Чувствуй

Вечер уже клонился к ночи, но в небольшой комнатке врача и управляющей было не до сна. Атмосфера в этих стенах, обычно таких уютных для двоих их обитателей, была хоть ножом режь. Ксюша сидела на кровати, сложив руки на груди, и взглядом прожигала дыру в молодом человеке, который расположился на диванчике напротив, закинув ногу на ногу, и увлеченно изучал книгу, что находилась в его руках. Книга эта, по Ксюшиным соображениям, должна была входить не менее чем в десятку самых интересных книг мира, иначе было совершенно не понятно, почему уже целых два часа и семнадцать минут Юра не поднял даже глаз. Погруженная в полутьму, комната освещалась лишь тусклым светом околодиванного торшера. В этом свете, отбрасывающем резкие тени, Юра был еще красивее. Ксения медленно "путешествовала" по его лицу, исследуя взглядом каждую родную деталь. В этом лице она знала всё: все ямочки, все трещинки и шероховатости. Каждый миллиметр кожи, – местами немного колкой, местами гладкой и мягкой – был ей знаком, был ею изучен, был ею впитан. Высокая линия лба, волосы аккуратно уложены набок, выразительные четкие брови, непозволительно длинные ресницы (причина её зависти). Зачем они ему – такие красивые? Зачем он весь – такой? Между бровями пролегла маленькая морщинка – хмурится, сосредоточенно бегая глазами по строчкам текста. Чуть выше брови на лбу виднеется небольшой шрам-ямочка. Ксюше он особенно нравился: маленький изъян на безупречном лице – его отличительная черта, уникальная особенность. Юра рассказывал, как в детстве, болея ветрянкой, не выдержал и расчесал до крови одну из пустул, плюнув на увещевания матери о том, что делать это категорически запрещено. Последствия этого опрометчивого поступка до сих пор напоминали о себе отражением в зеркале. Скользит взглядом ниже... Опускаться опасно. Родные губы – как глоток родниковой воды в знойной пустыне, как вдох полной грудью после нехватки кислорода, как прыжок с парашютом метров этак с пяти тысяч! И каждый раз – всегда! – как в первый. Сейчас его губы плотно сжаты – злится. Ещё ниже чётко очерченный подбородок с небольшой аккуратной ямочкой, которая придавала ему особенной сексуальности. Ксюша любила с высоты своего роста целовать его именно в эту ямочку. Дальше шея, плечи, предплечья… Остановись! Такими темпами, не ровен час, с катушек можно съехать. И пока она была в шаге от безумия, Юра по-прежнему сидел спокойный как удав, сохраняя невозмутимый, совершенно умиротворённый вид. Да какого чёрта?! Ещё немного и Ксюша от отчаяния на стену полезет. Почему она тут сходит с ума, а ему абсолютно нет до этого дела?! Рука так и тянулась к его идеальной прическе: взлохматить, нарушить этот его дзен, учинить хаос, бардак, пусть хотя бы в волосах, но добавить ему изъян, сделать его не идеальным! Вывести из равновесия, взбесить, пусть лучше он ответит ей той же монетой, но не этим равнодушием! Будь неладно его чёртово спокойствие! Как может он оставаться таким невозмутимым? {Ну хоть взгляни на меня, прошу!} Да, они поссорились. Ну, как поссорились… Она изначально пришла домой не в духе, да. Да, искала повод, за что бы зацепиться. Да, он пытался сгладить все углы, предупредить. Был таким милым, что аж тошно! Слово за слово, и вот она уже наговорила ему всяких … малоприятных вещей. Да, перегнула. А он! Он спокойно всё выслушал, стиснул зубы, взял книгу и уселся читать! Хорош, нечего сказать! Да, она уже успокоилась. И о словах своих резких пожалела тоже. Но что теперь делать, было совершенно непонятно. Юра никак на неё не реагировал. Такие ссоры у них иногда случались, и всякий такой раз ей удавалось растопить его сердце, стоило лишь дать понять, что она готова к примирению. Стоило лишь задержаться взглядом на нём, приподнять бровь, улыбнуться одними уголками, и разногласие тут же на месте было стёрто. Но в этот раз она перегнула палку, и вот уже битый час он не обращает на неё никакого внимания, словно её тут нет. Она даже пробовала применить своё основное оружие, его главную слабость – себя. Вышла из душа в его любимом шёлковом платье-комбинации глубокого синего цвета на тонких бретелях, которые вечно соскальзывали с плеч, провоцировали, манили. Ничего. Прошла мимо него туда-обратно, невзначай задевая ногой его колено – узкий проход очень, ага, – ноль реакции! Н и ч е г о! Даже бровью не повел. Хоть садись и волком вой. Она сейчас готова была принять от него всё, что угодно. Пусть бы кричал, пусть бы высказал ей всё, разбил посуду, но только не это вязкое, тяжёлое молчание. У неё иссякли все силы терпеть эту пытку. {Я знаю, я немного вспылила, но хватит, ради Бога, меня мучить!