но ощущения... самые странные на свете. Как будто сердце в пятки уходит, будто вовсе не она сминает мягкие губы в таком необходимом поцелуе. Она передавала через него все. Все беспокойство, переживания, все, что никогда не скажет Джинн прямо. Эола вкладывает в поцелуй душу, своё отчаяние. И каково было её удивление, когда её берут за затылок, углубляя начатый односторонний поцелуй. Джинн отвечает также. Отвечает тем же. Вся нежность, вся желанность момента, Джинн буквально превращает поцелуй в сказку. Буквально воскрешает сердце Эолы из мёртвых, разукрашивая мир. Это поцелуй двух отчаянных, что так страстно ищут покой в дыхании друг друга. Что так долго прятались, открывая завесу тайны лишь наедине. Что так же разбиты, как и чертова посуда в таверне. И они никогда не узнают, что же за картину увидела не во время вошедшая Барбара, которая лишь хотела проверить состояние сестры. Никогда не увидят, как она с румянцем вылетела из комнаты, предоставляя их друг другу. *** — Луна сегодня красивая, правда? — произносит Эола, прижимая к себе хрупкое тело совсем нехрупкой личности. — Такая красивая, что умереть можно, — с улыбкой отвечает Джинн, греясь под крылом женщины урагана. Сегодня они не были в таверне. Да и не помнят, когда последний раз её посещали. Девушки стали искать более уютные места. Для разговоров, улыбок, только друг для друга. Сидя под деревом в долине ветров и с восхищением глядя на Луну — им казалось это самым правильным решением. Эола не пожалела, когда сказала Джинн, что никому не отдаст её. А Джинн вовсе не жалела, ответив юной мстительнице «Я уже твоя». В тот самый день. В день, когда соперницы, казалось бы враги, Инь и Ян, солнце и Луна соединились. Гуннхильдр — душа Эолы. И Эола точно знает, чьей душой является она сама. — Придёт время и ты прекратишь плевать кипятком во всех остальных, вот увидишь! — гордо чеканит Джинн, прямо перед лицом Эолы. Как самоуверенно. — Это случится тогда, когда я возьму тебя в жены, — и Эола совсем не шутит, говоря эти вещи. Совсем не шутит, зарываясь пальцами в пшеничные локоны, которые она так любила распускать. Но только когда они наедине. Это только ее вид, ничей больше. И Джинн знает, что однажды это случится и она с удовольствием свяжет свою жизнь с этой своенравной особой, которой так подходит её глаз бога. Свяжет жизнь так же, как связала собственную душу. С той, кому отдала своё доброе сердце. — Тебе придётся постараться, — дразнит Гуннхильдр, получая неодобрительный взгляд в ответ. — То есть так, да? — Ненавидишь меня? — Больше чем остальных.