Пенфесилия Робинсович была младше Глэма лет на 9. Когда она едва научилась нормально разговаривать и ходить их и познакомили. Родители детей были близкими друзьями и воспитывали детей гениями едва ли не с пелёнок. Мать девочки — волевая женщина, пыталась растить её в любви и заботе, хотя этого не поддерживал отец.
Себастьян Швагенвагенс предстал перед ней в образе очень печального мальчика, сестра которого была ещё более закрыта, нежели он. Пенфесилия, с необычайной смелостью, подошла к мальчику и попросила его поиграть с ней в саду, на что тот, под взглядом отца, не смел ответить отказом.
— С тобой всё хорошо? — Спросила она тогда и, на удивлённый взгляд блондина, пояснила: — Просто ты выглядишь очень печальным. Хочешь я расскажу тебе забавную историю? — И, даже не дожидаясь ответа, начала рассказывать, как недавно случайно упала прямо в озеро и перепугала свою мать. Говорила, что сама ужасно испугалась и потом смеялась с себя же. Себастьян же, очень удивлялся открытости и улыбчивости этой девочки, от которой в последствии получил цветок, который она сорвала в саду. И который отец, потом, разорвал в клочья у него на глазах, выкинув и обозвав бесполезным мусором. Но мальчик, до мельчайших подробностей запомнивший цветок, никогда его не забывал после.
После первой встречи были и ещё, и ещё. На приёмах, в праздники, на встречах. И всегда она улыбалась ему. Но он видел и как она однажды плакала. Не за себя… За него. Один раз, оступившись, Пенфесилия упала бы, если бы Себастьян её не придержал. Рука девочки скользнула по его руке, задирая рукава и оголяя свежие раны от линейки. Вслух она ничего не сказала, только взяла за руку и увела за собой.
— Садись. — Девочка усадила подростка на софу в отдельной комнате, больше похожей на кабинет и достала из одного из ящиков аптечку. Небольшую, но в ней, удивительно, было всё, что нужно для обработки ран. Она продезинфицировала их, обработала мазью, перевязала и всё это время они молчали. Только редкие слёзы блестели в приглушённом свете, падая с её покрасневших глаз. Спустя какое-то время он ощутил облегчение от того, что раны не зудели, но вместе с тем он чувствовал и беспокойство.
— Тебе, наверное, было очень больно… — Говорила она так тихо и так проникновенно, что сердце мальчика, закрывшееся ото всех, дрогнуло.
— Почему ты плачешь? — Осторожно спросил он, едва ли понимая свой вопрос.
— Потому что тебе больно. — Её удивительные голубые глаза с кристально чистыми слезами смотрели в его. Он не понимал, и она решила объяснить, словно не ей 6 лет, а ему. — Я плачу, потому что моё сердце болит за тебя. Потому что ты не можешь плакать. Потому что я дорожу тобой.
Впервые он тогда услышал, что кто-то им дорожит. И он ценил это. Пенфесилия была единственным ярким пятнышком в его угрюмой и скучной жизни…пока он не встретил Чеса и не познал бытие музыки.
Сама же Пенфесилия жила не лучшей жизнью. Хотя у неё была мать, которая её защищала, это правда. Но отец был неумолим. Он требовал, чтобы она стала оперной певицей и занималась балетом. Строгая учительница по танцам всегда жаловалась на промахи её отцу и, после занятий, вечером, когда тишина только начинала окутывать город, тишину кабинета отца прерывал звонкий свист трости, орошающей её икры. Ноги дрожали несколько дней, которые она проводила в обучении пению, после чего всё продолжалось по новому кругу. И только мать, умело отвлекающая отца, спасала её. Она не знала другой жизни, кроме этой и не знала, что другая существовала, ведь в её кругу друзей был только Себастьян, с похожей участью. Пенфесилии же оставалось только улыбаться и поддерживать его, ведь её поддерживала мать, а Себастьяна — никто.
То роковое лето оказалось до необычайности приятным. Себастьян рассказал ей о своём друге, о своей страсти и любви к гитаре, о тайных концертах, а Пенфесилия искренне радовалась его счастью и поддерживала в любом начинании. Даже была на одном концерте, умоляя мать прикрыть её на одну ночь. Девочка даже не ожидала, что сама воспылает к музыке так, как этого не было доселе. Барабаны стали её наваждением. Естественно, отец заметил в ней изменения. Как и отец Себастьяна. И хорошим это не кончилось для них обоих. Себастьян ушёл из дому, а Пенфесилия была наказана пятью ударами палки по спине. И тут уже мать ничего не могла сделать, потому как была беременна.
Девочка росла, ни на день не забывая о своём любимом друге, с которым могла обсудить всё, что угодно, от философии Имануила Канта до теоретиков архаизма современности. Они переписывались письмами. И она всегда отправляла ему свои карманные, категорически отказываясь принимать их обратно, обосновывая это тем, что сейчас она хочет помочь ему, но потом он поможет ей и всё вернёт, когда это будет нужно. В каком-то смысле она называла его ходячим банком, в который вкладывает средства. Для её лет это было смешно.
Ей было 11, когда пришло письмо на свадьбу. Свадьбу Глэма и Виктории. О рыжеволосой девушке она слышала только вскользь, мол познакомились и всё. Даже о Чесе она слышала чаще, нежели об этой девушке. Чёрные волосы сплетены в косу, длинное платье с рукавами закрывало её фигуру, оставляя лишь очертания пробивающейся женственности. Матери не было рядом, она слегла по болезни. На самом деле отец приложил слишком много сил и теперь женщина не могла встать с кровати. Младшую сестру же оставили на няню. Её сопровождал телохранитель, больше следящий за тем, чтобы она не сказала ничего ‘лишнего’ или ещё хуже не попросила о помощи.
Рыжая Виктория была удивительной. Взрывной, весёлой, наглой. Не было никакой роскошной церемонии, белого платья и фаты, как мечтала Пенфесилия. Но был улыбающийся уже не Себастьян, а Глэм, с довольными сверкающими глазами. Стоя перед ними, только-только расписавшимися, она едва сдерживала дрожь. Ноги и спина горели огнём наказаний, руки покрытые фиолетовыми синяками сжимали кружевной голубой платочек, в тон простому платью. Она порывалась сказать, что ей тяжело, что она хочет сбежать, что не хочет, чтобы Глэм женился и ещё много-много чего. Но в сознании всплывает покалеченная мать, маленькая, беззащитная сестра, а перед глазами улыбающийся Глэм.
— Я…очень счастлива, что ты нашёл своё счастье… Глэм. — Новое имя идёт ему даже больше, нежели старое. Но для неё он всегда будет Себастьяном. — Желаю, чтобы в вашей семье всегда было счастье. Вы…очень красивая пара.
