Мини-сборник драбблов

      Долголетие и вечная жизнь. Какой бы это не звучало сказкой, но так оно и было. Теодора Эйвери — журналистка, которая уже прожила больше века и волочила своё наказание сквозь долгие годы. Она не изменяла себе, продолжала писать. Но только вот приходилось постоянно сбегать, скрываться, начинать свою жизнь с нуля под разными именами в разных странах и на разных языках. Сейчас девушка представлялась Одри Флеминг и работала на "The Guardian". Это была мечта многих в мире журналистики. Но место главного редактора было именно её. Не зря же на любимое занятие она потратила сотню лет. Но сейчас Тео держала путь во Францию, будто бы нарочно держа путь через Германию. Это был отдельный вид мазохизма. Каждый раз будто нарочно напоминать самой себе из-за чего страдает каждый божий день. Эйвери была готова проклясть свои амбиции и стремления в очень далеком 1914 году. Ведь, чем больше Теодора жила, тем меньше её привлекала жизнь. Кто бы мог подумать, что война перетечет в мировую угрозу? А после немцы захотят отыграться, развязав еще одну мировую войну. Но честно, Тео была уверена, что если сейчас у штурвала корабля под названием "ФРГ" встал кто-то, кто хоть немного амбициозен и харизматичен, как Гитлер, то началась бы и третья мировая. Не то, чтобы население Германии хотело войны, но оно всегда было готово героически отстаивать и возвышать честь своей державы. Но такими были далеко не все. Некоторые юноши попадали на фронт против своей воли из-за давления и угроз. Таким был и он. Светловолосый парень, чьи волосы пылают золотым заревом под нежными солнечными лучами, а в голубых глазах отражается всё небо с искорками доброты и ласки. Не то, чтобы журналистка была падкой на мужчин, но его изумительная улыбка заставляло сердце трепетать. Но сейчас от воспоминаний сердце только кровью обливалось, болезненно изнывая. А разум будто бы сам возвращал в события того дня снова и снова.              Они лежали на цветочной поляне, наслаждаясь последними солнечными деньками. Только вдали от поселений, вдали от лагерей пара могла сделать вид, что сейчас не происходит ничего страшного. Никого не вешают, никого не расстреливают. Всё снова хорошо и все живут в мире и счастье. Длинные мужские пальцы заправили в каштановые волосы белую маргаритку. — Т-ты… — обречённо выдохнул парень, стараясь сосредоточится, — знаешь, что з-значит маргаритка? — Символ чистоты и верности, — усмехнулась Теодора, прекрасно разбираясь в теме "Сад и огород". Мягко говоря, издержки профессии. — В-верно, — на аристократическом лице появился лёгкий румянец, а взгляд блуждал повсюду, только никогда не останавливался на собеседнице.       Журналистка мягко улыбнулась, подхватывая бутон василька, намереваясь его сорвать, но ее пальцы были перехвачены. — П-пусть рас-рас, — парень начинал злиться на самого себя. Если он порой и мог взять свою речь под контроль и говорить без вечных заиканий, то с Эйвери это было почти нереально. — Хорошо, оставлю его, — улыбнулась девушка, любовно оглаживая нежные лепестки, — Но этот цветок для тебя.       Фридрих подхватил широкую улыбку, несмело переплетая пальцы. Журналистка мечтательно прикрыла глаза. Но всю тишину и идиллию нарушили выстрелы и крики. Солдат с легкостью поднялся в положение сидя, крепко сжимая миниатюрную ладонь. — Что это? — побледневшая Теодора озиралась по сторонам. — Ф-французы реш-решили дать от-тпор, — сухо пояснил Фридрих, — Мне н-нужно идти.       Блумхаген осторожно коснулся губами лба шатенки, замирая в таком положении на несколько секунд. — Береги себя, — полушепотом выдохнула Эйвери. — Ты тоже.       Он ушёл, оборачиваясь и смотря на Теодору все теми же лучезарными голубыми глазами… но беречь себя полевому журналисту, который желает получить горячий и свежий репортаж. Это какая-то шутка. Тео поспешила в другую сторону, намереваясь позвать своего товарища — Лоуренса. Вдвоем ведь не так уж и страшно. Но все произошло так быстро. Вспышка боли. Оглушительный писк. Холодная земля. А потом только белые стены палаты и склонившийся над ней доктор Джон Робертс. Что-то с мерзким металлическим привкусом капало в рот, а темные глаза доктора жалобно смотрели на пациентку. — Ну же, пей, — шептал англичанин, — Пей, главное пей.       