Жребий брошен

Все происходит очень быстро. Антоний напряжен, все его инстинкты кричат об опасности — инстинкты, отточенные годами войны. Его чувства обострены, он скользит глазами по собравшейся на Форуме толпе, выхватывая взглядом отдельные враждебные лица. Он ищет искру, из которой возгорится пламя. Умом он понимает, что это не должно произойти. Помпей не нападет на народного трибуна вот так, в открытую, прямо на Форуме. Он не посмеет. Но верить в это всерьез не получается. Антоний никогда не доверял разуму. И когда его опасения сбываются, то все происходит очень быстро, так быстро, что он даже не успевает отреагировать. Лохматый мужчина с глазами убийцы бросается на него из толпы, и… Луций Ворен обхватывает его за плечи, с силой отталкивает назад, закрывая собственным телом как щитом, в то время как Тит Пуло выступает вперед и перерезает горло нападающему. Помпей не должен был. Но он посмел. Антоний злится, но старается этого не показывать. Не так, как ему бы этого хотелось. Он хочет рубить головы и руки, бить и убивать, но приходится держать лицо. Цезарь надеялся спровоцировать насилие. Что ж, теперь он должен быть доволен. Вместо того, чтобы сорвать злость на сопровождающих его солдатах, Антоний гонит коня. Он мчится в военный лагерь, туда, где его ждет убежище. Туда, где Цезарь ждет. Цезарь получил предупреждение почти за час до его прибытия, так что когда Антоний соскальзывает со своего коня на землю, все уже в сборе. Он грязный и растрепанный. На его руках и одежде кровь, и она не только его. Когда Цезарь видит Антония, в его глазах вспыхивает пламя, и этот огонь не имеет ничего общего с желанием одержать верх над Помпеем Великим.  — После всех этих лет, — говорит Цезарь как только они заходят в его шатер, — Помпей все еще способен меня удивить. Да, я надеялся спровоцировать его на агрессию, — признается он, — но это… Он натравил убийц на народного трибуна прямо на Форуме! — Цезарь обходит стол и возвращается к Антонию. — У него кусок холодного черного железа вместо сердца. Антоний жадно пьет вино из чаши, что Цезарь вложил в его руки. — Бьюсь об заклад, его подговорил этот бешеный недоносок Катон, — говорит он, удивленно заглядывает в чашу. — Отличное вино! — Он снова поднимает глаза на Цезаря. — И что теперь?  — Посмотрим, что скажут на это солдаты, — отвечает Цезарь. Антоний роняет кусок хлеба, который держал в руке, и делает шаг в сторону чаши с водой. Он совсем не похож на народного трибуна, да он и не чувствует себя трибуном, но он помнит, как важен внешний вид. — Не умывайся! — останавливает его Цезарь, подходя к нему сзади и хлопнув его по плечу. Антоний чувствует, как от этого прикосновения по спине пробегает дрожь. — Ты выглядишь вполне подходяще. Как Леонид при Фермопилах. Антоний усмехается и следует за ним. Легиону понадобится несколько часов на подготовку прежде, чем они снимутся с лагеря и двинутся на Рим. Конечно, нужно поторапливаться, но немного времени у них есть. Цезарь не сводит с него глаз, благо никто не смеет нарушить уединение его шатра. Антоний чувствует это его внимание и наслаждается им. Он знает, что Цезарь хочет трахнуть его, одержав верх над равным. — Ты выглядишь так привлекательно, весь такой взъерошенный, — шепчет Цезарь, проводя рукой по его волосам. Антоний поднимает глаза. — Ты так считаешь? — спрашивает он. — Возможно, мне следует почаще так одеваться. Глаза Цезаря темнеют. — Ничто не доставит мне большего удовольствия. Антоний накрывает своей ладонью руку Цезаря и смотрит на него в упор. В его глазах одновременно приглашение и вызов. Цезарь склоняется к нему, накрывает его губы своими. Их языки переплетаются в поединке, битве, и прежде чем Антоний успевает это осознать, он оказывается на спине, вжатый в жесткое походное ложе. — Предпочитаешь действовать быстро, да? — приподняв бровь, спрашивает он. Цезарь не отвечает, используя эту паузу чтобы размотать его тогу, но его глаза блестят, когда он наклоняется чтобы украсть еще один поцелуй. — Уверен, знатным дамам Рима это нравится, — говорит Антоний. — Таким как Сервилия. Его дыхание ровно, но голос предает его, выдавая каких усилий стоит ему самоконтроль. Антоний не ревнует, нет, те дни давно в прошлом. После семи лет войны и недавнего неудачного покушения, отнюдь не Сервилия занимает его мысли. Цезарь склоняет голову набок. — Я подписал свое письмо к ней «с симпатией», а не «с любовью», — задумчиво говорит он. — Ты считаешь, что я должен был поступить иначе? На лице Антония появляется усмешка. — Думаю, нет, — признает он. Цезаря толкает его вниз, бедро прижато к бедру, и Антоний тихо стонет. Цезарь хватает его за руку и пытается удержать. Антоний понимает намек. И вырывается изо всех сил, как уже не