— Ай, да ладно тебе! — Виктория звонко смеётся и от её напора она едва не сжимается, когда по спине похлопывает грубая женская рука. Хочется плакать от нестерпимой боли. Только она не могла понять, больше боль была физическая или душевная…
Она смолчала, улыбнулась и только поздравила их со свадьбой, с новым счастьем. А сама вернулась туда, где был её личный ад.
Спустя пару дней скончалась её мать. И Пенфесилия поняла, что жизнь до этого была только цветочками и ад начнётся сейчас. Предсмертное письмо матери и приемлемая, хоть и не большая сумма денег даёт призрачный шанс на спасение и она им пользуется. Она берёт сестру, на скоро собирает их вещи в небольшой чемодан и выбирается из дома по тайному ходу через сад, который ей когда-то показала мать. Спустя пару кварталов она становится у телефонной будки и вызывает такси, что приезжает спустя три минуты. Сердце стучит бешено и сильно, но девушка не сдаётся. Она тоже хочет счастья, хочет любви, хочет свободы, хочет защитить свою сестру в конце то концов! Но уже на входе в аэропорт их ожидают. Суровые мужчины, глухие к мольбам маленькой девочки, служащие только её отцу и его деньгам. Надежда рушится так же быстро, как и появляется до этого, если не быстрее.
— Почему…! — Звонкий свист, глухой удар и стон сквозь зубы. — Ты…! — Слёзы брызжут из глаз. — Не можешь…! — Замах тяжёлой руки и сестра разрывается от плача. — Быть идеальной?! — Последний удар опускается на спину. Мужчина тяжело дышит, Пенфесилия едва ощущает себя. Тело пульсирует от боли и каждого биения сердца. — Заткнись, маленькая мерзавка! Что за бесполезная женщина, даже сына на свет привести не могла! — Он замахивается на четырёхлетнюю малышку, а тело Пенфесилии кидается к сестре, закрывая её собой. Удар приходится в плечо, вскользь задевая, к счастью. Молчаливая суровая няня обрабатывает её раны, обучая при этом младшую и тихо приговаривает терпеть и молчать.
Она давно перестала кричать от боли. Раньше кричала, но отец, желающий, чтобы она стала певицей начинал сжимать тонкую шею, в попытке заставить замолчать удушением. За помощью она тоже пыталась обратиться. Один раз смогла сбежать от охраны и дойти до ближайшего участка полиции. Рассказав про избиение, травмы, показав их, она надеялась, что взрослые помогут ей, но отец выставил её душевно больной, которая вредит своему телу. Ведь младшая дочь цела и с ней всё хорошо. Конечно полиция поверила взрослому мужчине, отцу, который заботится о двух дочерях, после смерти их матери и посоветовали обратиться к психологу.
— Если ещё хоть раз попросишь кого-то о помощи — пострадает твоя сестра. А она такая хрупкая, что вряд ли выдержит даже один удар. — Его голос, его взгляд, всё в нём вызывало отвращение и страх. Ещё больший страх был за младшую сестру, которой, на тот момент было три года. Везде её сопровождали охранники, всюду она брала с собой младшую сестру из страха, что пока её не будет — милая, родная Атасия пострадает. Пенфесилия могла ходить за покупками, могла встречаться с друзьями и даже могла посещать концерты. Но нигде, никогда словом или жестом не должна была показывать, что ей нужна помощь. Она терпела. Ради младшей сестры, ради маленькой жизни, что осталась от матери.
Это случилось, когда Глэм позвал её на день рождения Ди. Малышу исполнилось три года. Ей же, на тот момент уже было 15. На рождении малыша она так же присутствовала, как близкая подруга блондина. Отмечали они, в диком месте, для многих, в баре. Играла группа Глэма и Чеса, кричала Виктория. Пенфесилию познакомили с Анной и Чес даже упросил её спеть. Глаза устремились на блондинистые волосы повёрнутого к ней спиной Глэма. Она уверенна, он сейчас улыбался, был счастлив, любил, был любим…
—
Мы разрывали, мы скрепляли цепями, сердца впустую. Мы прыгали вверх, не задаваясь вопросом: «Зачем?». — Стало очень горько и обидно, но она продолжила. И хоть песня не принадлежала ей, ей принадлежали чувства, которые она в неё вложила. —
Я не могу жить во лжи, убегая всю свою жизнь. Ты мне будешь нужен всегда. — Она знала, что когда-нибудь сорвётся, но только не сейчас, не когда её милая сестра может попасть в руки садиста. Перед глазами встал образ печального мальчика, что медленно превратился в мужчину, который помогал ей и получал помощь в ответ. Сейчас её посетили дурные мысли. Она ненавидела его. За то, что являлся её солнцем, что сейчас он счастлив, что радуется своей беззаботной жизни. Чёртов эгоист!
— Я появилась как разрушающий шар.
Я никогда так сильно не ударялась в любовь.
Все, что я хотела — это сломить твои стены.
Все, что сделал ты — ты сломил меня.
Да, ты разрушил меня.
Если так подумать — рассуждала она, едва приоткрыв веки, ведь пела она, закрыв их — то все мы эгоисты и хотим для себя счастья.
Но между ними есть разница. Эгоисты хоть и хотят только для себя всего, она же, хоть и жаждала внимания Себастьяна, желала, чтобы он заметил её, полюбил, никогда и мысли не допускала, чтобы разрушить его счастье. Может это и называют любовью? Когда думаешь о любимом человеке, но хочешь, чтобы он был счастлив, даже без тебя, не с тобой.
В тот момент, когда она открыла свои глаза, в момент всеобщей тишины, что потом прервался звуками свиста и оваций, ей казалось, что все на неё смотрели, и это было действительно так. В тот вечер она познакомилась с группой очень хороших людей, которые пригласили её к себе в группу певцом, но когда она продемонстрировала навыки игры на барабане — её готовы были забрать с руками и ногами, вместе или раздельно.
Ещё в тот вечер случилась удивительная вещь. Глэм отвёл её в сторонку и учтиво спросил, всё ли в порядке. В тот момент его улыбка даже показалась слегка жутковатой, но не настолько, чтобы она испугалась. Охрана смотрела за её младшей сестрой, что крутилась у милого Ди и знала, что девушка не сбежит, а потому позволила ей отойти.
— Ты знаешь, что всегда можешь мне всё рассказать. — Его ладонь опустилась на её хрупкое, но в тоже время сильное, плечо. На глаза едва навернулись слёзы от того, как ей стало страшно и стыдно в этот момент.
