***
Эмбер пропускает один день в школе — не из-за температуры, а из-за нежелания. Нежелания видеться с Сарой. Блондинка спит до обеда, просыпается, чувствуя себя максимально разбитой, хочет подняться с постели, но не может. Берёт в руки телефон, случайно включая фронтальную камеру, и тут же отводит от него взгляд. Не хочет на себя смотреть. Что она увидит? Безжизненную оболочку с огромной дырой в груди. Она знала, что нельзя сближаться, но сблизилась; знала, что нельзя вестись, но повелась; знала, наконец, что нельзя доверять, и — доверилась. Как глупо. Эмбер выключает камеру, возвращая глаза к экрану, видит несколько сообщений от Сары: от вчерашних «Спасибо за день, обязательно повторим, ладно?» до сегодняшних «Тебя не было на биологии. Всё хорошо?» Она быстро бросает телефон на подушки, еле-еле встаёт с кровати, замечает на тумбочке записку от родителей, что те ушли на работу, но оставили на кухонном столе нужные таблетки, и идёт в ванну. Набирает её почти до самых краёв горячей водой, неспеша опускается, забывая снять бинт, и чувствует, как щиплет где-то в области стопы. И сердца. Опускает лицо в воду, широко раскрывает губы, желая сорваться на крик, но та быстро вбирает в себя все звуки и глушит их попаданием в рот. Эмбер пытается вдохнуть воду ещё и носом, но захлёбывается, и такой не вовремя подоспевший инстинкт самосохранения заставляет её поднять голову и откашляться. Всё-таки лёгкие чуть-чуть обожгло. И не чуть-чуть — не их. Разум отказывается осознавать, что Сара её просто проспорила — так жестоко и отвратительно. И что было поставлено в противовес? Каких денег она стоила? Смит выпускает воду, оставаясь лежать в ванне — бросает своё тело остывать в ней и покрываться мурашками. Но через какое-то время отдаёт все свои силы на то, чтобы встать, отвязать от ноги мокрый бинт и намотать на себя полотенце. Она спускается на кухню, выбрасывает белую изношенную повязку, тянет руку к лекарству, чтобы выдавить одну таблетку, но вместо неё выдавливает все десять, закидывает в рот и запивает горький вкус водой из-под крана — даже не питьевой. Затем внимательно всматривается в кружку, ловит какую-то запрещённую идею и развивает её в своей голове до тех пор, пока не поднимается в кабинет отца, не открывает его шкафчик и не вытаскивает оттуда большую бутылку коньяка. Эмбер с трудом открывет её, даже не думая о последствиях, вспоминает, что забыла кружку на кухне, но не спускается обратно — лень. Подносит горлышко к губам, пытается сделать глоток прямо из него, но сразу же выплёвывает всё на ковёр, понимая, что придётся оттирать. Она задумчиво переводит взгляд с коньяка на окно и внезапно просыпается. Да что она творит? Хочет убить себя, закинувшись всем и сразу? Нет, поступок Сары явно того не стоит — это Эмбер будет танцевать на её костях, когда апатия сменится ненавистью. Девушка убирает алкоголь обратно, всё-таки доходит до своей комнаты, заваливается на кровать и проводит в ней весь понедельник.***
И вторник тоже. А тем временем сообщения от Сары приходят всё чаще и чаще, напоминая и об уроках, и о тренировках, и обо всём, что между ними было. Эмбер кривит губы. А что было-то? Ни-че-го. Не считается ни примерка чирлидерской формы с почти-касанием к шее, ни чужая забота на хэллоуинской вечеринке, ни короткий танец в переулке, ни то***