} . . . [Немного вспылила?!?!] "Бесчувственный сухарь"!! Который ещё и любить не умеет вдобавок. Просто прекрасно! Юра сидел, стараясь изо всех сил сосредоточиться на книге, но мысли в голове упорно мешали воспринимать новую информацию. С информацией сегодня перегруз, память заполнена! Он не знал, сколько уже так сидит: полчаса, час, больше? Ощущение времени испарилось, он мог судить о нём лишь по количеству перевёрнутых книжных страниц, которых уже было немало. Спроси она его сейчас, о чём книга – и он бы не ответил. Тело затекло от сидения в одной и той же позе, глаза зудели – тусклый свет торшера совсем не пригоден для чтения, – но он продолжал стоически выдерживать эту пытку, сохраняя внешнее спокойствие. В то время как внутри него бушевал шторм. Не чувствует она, значит, его любви. Не умеет он любить, значит. Замечательно! Когда ты с неимоверным трудом открываешь свои чувства, каждый день пытаешься показать человеку, насколько он дорог тебе, насколько для тебя важно его счастье, прикладываешь всевозможные усилия, чтобы человек этот улыбался, светился, потому что тогда ты и сам будто бы не ходишь по земле, а паришь, – а тебя вдруг обвиняют в отсутствии этих самых чувств, – и ты снова падаешь на землю. Он сидел и спрашивал себя: почему он всё ещё здесь? Почему его пятки не засверкали сразу же после того, как она выплюнула эти хлесткие фразы ему в лицо? Он знал, почему. А она забыла. Находиться с ней сейчас в этих стенах было настоящим истязанием. Прогнать его Ксения теперь не могла, и самой ей идти тоже было некуда: эти скромные тридцать квадратных метров они вот уже три месяца как делили на двоих. Лев расщедрился и выделил для своих "голубков" отдельную семейную комнату в домике персонала, которая от всех прочих отличалась бо́льшим метражом и наличием небольшой собственной кухни. На этой кухне он ей готовил завтраки, по вечерам они пили чай, много разговаривали, много смеялись… Сегодня было не до смеха. … Конечно, Юра понимал, что все эти слова были сказаны сгоряча. И в глубине души он её давно уже простил. Но что-то внутри него не давало молодому человеку так быстро сдаться, хотя он несколько раз подходил к самому краю, когда от шага навстречу ей их отделял один её шумный вдох – и он бы сорвался. Чего стоило только её платье-комбинация. Запрещённый приём! От её «неумышленного» касания колено обожгло кипятком – дышать стало трудно. Возникло острое желание отбросить книгу к чертям, положить Ксению на лопатки и доходчиво объяснить ей, что он думает об её таких выходках. Нельзя. И он, стиснув зубы, терпел. И в книгу эту треклятую вцепился, будто она была спасательным кругом среди бури в океане. А он плавать не умеет. Отдельным видом изощрённой пытки для него было выдержать её блуждающий, намекающий, порой даже умоляющий взгляд. Юра чувствовал его буквально физически: по линии движения её глаз кожа горела, пылала огнём! Она не оставила на нём ни единого живого места. [Сегодня я твоих намёков не понимаю, женщина. Открой рот и скажи.] В голове крутилась только одна мысль, как заезженная пластинка: только ни под каким предлогом на неё не смотреть. Нельзя, категорически! Признать своё поражение, показать свою слабость, решить проблему путём перехода в горизонтальное положение – исключено! Всё же что-то он хотел услышать от неё, что-то весьма определённое. . . . Два часа и тридцать две минуты. Интересно, он готов так до самого утра просидеть? Видимо, всё-таки проблема сама собой не решится, и пора было предпринимать более решительные действия. Накинув шёлковый халатик в тон комбинации, Ксюша направилась на кухню. Она знала одно очень действенное средство, которое работало почти всегда – чай с мятой. Юра никогда от него не отказывался. Она сама раньше всегда пила только кофе – простая привычка и, вроде бы, бодрило с утра, но под влиянием врача, который раскрыл ей вкус этого чудо-напитка, и не без доли его лёгкого занудства, - теперь она тоже пьёт только чай с мятой. Быстро вскипятив чайник, управляющая открыла дверцы шкафчика в поисках ключевого ингредиента. Пара минут – и свежий, насыщенный аромат уже заполнил всю комнату. Волнуясь, словно школьница перед экзаменом, Ксюша сначала робко просунула голову в дверной проём, оценивая обстановку, затем сделала шаг и замерла в нерешительности. — Юр... — неуверенно начала она, переступая с ноги на ногу. — Я там чай заварила, с мятой, как ты любишь. Будешь? — в её голосе – вся надежда мира. — Ты говорил, мята успокаивает… {Ну же, подними глаза!} Ей нужно было всего пара жалких секунд зрительного контакта. — Нет, Ксения, я не хочу, — не отрываясь от книги. — Спасибо, — [А ты лучше две кружки выпей, чтобы наверняка!] Ах, "Ксения", значит. Теперь стало окончательно понятно: её дело – труба. "Ксенией" она у Юры бывала крайне редко. После того, как в их отношениях закончился этап субординации, своё полное имя управляющая слышала от него только в нескольких видах случаев: на планёрках в присутствии других менеджеров, как обязывают правила; в стрессовых ситуациях на работе, которые требовали от него максимальной концентрации и… В моменты его крайней злости, которую он по обыкновению маскировал с помощью непробиваемого спокойствия. Диагноз очевиден. {Что же мне делать??