— Я…- В голове пульсировало. Хотелось закричать, сказать, что она больше не может так жить, что каждый день ей чертовски больно, что сердце разрывается на части. Но она не хочет рушить его идиллию, его семью, его счастье своими проблемами, чувствами, которые и в серьёз то не воспримут. Щека изнутри кровоточит от того, как сильно она её прикусила. — Я в порядке. Всё хорошо. — На губы ложится ласковая улыбка всё понимающей и принимающей девочки. Той, которая давала ему надежду и уверенность в завтрашнем дне.
Праздник продолжается, но после него, едва она переступает порог своего личного ада, её ждёт отец. Девушка слышит звук его приближающихся шагов, и, как можно быстрее пихает сестру в шкаф, умоляя, заклиная молчать и не слушать всё, что будет происходить. Он зол, ведь она спела позорную песню, не оперу! Не то, что он любит слушать! И кому, а главное где! Мусору в баре! В гадюшнике!
— Больше ты не посмеешь петь, жалкая тварь. Своим поганым грешным ртом больше не посмеешь даже сказать слово поперёк. — Утверждал он под её бесполезные попытки оттолкнуть его. Крови становится слишком много, а горло холодеет. Было даже не так больно, как страшно, что она не выживет, не сможет помочь сестре, не спасёт её из этого места. А мужчина не слышит её сипов. Его глаза залиты кровью, злостью, ненавистью, презрением. И только потом на него накатывает страх. Он поднимает её голову, видя совершённое и пугается собственных действий, пугается, что она умрёт. Он звонит в скорую, вкладывая в ладонь дочери окровавленный маленький нож. Она остаётся жива.
Казалось бы, кто, как не врачи может ей помочь, но сил нет что-либо сказать. Младшая сестра находится подле всё время. Единственное, что она смогла сделать — это вцепиться в ребёнка так сильно, что врачи и пришедший психиатр посоветовали безутешному отцу оставить девочек в палате и не разделять их. Глаза стали пусты. Казалось, что вся жизнь из них утекла в тот момент, и сейчас перед всеми только пустая оболочка. Но она реагировала.
— После смерти матери она такая. Я уже не знаю, что делать. — Скорбно гундит её личный демон, её каторжник, её рабовладелец. Психиатр кивает на все его слова и прописывает таблетки, советуя оставить в покое. Когда Пенфесилию выписали и большинство ран зажили жизнь даже улучшилась, ведь её больше не заставляли петь и танцевать. Петь то она больше не сможет. Но это начала делать младшая сестра. И каждый раз, когда их Сатана был недоволен, она закрывала сестру собой, больше не имея возможности издать ни звука.
— Хэви очень милый мальчик, сестра. — Милая Ати обнимает её, рассказывая, как побывала на дне рождения младшего сына Глэма. — Дядя Глэм спрашивал, почему ты не пришла. — В глазах плещется беспокойство. — Я сказала, что ты больна и не хочешь заразить их. — Облегчение накатывает волной. — Скажи, почему мы не можем сбежать? — Боль пронзает сердце. Она пыталась. Бежала далеко в лес, но её возвращали. Пыталась улететь на самолёте вместе с сестрой, но её так же вернули к отцу, ведь она несовершеннолетняя. Была, по крайней мере.
С момента, как её горло зажило, ей даже купили телефон, где она могла переписываться с друзьями. Её звали в группу, о чём знал и психиатр, а следовательно и отец, который не мог ей запретить играть на барабанах, по настоянию доктора. Она была очень благодарна своему психиатру, ведь это стало отдушиной.
Жизнь шла своим чередом и существование совершенно не радовало. Сил никогда не забывала о том, что ей нужно выбраться из этого порочного круга. Уж если не ей, то сестре точно. Ей было 21, когда к ним приставили совершенно нового охранника. Это было видно по его глазам, которыми он смотрел на обеих девочек. Иногда мужчина, тайно, давал им лекарства, которые иногда запрещал давать отец девочек. Он поджимал губы, скорбно хмурился, когда никто не смотрел. И Пенфесилия поняла — это их шанс. Сбежать не получится, ведь у самого охранника тоже была семья, но смутный план прорисовывался в её голове.
—
Я собираюсь покончить с собой. — Жестовой язык Ати разучила с трудом, но слова сестры поняла и испугалась.
— Что?! Совсем из ума выжила?! — Девочка подскочила на ноги и кинулась к сестре в ноги, обнимая их. — Нет! — Но ласковая ладонь старшей проходится по волосам и становиться слишком горько.
—
Мы не сможем спастись вместе. Нас двоих он не отпустит. Я хочу, чтобы ты жила счастливо. — И едва Ати снова открыла рот, жестом её остановила. —
Он заподозрит, если я начну действовать и собирать документы и деньги. Мои вещи прикрытие для тебя. Ты моя кровь, ты моя жизнь, моя дорогая сестра.
— Не будь эгоисткой! — Кричит брюнетка и едва сдерживает слёзы. — Прошу, не бросай меня.
—
Я люблю тебя. Но прими и ты мой выбор. Я больше не могу. — Она качает головой и вздрагивает от следующих слов сестры.
— Почему не попросить помощи дяди Глэма? — Старшая зажмурилась, поджимая свои пухлые губы и с трудом выдыхая. Она приоткрывает веки с печалью смотря на маленькое солнышко.
—
Я люблю его. И не хочу, чтобы он знал…
— Но если ты умрёшь, думаешь, ему станет легче?! Сестра, это же дядя Глэм! Он ведь из любой ситуации найдёт выход, прошу тебя, послушай меня, послушай свой разум. Перестань закрываться. — Маленькие ладошки ложатся на пальцы больной сестры. Пенфесилия с трудом сдерживается. Ей трудно об этом говорить, ведь она много раз хотела попросить о помощи, но ни разу не осмелилась. Она боялась тревожить его жизнь, его семью. — Ты не собираешься меня слушать, верно же? — поняла её молчание Атасия.
—
Я устала. — показывает она и девочка плачет, орошая колени сестры и её платье горькими слезами.
Охранник заходит часом позже и старшая брюнетка опускается перед ним на колени, шокируя мужчину. Она умоляет его помочь, не выдавать их тайну. Просит подделать документы сестры, чтобы копию оставить рядом с её оригиналом, который отец просматривает едва ли не каждый месяц. Молит перевести деньги на тайный банковский счёт на имя сестры. И она вымаливает у него прощения за то, что просит дать ей его пистолет.