Не готова и в среду, однако заставляет себя наврать родителям, что ей гораздо лучше, и вернуться к повседневности. Не к Саре. Эмбер посещает все уроки, кроме совместных, нарочно сворачивает на лестницу, когда видит в коридорах девушку, которая наверняка заметила её присутствие, и продолжает игнорировать сообщения и — о, уже что-то новенькое — звонки. Продолжает пропускать тренировки в этот и следующий дни, не ходить в столовую во время обеда и порой даже прятаться в кабинке туалета, когда Сара обходит всю школу в поисках Смит. Эмбер постоянно отмахивается от навязчивых расспросов Тодда и начинает уважать немногословного Джейкоба всё больше и больше, когда он просит друга прекратить давить на неё и садится рядом на уроках, давая возможность класть голову на своё плечо и дремать на нём, пытаясь постепенно восстанавливать нервы. Она продолжает делать это всё до тех пор, пока не начинается суббота с последним матчем в этом календарном году. Эмбер специально опаздывает, переодевается в уже пустой раздевалке, не накидывая на плечи мастерку, чтобы выйти на поле и стоять под пробирающим до костей ветром. И лишь сейчас встречается лицом к лицу с Сарой — с обманчивой, гадкой и такой любимой Сарой. Но последнее определение выбивается из головы громким голосом спортивного ведущего, оповещающего о начале игры, и обе девушки так и не успевают сказать друг другу ни слова. Эмбер не старается совсем: вяло трясёт помпонами, чуть запаздывает с движениями и не улыбается зрителям. Физрук подходит к королеве школы, отчитывает её за бездарную чирлидершу, и та, наконец, возвращается к девчонкам, разместившимся на лавочках после приветственного выступления. Она встаёт прямо перед Смит, но не скрещивает руки на груди, не окидывает презрительным или недовольным взглядом — вместо него только чересчур взволнованный, — а опускается на корточки, кладя руки на чужие колени. — Эмбер, с тобой что-то случилось? Ну всё, Сара заговорила с ней, теперь девушка точно взорвётся. Но держит себя, сжимает руки в кулаки, делает глубокий вдох и кое-как натягивает бесстрастное выражение лица. — Да. Просто болела в понедельник, видимо, не до конца выздоровела. — Чёрт, — бросает Воннегут, хмуря брови. — Я же говорила тебе не открывать окно в тот раз. «Ты мне много чего говорила,» — мысленно отвечает Смит, но на деле лишь пожимает плечами. Сара единожды ободряюще хлопает её ладонями по коленкам, поднимается на ноги и добавляет: — Тогда лучше не сиди здесь до конца матча в одном топе, а сходи переоденься и садись к зрителям. Тебе не стоит выступать. Эмбер хочет отказаться от такой заботы — или «заботы»? — выйти в конце игры и своими действиями опозорить Воннегут. И себя заодно. Но понимает, что это слишком мелочно, кивает головой, встаёт с лавочки и возвращается в школу. Быстро скидывает с себя форму в раздевалке, комком забрасывает её в шкафчик и уходит. Домой. И уже там, только в ближе к вечеру, принимает душ и щупает запястье. Ничего. А где золотой браслет? Чёрт, это же подарок родителей на её семнадцатилетие. Как она могла так глупо его потерять? Смит хочет вернуться в школу, но понимает, что матч уже давно закончен. Хочет пройти хотя бы той же дорогой, чтобы внимательно осмотреть улицу, и возвращается в свою комнату, убирая телефон с зарядки и отключая авиарежим. В эту же секунду на нём высвечиваются несколько пропущенных от всё той же Сары и одно короткое сообщение от неё: «Я нашла твой браслет в раздевалке. Не хочешь забрать?» Эмбер мысленно ругается — на девушку и на саму себя, — переводит взгляд на время и осознаёт, что чем раньше они поговорят, тем лучше. Она с серьёзным лицом и тоном набирает чужой номер и, когда по ту сторону берут трубку, спрашивает: — Где мой браслет? — У меня, я же написала. Могу отдать в понедельник. — Сегодня, — цедит Смит. — Что? — Я заберу его сегодня. Где ты живёшь? Она помнит чужой адрес, ведь однажды уже видела, как Сара выбегает из дома, но слышит в трубке растерянный вздох, всё-таки подходит к столу и записывает на листочке название улицы и дома, а затем отрывает от него уголок и, даже не попрощавшись, сбрасывает, подходя к шкафу. «Что ж, вздумала играть? Ну ладно, посмотрим, кто кого переиграет».