} [Не знаю, Ксения, думай.] Постояв на месте ещё с полминуты, Ксюша в полном отчаянии удалилась на кухню и устало приземлилась на стол, складывая руки перед собой и пряча в них свое лицо. Чего он хочет от неё? О своих словах она уже тысячу раз пожалела, он это знает! Извинений? Боги, только бы не извинений! Сколько Ксюша себя помнила, извиняться перед близкими людьми было для неё настоящей каторгой. В такие моменты вся её хвалёная решительность испарялась, как будто и не бывало, в горле образовывался ком, мысли путались, и нужные слова упорно не подбирались. Да и проходить эту пытку она готова была только с мамой, в детстве. Оглядываясь назад на все свои более менее сознательные отношения, Ксюша не могла вспомнить, чтобы ей доводилось серьёзно извиняться перед кем-либо из своих кавалеров. С Лёшей, кажется, было, но он сдался еще на этапе с бельём. Остальные же отношения она предпочитала рвать, если что-то вдруг шло не так. С Юрой все было по-другому. Только с ним она поняла, что означает – ценить человека, который находится рядом. Он стал для неё другом, учителем, защитой, опорой, поддержкой, любовником, всем. С ним она впервые узнала, как это – любить так же сильно, как любят тебя. С ним она училась прощать, даже если для этого нужно было переступить через себя. С ним она ещё только учится в спорных ситуациях идти на компромисс. Уметь признавать свою неправоту. И вместе, держась за руки, они учат друг друга кирпичик за кирпичиком выстраивать взрослые, здоровые отношения. И иногда это им обоим даётся с трудом. Юра не часто говорил ей о любви. Он не был последним романтиком, сошедшим с книг известных женских романов, не говорил высокопарных громких слов и не дарил тысяча и одну розу. Всем этим ненужным вещам он всегда предпочитал маленькие действия. Их было так легко не заметить или забыть, но именно они и представляли высшую ценность. Так было всегда: только мелочи всё объясняют, значительные поступки не объясняют ничего. Всё это время она думала, что черпает силы в самой себе, что она – неиссякаемый источник энергии для себя же, но на самом деле за ней невидимой стеной всегда стоял он. Его любовь оберегала её от всех проявлений злого мира, и она ходила по земле, как под крылом, защищенная этой любовью. Он стал её берегом, тихим пристанищем. Он успокаивал её ураганы и штормы. Он её опустевший хрустальный сосуд наполнил своим светом, дал ему вторую жизнь. Он заложил в её основу свою любовь, как фундамент, стал её внутренним голосом, звучанием, заполнил собой пустоту. И в ответ она всю эту любовь приумножила и вернула ему. Она без страха шла за ним наощупь в темноте. Вообще-то Ксюша никогда не признавала никаких религий, но если в этом мире всё-таки есть Бог, то её любовь – больше. Если где-то там наверху есть Бог, то её любовь – выше. У неё, кроме любви этой, больше и нет ничего. Она вся – есть эта любовь. И она вся – для него. Все эти истины предстали перед ней в новом, ярком свете, появившись откуда-то из темноты, из глубины нутра, и закричали о себе окрепшим голосом. Внезапно Ксюша поняла, что должна ему сказать. И если она сейчас же этого не сделает – мир рухнет, момент будет навсегда потерян. Не колеблясь ни секунды, она встаёт и идёт к нему. С каждым шагом бушующее море внутри неё успокаивается, наступает штиль. Ей не придётся прилагать никаких усилий, как это обычно бывало при извинениях, – нужные слова родятся сами собой. Юра по-прежнему не смотрит, поэтому она подходит к нему, опускается рядом с диваном, у его ног, кладет голову на колени, отвернувшись в противоположную сторону, делает глубокий вдох и отпускает слова в полёт: — Я чувствую твою любовь, когда утром ты легко целуешь меня в висок, чтобы разбудить. Когда встаешь раньше, чтобы принести мне стакан тёплой воды. Ты так терпеливо стоишь у микроволновки и ждёшь, когда она нагреется, — она вплетает улыбку в слова, воссоздавая в голове картинки, о которых говорит. — Когда смотришь на меня и улыбаешься. Когда перебираешь мои волосы и утыкаешься в них носом. Когда прячешь меня за своей спиной во всяких нелепых ситуациях, в которые я вечно попадаю. Когда по вечерам ты растираешь мои ступни после каблуков и надеваешь мне тапочки. Когда поправляешь ночью съехавшее одеяло. Когда крепко обнимаешь. Я чувствую твою любовь каждую секунду. Я живу в ней, — она остановилась на секунду. — Юра... Прости меня? Она поднимает голову с его колен и, развернувшись, вглядывается в его лицо снизу вверх. Губы приоткрыты, глаза широко распахнуты, черные зрачки почти полностью поглотили радужную оболочку. Теперь они, словно две огромные виниловые пластинки, которые записывают всё, что она говорит, чтобы потом отпечатать эти слова прямо в сердце, где-то поглубже. Какое это, оказывается, богатство – видеть его глаза. — Ксюша... {Наконец!}