Он понимает. Знает, что помочь едва ли сможет, но пытается. Он не говорит никому, ни семье, ни коллегам, но связывается с нужными людьми, подделывая документ. Каждые несколько дней небольшими суммами помогает перевести деньги на другой счёт и готовится. Случай выпадает спустя год. Пенфесилия всё продумала. На концерте, где много сотен людей, где каждый может стать свидетелем, она расскажет свою историю, и даже отец не сможет её остановить. Её маленькая сестра, её сообщник, её же личный переводчик, помогает монтировать видео, складывает текст и всегда носит маленькую флэшку с компроматом на шее, на цепочке. Они ходят на репетицию, делают вид, что ничего не происходит, и проводят каждый день вместе так, словно он последний. День концерта, к величайшему облегчению, наступил.
Больно…очень больно, невыносимо… Сердце терзается, душа рвётся, а тело горит. Руки отбивают ритм по барабанам, в зале кричат фанаты. Она играла в группе, что медленно, но уверенно становилась знаменитой. Прошло всего лишь пару лет с её создания. Ей 22 и она больше не может держаться. Сестре всего лишь 13, но она понимает. Ведь именно Ати была той, кто активно подготавливал всё. Маленькая девочка, что могла носить ещё короткие рукава, шорты и не бояться, что люди что-то заподозрят. Маленькой было очень сложно принять то, что собирается делать старшая сестра, но они обе были слишком взрослыми для своих лет и понимали, что это точно привлечёт внимание всех.
Песня закончилась на позитивной и надрывной ноте. Члены группы неуверенно переглядывались между собой, часто посматривая на барабанщицу. Слёзы блестят в её голубых глазах и она смотрит умоляюще. Едва перед самым концертом, она подготовила видео и молила их сыграть под него.
— А сейчас, по просьбе нашей подруги и члена нашей семьи, мы хотим исполнить ещё одну песню. Она идёт под клип, поэтому смотрите на него внимательно. Если честно для нас это тоже сюрприз, ведь сами мы его тоже не видели. Прошу поддержите нас. Песня Can you feel my heart (Bring Me the Horizon)! — Кричит на последок их вокалист и толпа взрывается овациями. Голубые глаза брюнетки скользят к кулисам, где ждут трое в костюмах, один из которых умело скрывал, что оружия за пазухой нет. Взгляд бросается на толпу и встречается с такими же голубыми глазами её сестры. Старшая поджимает губы и кивает. Ати, находящаяся между Глэмом и Викторией протягивает последней конверт, вытащив из рюкзака, в котором были собраны все документы и чековая книжка со всеми накоплениями. Рыжая недоумённо берёт его в руки и раскрывает, читая вслух.
— Когда-то я сказала, что ты мой личный банк, Глэм. Пришло время платить по счетам, позаботься об Атасии. — Вики недоумённо посмотрела на девочку и перевела взгляд на блондина, улыбка которого сползла с лица и, впервые на памяти рыжей, он обеспокоенно нахмурился.
Свет погас и включился экран. Пенфесилия сидела на стуле перед камерой и дрожала, как осиновый лист. Глаза её были полны слёз. Она не могла говорить губами, но руки её поднялись, показывая жесты.
— Меня зовут Пенфесилия Робинсович, и мой отец домашний тиран. — гласили её руки и возникающий за ними текст.
В это время палочки барабанщицы ударили по барабанам, давая начало песне.
— Мне запрещалось говорить или просить о помощи кого-то или сбегать. Отец поставил условие, либо я, либо моя беременная мать, а в последствии моя младшая сестра. Это было всегда, едва я себя помнила. Я всегда была сильной, пыталась справиться своими силами, но я больше не могу. Я кричу. — Экран тухнет и появляется видео, непонятное шуршание и голос, до боли знакомый.
Ты способна услышать тишину?
— Быстрее, прячься. — В панике шепчет ещё подросток, запихивая свою сестру в шкаф.
Ты способна увидеть тьму?
— Но сестра. — Всхлипывает Ати и Пенфесилия зажимает её рот рукой. Камера телефона снимает снизу и видно только их руки.
— Что я всегда говорила?
Можешь починить сломанное?
Ты чувствуешь, чувствуешь моё сердце?
— Молчи, закрой глаза и уши. Плохое пройдёт, а ты всегда будешь рядом. — Дрожащим голосом шептала девочка.
— Моя умница… — она в скором порядке захлопывает шкаф и тот слегка скрипит открываясь. Камера поднимается, слышится слабое дыхание Атасии.
В комнату входит её отец, с размаху влепляя пощёчину, крича о том, как смела она петь в гадюшнике, как смела ослушаться его, своего отца, какая она тварь, как похожа на мать.
— Но песни это моя жизнь. — Тихо говорит она и это было её ошибкой. Её валят на пол, придавливая тяжёлым телом.
— Смеешь огрызаться, ничтожество! — Грубые руки душат её, колотят тело ладонями. Он тяжело дышит, запуская руку в карман и доставая нож. — Больше ты не посмеешь петь, жалкая тварь. Своим поганым грешным ртом больше не посмеешь даже сказать слово поперёк. — Утверждал он под её бесполезные попытки оттолкнуть его. Голубые глаза лежащей на полу девушки устремляются к приоткрытой двери шкафа и распахиваются от ужаса. Ладони зажимают шею, а губы лихорадочно шепчут: «молчи, не смотри, молчи». Камера дрожит, ведь и маленькая девочка, снимающая это — дрожала. Кровь растекается по дорогому ковру, а мужчина, словно ни в чём не бывало вкладывает нож в её руку и звонит в скорую, сообщая, что его дочь себя покалечила.
Следующая сцена сопровождается глухими ударами палки по спине. Камера валяется боком и вид маленькой девочки в объятиях не слишком большой сестры пугает. Удары сыпятся на старшую, что прикрывает своим телом девочку, зажимающую собственный рот, чтобы не сметь кричать, ибо сделает только хуже.
— Маленькая, бесполезная, сука! — Сопровождается каждым ударом. Палка падает на пол, а девушка зажимается, крепче сдавливая сестру и жмурится. Слёз не было, ведь они попросту закончились. — Научи её нормально танцевать, чтобы я больше не испытывал этого стыда перед всеми, иначе следующей, кого я убью будешь ты, тварь. — Он поправляет свой галстук и плюёт на них, разворачиваясь под едва заметный кивок Пенфесилии.
Песня обрывается и экран тухнет, снова появляется барабанщица и снова говорит на жестах.
— Я любила…но я не хотела разрушить твоё счастье, твою семью, Себастьян. Умоляю, спаси мою сестру, прими её…ведь я…больше…не могу. Я ужасная эгоистка, я знаю. — пальцы её дрожат.