раз делал это раньше. Это неистово и грубо. На мгновение Антонию удается подмять противника под себя, но в следующий миг Цезарь разрывает его захват, и Антоний теряет обретенное было преимущество. Их традиционный поцелуй, столкновение зубов и языков, словно еще одна попытка рассудить, кто одержал победу на этот раз. Антоний чувствует вкус крови, но не знает, чья она. В конце концов, как и всегда, побеждает отнюдь не сила. Антоний не замечает, что раскрылся, пока не становится слишком поздно. Цезарь сбивает его с ног, швыряет спиной на матрас. Глаза Цезаря темны от возбуждения, и Антоний нервно сглатывает. Это была всего лишь прелюдия, она не опасна. Антоний больше не сопротивляется, он позволяет удерживать себя внизу, он позволяет затянуть веревку на своих запястьях достаточно туго, чтобы он не мог сам освободиться. Теперь он беззащитен. Его дыхание становится прерывистым, и он не в состоянии мыслить ясно. Цезарь вводит в его палец, и Антоний выдыхает. Это всего лишь палец. — Цезарь, — предостерегающе говорит Антоний, но у него нет здесь власти. Не сейчас, и Цезарь это знает. — Интересно, — вслух размышляет Цезарь, — смогу ли я заставить тебя умолять. Антоний вздрагивает. Раньше Цезарю это удавалось. Он всегда добивался того, чего хотел. Ему нравилось, когда Антоний умолял его о прикосновении, о члене, об освобождении, о чем угодно…  — Не надо, — говорит Антоний, но он просит, а не приказывает. — Цезарь, — стонет он когда еще один палец проникает внутрь. Пальцы двигаются, ищут… — Нет, — умоляет он, задыхаясь, но его тело знает лучше разума, что ему нужно. И… теперь… Антоний стонет от беспомощного удовольствия и жидкой страсти, и наслаждение струится в его венах вместе с кровью. Но Цезарь не останавливается, он проникает в него еще глубже, и тело Антония содрогается. Антоний смутно осознает, что это уже не пальцы… Но давление уходит, сменяясь плавным поглаживанием прямо под яйцами, и у него перехватывает дыхание. Он хочет сказать, что это чересчур, но не может даже вдохнуть. Цезарь завладел его губами, и ему не хватает воздуха, не хватает дыхания. Цезарь прерывает их поцелуй, отстраняется. — Вдохни, — Антоний слышит спокойный голос Цезаря, и делает как он говорит. — А теперь выдыхай. Антоний подчиняется, и чувствует давление и проникновение… Он хватается за веревки, ему нужно держаться хоть за что-то, и путы впиваются в запястья, оставляя следы. Возможно, он сможет списать это на битву… Цезарь толкается в него, замирает на полпути. — Посмотри на меня, — приказывает он, и Антоний с трудом фокусирует взгляд на его лице. — Вдохни, — говорит Цезарь, и грудь Антония вздымается. — Выдохни. И это происходит. Антоний расслабляется, и внезапно Цезарь входит глубоко внутрь него, на всю длину… — Боги, — стонет Антоний, — пожалуйста… Цезарь останавливается, но его дыхание тоже неровно. Антоний знает, что Цезарь тоже на грани, что он вот-вот потеряет контроль… — Пожалуйста что? — Пожалуйста, — умоляет Антоний. — Пожалуйста… — повторяет он, словно забыв все остальные слова, забыв даже собственное имя. Это больно, это чертовски больно, но жизнь струится в его венах вместе с кровью, и он чувствует себя таким живым, как никогда прежде, и он хочет чтобы это продолжалось, хочет до умопомрачения… И Цезарь понимает это, и двигается, и наслаждение захлестывает с головой, как буря, как ярость Нептуна, как волна, ослепляет подобно вспышке молнии… Антонию это необходимо. Он никогда не признает этого вслух, но он нуждается в этом так же сильно, как и Цезарь. Цезарю нужно контролировать, а Антоний… Антонию нужно отпускать контроль. Он говорит, дразня Цезаря лукавой улыбкой, что делает это ради него, но они оба знают, что это не так. И Цезарь видит это в каждом его движение, в каждом жесте, в том как он на него смотрит, когда думает, что он не видит. И это влечет его снова и снова. И Цезарь с ним, внутри него… Антоний связан, и он не в состоянии думать, он не может даже дышать… О боги! Он достигает пика, и его тело сотрясается от удовольствия, и мир вокруг разрушается, разваливается на куски… Он чувствует как член внутри него обмякает, выскальзывает из его тела, и Антоний чувствует себя опустошенным, и постепенно все вокруг приобретает четкость… Цезарь развязывает его руки. Антоний растирает запястья, потом поводит плечами. Он знает, что Цезарь смотрит на него. — Ты как там, живой? — спрашивает Цезарь с кривой усмешкой. И касается его щеки, все еще грязной после схватки на Форуме, заставляя его поднять голову и посмотреть ему в глаза. Антоний не отводит взгляд. Он смотрит на этого человека, который только что взял его как женщину, и… — Не дождешься, — с ухмылкой отвечает он. В тот день они перешли Рубикон и выступили на Рим.