І от моя душа складає зброю вниз...

. . . Запустить, наконец, пальцы в его идеальную причёску и всё там к чертям растрепать, взъерошить. Положить её, наконец, на лопатки, заведя её руки вверх, перехватив запястья в одной ладони. Прижиматься к нему изо всех сил, пытаясь срастись, рассыпаться на мельчайшие кусочки и проникнуть в его кожу, просочиться, впитаться, стать им. Смотреть на него широко раскрытыми глазами. Отдавать ему все права на себя, сдавать все пароли и коды. Собери меня или сломай. Делай, как тебе нужно. Стать для него живительной влагой, давать ему силы. Умирать от его обжигающих касаний. Быть воскрешенной его губами. Шептать ему прямо в них: — Чувствуй меня...

Если ты не поверишь словам,

Забери мои мысли и слушай,

Забери мои сердце и душу,

Забери моё сердце и чувствуй.

Чувствуй.

Чувствовать её. Во всех смыслах, всех измерениях, сферах и пространствах, всех мирах. На всех уровнях. Тонуть в её широко распахнутых. Пить её. Впитывать её каждой клеточкой тела, всеми порами кожи. Вдыхать запах её ключиц, набирать полные лёгкие, чтобы до темноты в глазах, до головокружения. Доводить её до самой грани и останавливаться за секунду до. Стирать капельки влаги с её шеи, у самого затылка. Испытывать её терпение, снова. Испытывать своё. В беспомощности прикусывать его губу, оттягивая на себя. Ловить ртом его чуть слышное недовольное рычание. Выгибаться, извиваться под ним, не в силах терпеть более. Просить прекратить эту мучительную пытку! Молить никогда её не прекращать... Держаться из последних сил. Ощущать, как где-то внутри от напряжения рвется тонкая нить. Рассыпаться, как стеклянные бусины с этой нити: громко, звонко! Вместе делать шаг и срываться в пропасть. Прыгать с парашютом, в одной связке. Парить. Падать прямо в необъятный, безграничный океан. Тонуть. Ни берега, ни дна... Выныривать и, наконец, дышать. И целовать, целовать, целовать... Лежать на его плече, прижавшись к самому ценному и чувствовать, слышать, как рваный ритм его сердца медленно успокаивается, возвращаясь в довольно условную норму. Чувствовать, как её длинные ресницы щекочут ему грудь. Чувствовать, как он невесомо перебирает пальцами её волосы. Чувствовать, как она рисует невидимые узоры на его предплечье. Просто чувствовать. Просто любить.