Пенфесилия встаёт со своего места и идёт к краю сцены. Взгляды приковываются то к ней на экране то к ней стоящей перед ними в реальности. И всё это под оглушающую тишину. Было видно, как её группа потерянно смотрят на неё, только осознавая всё, что произошло. Она смотрит на толпу едва живым взглядом и находит голубые глаза Глэма. Он сидит один и Виктории рядом нет, нет рядом и Ати, что беспокоит её, но она знала, что с Вики её сестра в безопасности. Этой семье доверять она могла.
— Прости и прощай. Я тебя люблю. — Она заводит руки за спину и достаёт оттуда пистолет, приставляя к виску. Глаза их заворожены друг другом. Она до последней секунды не может не смотреть на него. Она жалеет. Жалеет, что он присутствует на концерте, что видит её. Ненавидит себя за слабость, за то, как поступает, обрекая его на возможную вину, но не может иначе. Взведённый курок щёлкает и по округе разносится оглушительный звук выстрела.
Глэм не знал, каково это — любить. Не знал этого чувства вовсе. Но он знал, что такое забота, сопереживание, нежность. Эти чувства ему показала подруга детства. И если бы не она, Себастьян бы, наверное, так бы и остался холодной глыбой льда. Её мысли были для него одновременно и загадкой и решённым кроссвордом. В один момент он мог знать, о чём она думает, а в другой не имел понятия. Швагенвагенс был благодарен за то, что именно она его не бросила в трудную минуту. Почему-то, когда он ушёл из семьи, только и мог, что думать о ней. Словно бы она была его вторым домом. Они часто переписывались и Себастьян всегда записывал суммы, которые она ему присылала, словно старшая сестра или родственница, заботящаяся о нём. Хотя это же было смешно, ведь она была младше него! Он продумал всё до мельчайших подробностей, сколько будет процент, как он отдаст ей эти деньги и поблагодарит.
***
Глэм не знал, как так получилось, что он женился на Вики. По сути, он сразу сказал рыжей, что не умеет любить, и вряд ли у него проснутся к ней чувства, но байкерша только отмахнулась, мол, разберёмся по ходу. А ведь и разобрались же. Двое сыновей, которых он ценил, как и жену, но которых не знал, как любить. В далёком детстве он бы и не смог представить, что его жизнь повернётся в лучшую сторону, но вот он где. Может нужно поблагодарит Пенфесилию? Она показывала, жестами, словами и поступками, как нужно обращаться с тем, кто тебе дорог.
Они сидят в баре, празднуют, по настоянию Вики, день рождения Ди. Швагенвагенс был очень рад, что рядом с ним его семья, Вики, малыш Ди, Чес и Пенфесилия. И хоть в человеческих эмоциях и чувствах он разбирался не очень, он видел знаки, проводил логическую цепочку. Девушка была печальна, хоть и умело это скрывала, а потому мужчина деликатно отвёл её в сторону и спросил, нужна ли ей помощь. Но она лишь улыбнулась, до того щемяще нежно, что ему показалось, будто внутри всё сжалось. Мотнув головой, он направился к сыну, поняв, что подруга детства ничего не скажет.
Чес видел, что что-то не так. По себе знал, как бывает иногда тяжело. Действуя, скорее по наитию, он показал малышке Ати свой любимый телефон и даже объяснил что где и как работает. Какие есть игры и подобное. Он чувствовал, что что-то не так, но не в его характере открыто спрашивать, особенно когда рядом кружили люди в костюмах.
Глэм не знал, как это произошло, но он больше не сможет слышать её голоса. Он был зол, как можно было так упасть с лестницы, чтобы повредить своё горло?! Но…криком ничего уже не решить и не исправить. Видеть её в больничной койке, почему-то, было неприятно. А поняв, что общаться они смогут только через письма решил предложить язык жестов. В тот момент её лёгкая улыбка не принесла того облегчения, которое приносила ранее. Почему-то пальцы тянулись коснуться её волнистых тёмных волос, в моменты, когда девушка мирно спала. Она казалась той самой маленькой девочкой, которая споткнулась и которую он стремился поддержать. Но в момент, когда он едва её касался — она становилась на ноги и шла вперёд.
-…Эти эмоционально позитивные действия должны быть подкреплены ценностной основой, понятной и доступной, как некая универсальная идеология, предложить которую может только государство в лице легитимной власти. — Он тихо вздохнул, закрывая журнал по психологии, закончив читать. Голубые глаза следили за ним и в благодарности слегка закрылись. Он почувствовал лёгкий оттенок чего-то тёплого в этот момент. Ему было приятно, что она нуждалась в его помощи.
— Всё в порядке? — Она очень быстро учится — с довольством про себя отмечает Себастьян, видя, как она задала вопрос жестами.
— Это я у тебя должен был спросить. Как так получилось? — Он озвучивал свои жесты и девушка поджала губы. — И даже не думай извиняться. — Добавил он. Она поднимает руки и в этот момент в палату входит охрана и вбегает Ати.
— Тебе не пора домой, к жене? — На кончике языка чувствуется горечь, хотя вслух она не говорила. Кивнув, он натягивает свою, до боли знакомую, ухмылку и прощается. Она прогнала его и от этого ему больно.
Глэм останавливается у выхода из больницы, застывая, словно только что понял что-то сокровенное. Почему его это волнует? Никакая жизнь, ничьё мнение его так не волновало, ничьи слова не ранили, но тогда почему так тяжело? Придя домой он обязательно углубится в книги по психологии, находя и одновременно не находя ответа на свой вопрос. Не каждый день, но он участливо интересуется её жизнью, её здоровьем. В последнее время начинало казаться, что девушка закрылась от него, избегает.
В последствии он уделяет время своим сыновьям, стараясь вести себя не так строго, как собственный отец, хотя иногда это не получалось. Особенно когда дело касалось музыки. Атасия приходит к ним в гости, играет с Ди и Хэви. Точнее, можно сказать, что только с Хэви, потому как Ди не любил глупые игры.
— Атасия, как поживаешь? — Глэм сидел во главе стола, пока Виктория раскладывала съестное на стол. Чес болтал с Хэви, а Ди читал книгу.
— Всё хорошо. Скоро сестра устраивает концерт со своей группой, я принесла билеты. Места почти у сцены. — Она волнуется, это было чётко видно. Её взгляд бросается на входную дверь, где стояла охрана, ожидая её.
— Всё в порядке? Может расскажешь, что происходит? — Его пальцы складываются в замок и подбородок укладывается на них. Девочка же вздрагивает. Он смотрит пристально и это, в какой-то мере пугает. Молчание между ними затягивается.
— Пап. — Тянет Ди и захлопывает книгу, это словно приводит его в себя.
