***
Она пожалуй никогда не видела такого плоского живота и так сильно выпирающих подвздошных косточек. На каждой вытатуировано по миниатюрному сердечку. Диля доëбывалась, когда узнала, а ты пассив или актив? Дубина и есть дубина, у Громовой не было ни сил, ни желания объяснять, что лесбийский секс работает не так. У женщин нет члена, и на тридцатом году жизни она впервые об этом жалеет - на старпон Разумовская не согласится. Она вообще не по физическому проникновению - она предпочитает залезать в голову, глубоко, сука, по глотку, до выступающих слëз и рвотного рефлекса. Громова предпочитает в отместку трахать еë пальцами, кусать так, чтобы синяки не сходили неделю, таскать за волосы, шелковистые, блять, пахнущие дорогим шампунем, дорогим кондиционером, дорогими духами. Подаренные Громовой стоят у зеркала не распакованные. На коробке давно пора собраться пыли, но автоматизированный клининг старательно подчищает все поводы выебать мозг - у них это можно только Разумовской. В еë квартире вообще никаких признаков течения времени: не скапливается пыль, не прокисает молоко, не скрипят петли, не сыпется штукатурка. Разумовская живëт в своей, альтернативной реальности, вот, наверное и не замечает, что один вечер, в который мокрая, замученная, как дворовая псина, женщина принесла ей с потом и кровью выбранные духи тянется уже с пару месяцев, и подарок можно было хотя бы для приличия открыть. Громова проклинает тот вечер, как и каждый вечер после, как проклинала вечера до их встречи, но на фоне происходящего пиздеца старые проблемы той, скучной жизни кажутся жестокой шуткой. Пиздец, блять, хрипит, закашливаясь дымом, Юлик, была бы гетеро, встречалась бы с тобой, бля буду. А с чего ты взяла, что я бы с тобой встречался - усмехается журналист, и она давит окурок об руку, пока Пчëлкин не смотрит. Непозволительно женщине быть такой дурой, особенно сильной, независимой, статистика, табельное, пинать в живот подростков на митингах, всë можно, но вот дурой - нельзя. Юлик хороший, наверное, лучший из тех, кого Громова знает во всëм еë ëбаном женском окружении, но сука, как и все журналисты. Будь я тëлкой, может на тебя и повëлся бы - и ерошит жжëные красные волосы. Щелчок селфи на память и уткнуться в шею, не так как с Разумовской, (впору еë фамилию уже цензурить, заебала всплывать так часто) размеренно и полностью отдавая контроль, в приглушëнном свете отросшая чëлка даже может сойти за рыжую. Диля приносит рапорт, педантично складывает на стопку таких же, выравнивает уголок к уголку, ровные холодные буквы и тëплый взгляд, контраст не работает и чëтко проговаривает - ты знаешь, если что, отправлю - не вслух. Зажимать стажëрку в туалете - ну совершенно не то, но от неë пахнет ебучими духами и, закрыв глаза, можно представить, что Разумовская всë же открыла коробку. Брючки оверсайз, почему-то выглядят правильно, подчëркивая всë что надо, а в зеркале практически такие же подчëркивают только то, что Громова одевается в секонде и то, что Разумовская носит скинни. Разумовская носит скинни только чтобы выбесить, портупеи, рубашки с мелкими пуговицами, почему-то у бюстгальтера застëжка спереди, всë, чтобы раздеть было максимально трудно. Волкова снимает джинсы легко, одним слитным движением обнажая мысль - в этой грëбаной жизни вокруг слишком много женщин. С Громовой она еë потасканые, дырявые совсем не по моде, брюки не снимает, лапает через них, прямо так, не выпуская из рук сигареты, рот тоже можно не открывать, всë равно столкнëшься зубами с жестокой реальностью чужих клыков. Когда на шее заболит ненужный, постыдный синяк, опять вспомнить Разумовскую. Чокер Громовой не пойдëт, только напомнит в очередной раз о судьбе цепной псины режима, водолазки - слишком строго, слишком тесно, слишком утонченнно. Ты не волк, Громова, ты именно что собака. Собакам - кости. Она пожалуй никогда не видела так сильно выпирающих подвздошных косточек. На каждой вытатуировано по миниатюрному сердечку.***