Инстинктивно Теодора проглотила непонятную жидкость, начиная кашлять. Все тело ломило, было и жарко, и холодно одновременно. Легкое прикосновение мужских пальцев ко лбу. Сознание вновь покинуло разум. — Доктор Робертс! Там солдаты… — запыхавшаяся медсестра докладывала об обстановке, — Их слишком много.       Но Джона они будто не волновали. Однако, он отдал распоряжение. Распоряжение, которое разбило сердце Теодоры вдребезги. — Сделайте пометки каждому на руку. Красный — тяжелый случай, первый в списке. Жёлтый — средняя тяжесть, протянут до своей очереди. Синий — легкие травмы, их пока не трогать. Чёрный — для травм несовместимых с жизнью и немцев.       Журналистка очнулась со странным ощущением, будто бы кровь бурлила внутри, а сердце работало на износ. Рядом сидел Лоуренс. Он мягко взял девушку за руку. В его глазах была глубокая печаль, но отнюдь не из-за состояния коллеги. — Тео… — его голос дрогнул.       В дверях возник силуэт уставшего доктора. Он потёр переносицу, сразу командуя, а командовал и руководил он сегодня много: — Мистер Баркли, оставьте нас.       Американец еще раз оглядел свою бледную подругу, будто бы сомневаясь, но отпустил её прохладную ладонь, молча покидая кабинет Джона. — Я смог спасти Вас, мисс Эйвери. Только вот пришлось применить совсем не медицинские методы. — О чем вы, мистер Робертс? — Вам стоит отдохнуть. Я всё объясню, как только Вы наберетесь сил. — Битва ведь закончилась? — уточнила девушка, приподнимаясь на кушетке. — Да. Французы смогли отвоевать пару деревушек. — А немцы? — Отступили. Не думаю, что надолго. — Фридрих с ними?       Лицо врача искривилось будто бы от боли и отвращения. Он махнул головой, возвращая невозмутимый вид, и заговорил таким же ровным и спокойным голосом: — Он мёртв.       Флеминг смахнула слезу, смотря в окно на приближающийся перон Берлина. Она тяжело вздохнула, возвращаясь к ноутбуку. Столько лет прошло. А эта фраза до сих пор причиняла боль. До сих пор заставляла чувствовать несправедливость и отчаяние. Джон ведь мог спасти и Блумхагена таким же способом. Подарить такое же бессмертие. Подарить им вечное счастье. Но нет. Он возгордился. Он захотел избавиться от соперника. Теодора не простила ему смерти своей любви. Она поклялась, что убьет его любой ценой, если увидит еще раз. Поэтому с того дня не было ни слуху, ни духу Робертса.       Вагон плавно качнулся, останавливаясь на станции. Одри вышла на улицу из душного купе, быстро доставая пачку сигарет из кармана, а следом и саму сигарету, изящно перехватывая ее тонкими пальцами. Но не успела она закурить, как заметила знакомую фигуру. Если бы ее сердце билось, то оно бы уже бешено выстукивало об грудную клетку. На негнущихся ногах Флеминг шла непонятно куда и непонятно за кем. Но эта светлая макушка и высокое стройное телосложение. Но ведь это не может быть Фридрих. Это исключено. Кто-то задел журналистку плечом. Она обернулась на торопящуюся девушку с чемоданом лишь на мгновение, но в вокзальной суете таинственный силуэт растворился. Может это были игры разума? Развернувшись на пятках, журналистка сжала в кулаке сигарету, ломая её и выбросила в ближайшую урну, надеясь, что этим броском также и избавится от чувств.       Флеминг вернулась в купе, вновь возвращаясь к работе. Она спасала в такие моменты. К счастью, остановка была не очень и длинной. Поезд продолжил свой путь, высадив старых пассажиров, но приняв новых. И кто-то из этих "новых" волок дребезжащий чемодан, подходя к купе. Осторожный стук и на автомате Одри процедила, не отвлекаясь: — Войдите. Двери купе открылись и только тогда журналистка подняла взгляд, застывая от шока. Лучезарные голубые глаза изучали спутницу пару секунд, а после новый сосед мягко улыбнулся: — З-здравствуйте.