— Хорошо. — Сразу отзывается мужчина и то призрачное давление пропадает. — Пора обедать. Думаю, мы с радостью придём на концерт. — Он дружелюбно улыбается и Ати облегчённо выдыхает.
— Хэви, блять! — Виктория отклоняется от летящей в её сторону каши.
— Прости, мам. — Тянет мальчик и улыбается. Они приступают к обеду.
— Чес, кажется что-то происходит. — Глэм присаживается за свой стол, переставая улыбаться, а его лучший друг плюхается на против, слегка развалившись.
— Да…- Расслабленно тянет он. — Но чтобы это ни было, мы сможем спросить у Сил после концерта.
— Она избегает меня. Такого не было. Перестала писать. — Задумчиво говорит блондин и его друг слегка усмехается.
— Ну, она ведь не твоя любимая, чтобы часто писать. Я вот тоже тебе не часто пишу. — Он разводит руками, с довольством отмечая, как вздрогнул его друг. — Когда вы собираетесь разводиться? — Меняет тему мужчина и Швагенвагенс слегка трёт переносицу. — Когда Хэви исполнится 15. Хотя думаю, Вики свалит раньше.
— Да, она всегда была вольной пташкой. Удивительно, что задержалась здесь так долго. Анна, скорее всего поедет с ней. Я видел химию между ними. — Блондин усмехается. Он тоже видел отношения близких подруг и с каким стремлением они развивались.
Если так подумать, а зачем они поженились? Вики нужны были дети, а Глэм хотел семью. В итоге оба получили то, что хотели. Они были хорошими приятелями и любовниками, хотя не спешили открывать друг другу душу. Виктория ничего не знала о прошлом Глэма, сам же мужчина не стремился лезть в её душу, уважая женщину, что подарила ему сыновей. Он знал, что они разведутся — слишком разными были и хотели разного от своей жизни.
И вот, наступил день концерта. На ней чёрная водолазка, длинная чёрная юбка и кожаная куртка. Чёрные волосы были распущенны, лишь передние пряди заколоты заколкой. Красивой заколкой с сапфиром — он это знал, ведь именно он ей её подарил. Прекрасное лицо, молочная кожа, ни тоналки, ни помады, ни накрашенных ресниц. Он видел её прекрасной в любом образе, и без макияжа. Улыбка расползается на всё лицо, а глаза его сверкают. Ему нравится. Нравится музыка, нравится группа, сама барабанщица.
— Я всё вижу. — С довольством, Виктория пихает его в бок, задиристо хихикая. Её грубый голос импонирует Глэму, но как бы он хотел, чтобы Пенфесилия снова ему что-то сказала… Гнев едва поднимается в нём. Он снова вспоминает, что её горло повреждено, что она больше не может говорить. — О, привет. — Приветствует его жена Атасию. Девочка напряжена и Глэм сам напрягается, заряжаясь от неё.
—
А сейчас, по просьбе нашей подруги и члена нашей семьи, мы хотим исполнить ещё одну песню. Она идёт под клип, поэтому смотрите на него внимательно. Если честно для нас это тоже сюрприз, ведь сами мы его тоже не видели. Прошу поддержите нас. Песня Can you feel my heart (Bring Me the Horizon)! — После этих слов Ати роется в рюкзаке. Себастьян с интересом на неё смотрит, провожает взглядом письмо, которая раскрывает Виктория и застывает.
— Когда-то я сказала, что ты мой личный банк, Глэм. Пришло время платить по счетам, позаботься об Атасии. — Жена смотрит на него, а внутри что-то холодеет. Мужчина хмурится и волнение внутри заставляет его посмотреть на экран.
Раньше он думал, что его детство было адом…как же он ошибался. Густав Швагенвагенс, оказывается, был гуманным человеком. С каждым её жестом, с каждым словом, каждым кадром импровизированного фильма он видел, как она ступает по краю крыши, готовая упасть, как держится из последних сил и бьёт по барабанам так, словно заставляет биться своё сердце. Ему страшно и он зол. Гнев клубится где-то внутри, и он не даёт ему вырваться на ружу. Он никогда не покажет настолько яркие эмоции…так он считал.
—
Прости и прощай. Я тебя люблю. — Она заводит руки за спину и достаёт оттуда пистолет, приставляя к виску. Глаза их заворожены друг другом. Она не может не смотреть на него, а Глэм просто доживает свои последние секунды.
— НЕТ! — Не слышит он собственного голоса, когда округу наполняет звук выстрела.
Виктория валит девушку на пол, отпихивая пистолет. Ей страшно. Страшно, что она могла потерять одного из своих близких, страшно, что она не знала, что кто-то из её окружения так страдает. Атасия находится рядом с Чесом, недалеко от неё, приближаясь. Люди в костюмах выходят на сцену, но одного из охранников валят на пол гитарой, другого бьют клавишами. Начинается нешуточная потасовка перед лицами всё ещё шокированных зрителей. Глэм не помнит, как быстро и в какой момент оказался рядом с женой, что уже не удерживала полуобморочную девушку. Виктория уложила одного из парней в костюме одним лишь хуком справа, надвигаясь на остальных с упрямством танка.
— У тебя не было диссоциативного расстройства, как я полагал. — Тихо произносит мужчина. Рыжая успела. Пуля не тронула эту тёмную, глупую голову, которой он дорожил. Его ладони скользят ей на затылок и талию, прижимая к себе. Он и не знал, насколько она была сильной. Такая хрупкая, слабая и родная вынуждена была быть Атлантом, держащим небо для своей сестры. — И скрывала…дура. — Шепчет он. Вдали слышится сирена. Полиция, медики, прибывшие на концерт, начали разбираться с ситуацией.
Он разрывался между двух огней. С одной стороны он хотел остаться с милой Пенфесилией, с другой — найти этого ублюдка и разорвать его в клочья. Медики отнекивались, говоря, что ничего не знали, психиатр тоже разводил руками.
— С чего это вы взяли, что я собираюсь делать из вас дурака? В данном случае я работаю уже с готовым материалом. — Его неизменная ухмылка меняется на беспокойство, когда рядом шевелится брюнетка. Медбрат поспешно убирается. Он был сыт по горло этим человеком. Глэм перестал быть на себя похожим. Настоящие тени залегли под глазами — не нужно было и подводки, которой он сейчас не пользовался. Волосы стянуты резинкой немного ниже затылка, а взгляд до того усталый, упёрся в её хмурое лицо.
Её горло, покрытое шрамами, дёргается от того, как она сглатывает. Ему страшно — и он признаёт это. Швагенвагенс приподнимается со стула и пересаживается на край кровати. Аккуратно, так, чтобы не стеснить её. Пушистые ресницы дёргаются и веки приоткрываются. Голубые глаза встречаются друг с другом, и в её застревает страх. Блондин вздыхает и ладонь едва касается её щеки тыльной стороной. Девушка вздрагивает даже от такого касания.
— И как я не заметил этого раньше… — Он говорит тихо, словно боится её спугнуть. Она хотела бы опустить взгляд, но его глаза слишком пленительны. — Я бы помог, обратись ты ко мне. — Она слегка усмехается и он прикрывает глаза. — Ты права. Чтобы я смог сделать против него. — Он наклоняется и упирается лбом в подушку рядом с её лицом. — Знаешь, как это называется? ''Давайте будем радоваться нашим успехам: вы — моим, а я — своим'' …Бестолковая. — Она кивает. Знает, что она именно такая. — Решила себе в мавзолее постелить? Не пущу. — Он резко приподнимается, но не далеко, так, чтобы их лица были близко.
— Я…- Получается только слышный вдох, даже не буква. Ей страшно, но она хочет услышать его.
— Сказала, что любишь и решила застрелиться. Обрекаешь меня на мучения и угрызения совести, бессовестная, бестолковая девчонка. — Он молчит, она же ждёт, когда он выговорится. — Я никогда не был счастлив так, как это было, когда я был рядом с тобой и музыкой. Виктория никогда не была моей любовью. — Глаза удивлённо распахиваются и он ухмыляется. — Ты была слишком молода и мала для меня. Я всегда ценил каждую минуту нашего времени. — Он слегка опускает взгляд и приподнимается, слыша её разочарованный вздох.
— Если бы ты только сказала. Если бы только я знал, то всё было бы иначе. Но время не повернуть назад. — Его голос усталый, измученный. В сознании всплывает образ сестры и она взволнованно хватает его за руку, слегка приподнимаясь и хмурясь от боли. — Атасия? — Спрашивает он и она кивает, подтверждая то, что хочет услышать. — Сейчас она с Вики и мальчишками в полицейском участке, даёт показания против твоего отца. У тебя получилось — ты привлекла мнение общественности. Твоего отца арестовали всего спустя пол часа, как видео распространилось.
И он замолчал, давая ей время, чтобы всё осознать. Её взгляд оживился, он так и видел, как её мысли скачут вокруг сестры. Она совершенно забыла про свои чувства и себя саму. Но в тоже время была готова обречь других на страдания, завершив свою жизнь. Какая же она всё-таки…
-… маленькая и глупая эгоистка. — Шепчет блондин, склоняясь. Он упирается ладонью в постель и стремительно прижимается к таким манящим пухлым губам. Её глаза слезятся впервые на его памяти, не считая детства, роняя слёзы. Она отдаёт всю себя этому поцелую и он не может не чувствовать счастье.
Он никогда не умел любить, не знал каково это, пока не встретил её. Он думал это что-то вроде ценности. Он ценил её, интересовался её успехами, её жизнью, а в последствии, когда у него появилась Виктория он повторял тоже, что изучил до этого. Но он не понимал, почему злился из-за того, что она пострадала, когда «упала и поранила шею». Он злился не на неё, он злился на себя и свою неспособность ей помочь.
«Влюбленность нетерпелива, любовь может подождать — не потому, что она слабее влюбленности, а потому что любовь думает не только о том, что хочется тебе, а еще и о том, что важно для любимого.» — вспомнил он статью, что читал до этого. Одну из многих, где хотел понять, что же значит любовь. И он знал, что важен для неё так же, как и она для него и их счастье так же важно. Поэтому молчала его маленькая дурочка. Она не хотела, чтобы он беспокоился.
— Я тоже люблю тебя. — Отстраняясь, шепчет он. Её руки обхватывают его шею, тело содрогается от плача, а Себастьян лишь прижимает её к себе за талию, помня, как пострадала спина, и гладит по волосам.
***
В какой момент Виктория поняла, что не любит Глэма? Пха! Да она с самого начала это знала. Швагенвагенс стал для неё приятелем, близким другом и даже очень хорошим мужем. Вики любила своих детей, не требовала от мужа супружеских обязательств и жила своей свободной жизнью. Как она поняла, что Себастьян влюбился? Ну, да почти сразу, как увидела миниатюрную Пенфесилию. Её, тогда ещё жених, ласково приложился губами к пальчикам девушки, приветствуя её и познакомил с самой Викторией. Ещё тогда рыжая не понимала, что между ними за химия, почему они не признаются друг другу, но это были не её заботы. У неё с Глэмом была договорённость. Двое детей и семья. Чем не счастье? Они были очень даже хорошей семьёй. Слегка, конечно, необычной, но хорошей.
— Ну как она? — Рыжая приоткрыла дверь. За ней маячила Атасия. Мальчишки с Чесом были дома.
— Уснула. — Блондин перевёл ласковый взгляд с брюнетки на жену и отпустил ладонь Пенфесилии, которую держал до этого. — Что сказали органы? — Он собрался, серьёзно смотря в зелёные глаза женщины, и та поспешила ответить.
— Доказательства неопровержимы. Ублюдка посадят за убийство жены, насилие в семье и попытку убийства дочери. — Блондин был доволен. Уж он то знает, к кому обратиться, чтобы жизнь того пса превратилась в ад в тюрьме.
— Сестра в порядке? — Тихо спросила Ати и Вики приобняла её слегка улыбнувшись.
— Всё с ней будет хорошо. Теперь с вами обоими всё будет хорошо. — Сказав это, рыжая потрепала брюнетку по волосам и предложила поехать к ним домой.
Вскоре Виктория подписала бумаги о разводе и передала их Глэму. Она уже давно призналась Анне в своих чувствах и была принята, а уж теперь жить вместе не было смысла. Тем более делить одну комнату на двоих. Ди и Хэви, не смотря на возраст, были умными пареньками, особенно Ди, а потому парни всё поняли сразу и не возникали. Всё же, хорошо же они их воспитали. Как же жизнь повернулась дальше? Ну…
***
— Мам! Помоги пожалуйста с тригонометрией. — Услышав копошение на кухне, Ди подхватил учебник и направился вниз в кухню, где его приветливо встретили. Женщина поманила его к себе и ласково прижалась губами к виску, при этом слушая задачу.
— Производная? — Спрашивает она и Ди объясняет, показывая записанный пример, она кивает и спрашивает далее: — производная произведения не равна произведению производных. Все, мы посчитали первое и второе слагаемое. Теперь подставляем два значения в нашу исходную формулу. Так. — Она смотрит на формулу, которую записывает блондин. — Ну милый, ты забыл минус…ага, здесь. Находим точки экстремума. Мы нашли производную и выполнили первый шаг нашего алгоритма. Переходим ко второму шагу…
— Всё, тут я понял. — Он был слегка на взводе и раздражён тем, что не заметил чёртов минус. Но девушка удерживает его и обнимает.
— Тише, родной. Главное не спеши, всё у тебя получится. — Глэм всё это время молчит. Ди никогда не приходил к нему за помощью, кроме как урока в музыке, но к ней приходит. Мужчина поставил перед ней тарелку с только купленными помытыми сливами и разбирает пакет дальше.
— Завидуешь? — Голубые глаза смотрят на него и слегка щурятся. Он уже изучил её настолько, что даже знает, что она чувствует в этот момент.
— Нет, от чего же. Наш сын доверяет тебе, разве это не хорошо? Тем более, что он смог понять свою ошибку и не вспылил, как делал это раньше. — Его вечная улыбка застывает на лице и девушка едва не хохочет, беря в руку сливу. Как же он предсказуем и открыт для неё.
— Таки завидуешь. — Глэм замирает и переводит на неё взгляд. Его красавица жена, чьи чёрные локоны волнами спускались по тонкому стану смотрела на него хитро, лукаво и очень довольно. Улыбка Швагенвагенса становится нежной, едва взгляд скользит на едва округлившийся живот.
— Может ты права. — Признаёт он. Будь это кто-то другой, он бы никогда не признался в этом, но только не ей. Блондин склоняется к девушке и мягко касается ее губ своими. Момент мог длится для них вечно, но на краю где-то слышится приближение байка. Точнее двух. Он отстраняется, на последок запечатав на её губах ещё один поцелуй и продолжает возиться с продуктами. В кухню влетает Виктория, такая радостная и взрывная, как и всегда.
— Здарова!
— Салам пополам. — Входя следом, здоровается Анна. Девушки едва вернулись из своего нового путешествия и бывшая Робинсович была рада их видеть.
— Привет. — Пенфесилия поднимается из-за стола, доедая сливу и кладя кость на отдельную тарелку, когда рыжая обнимает её, едва ли не сдавливая и заставляя задушевно захрипеть скорее от неожиданности.
— Вики. — Резко произносит блондин, улыбаясь своей извечной ухмылкой и по спине байкерши проходит озноб. Слишком сильно она её обняла, вот он и беспокоится.
— Рада тебя видеть. — Говорит брюнетка обнимает рыжую, пытаясь сгладить углы, а после синеволосую в ответ.
— Какой срок? Как только узнали, примчались сюда. — Известила её бывшая жена, едва они закончили расшаркивания, и опустила взгляд на живот.
— 25 неделя. Вам Ати рассказала? Я до последнего хранила тайну, хотела сделать сюрприз на рождество. — Она положила ладони на живот, а рыжая засмеялась такому раскладу.
— Да ты будто арбуз схавала, какой сюрприз, тут и так всё видно. — На её слова девушка покраснела, засмущавшись, она то думала, что выглядит не настолько большой и толстой.
— Что, такой большой? — Прижав ладони к щекам, она опустила голову, смотря на свой живот с досадой.
— Вполне обычный, это из-за того, что ты миниатюрная. — Глэм сразу влез в разговор, отставив от себя вторую банкую кукурузой, которую достал из пакета, слегка успокоив любимую. — На ужин ризотто. Останетесь?
— А то. — Вики хмыкнула довольно. Путешествовать, конечно, хорошо, но дома, с родными - лучше. — Давно я с пацанами не виделась.
— Они на верху, и вашу комнату никто не трогал. — Уведомила их Силия, после чего обе женщины вышли из кухни.
— Мелкие, а ну встречайте мамку! — Послышался её крик и Пенфесилия засмеялась от её энергичности. Пока все здоровались и обнимались, она прижалась к мужу, чтобы получить новую порцию ласки. В последнее время ей не хватало его внимания.
По началу было, конечно, сложновато. Глэм не знал, что делать и мог просто всё обосновать, все свои чувства. Но Силия брала на себя смелость. Она держала его за руку, обнимала, что вводило мужчину в ступор, даже просила поцелуи. Со временем, не сразу, лишь спустя пару месяцев, Себастьян первый обнял её. Тогда она выбирала макет будущего дома, ведь все активы и все деньги отца перешли к ней, в качестве компенсации. Просматривая очередной вариант, девушка застыла от того, как большие и тёплые ладони заскользили по её талии, а подбородок, в последствии, лёг на её плечо. Спине стало горячо, как и сердцу.
— Что делаешь? — Спросил тогда Глэм. Она слегка повернулась и жестами рассказала, что хочет построить новый дом для всех них, чтобы комната была даже у Чеса, если бы он хотел остаться на ночь. А потом, едва подрагивая рассказала, что хочет сделать операцию на горле. Она хочет говорить. — Замечательная идея. — Шептал её будущий, тогда, муж и мягко поцеловал её в шею, шокируя. С того момента он стал более открытым. Его ладонь поглаживала сыновей по волосам, держала за плечо, в поддержке. Пальцы перебирали её волосы, когда они вместе садились смотреть фильм.
И сейчас, едва она приблизилась, он переключил всё своё внимание на жену. Как он был счастлив видеть её, обнимать, знать, что она рядом и с ней всё хорошо. Вечерами, уже живя в новом доме, они вместе выбирали книгу, которую хотели почитать. Силия присаживалась в кресло, а Глэм, к её стыду и смущению, разминал затёкшие женские ноги, пока сама их обладательница читала новую главу книги. Иногда к ним присоединялись Ди и Ати, ещё реже Хэви, тот больше любил бывать с Вики, ведь с ней не соскучишься.
— Прости. — Часто говорит Глэм и не всегда понятно за что, но чаще всего это было за то, что он не узнал всё раньше и не помог. Его голос тихий, а губы, касающиеся её лба — холодны.
— Тш. Я люблю тебя — Тихо шепчет девушка ощущая безграничное счастье, находясь в родных объятиях. Где-то на периферии сознания слышится смех их семьи, что встретилась спустя долгое время и нет ничего лучше чем это.
***
Отец девушки? Ну, Глэм навёл свои справки и назначил встречу нескольким зэкам, у которых были семьи. Он расссказывал про отца девочки, при этом передавая круглую сумму на содержание семьи эти парней. Они, конечно, были благодарны и деньги семья получила. А жизнь ублюдка превратилась в ад. Виктория же смогла связаться с некоторыми друзьями, которые отбывали небольшой срок и, в итоге, можно было со спокойной душой забить на мерзкого типа, которому ни жить, ни умереть не дадут.
