Завещание фараона

Плавание шло успешно, и одиннадцать дней истекали. Позади остались прекрасные шумные города Кипра и Крита с их удивительной самобытной архитектурой и общительным народом. И если на Кипре полисы ещё напоминали финикийские, то на Крите уже чувствовалось дыхание близкой Эллады. Товары в трюмах униеры менялись со сказочным разнообразием: тонкие вина Кипра, мечи, щиты и знаменитые «кабаньи» шлемы Крита, партия слоновой кости из Ливии – перекупленная у египетских торговцев во время последней стоянки, – персидские муслины, сирийское оружие, египетские яды и кинжалы, украшения чеканки знаменитейших ювелиров… Был даже очень редкий товар – невольницы из далёкой Индии, которых финикиец купил втридорога, чтобы потом впятеро поднять цену на афинском рынке. Берега Крита остались позади. Финикийский корабль летел к последней стоянке в этом путешествии – Афинам. Столица Греции… До неё уж было недалеко. Ранним пасмурным утром одиннадцатого дня Агниппа вышла на палубу. Корабль, подгоняемый свежим ветром и сильными взмахами вёсел, уверенно шёл вперёд. В небе с пронзительными криками кружили чайки. Значит, земля близко. «Что? Очередной остров – или материк?..» – гадала девушка. К ней тихо подошёл её советник. - Долго ещё, Мена? – не оборачиваясь, спросила у него царевна. – Я уже дождаться не могу, вся извелась! Старик с улыбкой пожал плечами. - Как я могу судить, о пресветлая? Я плавал на египетских кораблях и всё ещё не привык к скорости финикийских. Судя по всему, мы на подходе. - Ты ведь бывал в Греции? Мена почему-то немного помолчал – и ответил односложно: - Да. - Какая она?.. – с засиявшими глазами обернулась к нему девушка. Бывший лазутчик фараона вздохнул. - Увидишь. - Что с тобой?.. – встревожилась его приёмная дочь, всматриваясь в помрачневшее лицо Мена. – Тебе нехорошо? Он скупо улыбнулся. - Прости, Агниппа. Просто вспомнилось… Знаешь, из Греции в Египет мы возвращались тем же путём, что идёт сейчас этот торговец: через Крит, – и там я… – он запнулся. – Там один мой друг купил твою мать в подарок фараону. - В подарок! – горько усмехнулась Агниппа. Мена тяжело вздохнул. - Она очень тосковала… Всё подходила к корме и долго, с болью, смотрела в сторону Греции. А видела бы ты, какое отчаяние наполнило её взгляд, когда море скрылось за излучиной Дельты! Она плакала, Агниппа… - Она была незнатная? - Да, простая афинянка. Если бы она была знатной, её выкупили бы родные, о царевна. - Она красивая была? В глазах Мена засиял странный свет – нежность, смешанная с неизбывной тоской. - Очень, – тихо ответил он. – Лучистые синие глаза… Я никогда и ни у кого не видел больше таких. И волнистые волосы, лёгкие, будто пух – как у тебя. Она напоминала мне маленькую горную козочку из волшебной сказки… – Он снова тяжело вздохнул и, запрокинув голову, долго смотрел в небо, почему-то часто моргая. – Она после родов всего два часа прожила, – неожиданно, как-то невпопад, закончил он. - А кого она хотела, девочку или мальчика? – с любопытством спросила Агниппа. - Электра хотела мёртвого ребёнка. Царевна остолбенела. - Как?.. – еле смогла прошептать она. - Чтобы не мучился, – коротко ответил Мена. - Боги! – резко отвернувшись, чтобы он не увидел её лица, прошептала Агниппа. – Исида! Как она была мудра, как добра ко мне… Смилуйтесь над ней на суде Осириса! Воцарилось молчание. Агниппа думала о матери, но вскоре мысли девушки снова вернулись к Греции, «её Греции», как царевна мысленно уже называла Элладу. Мена любовался своей приёмной дочерью. Почти месяц тревог, странствий, блужданий, ночёвок где придётся… и вот – всё подходит к концу. Скорее бы! Вот-вот на горизонте должны показаться берега Аттики – одной из многочисленных областей Эллады. Там ждёт его и Агниппу тихая, безвестная, спокойная жизнь. Девочка как никто заслужила её! Только бы быстрее… Гул ветра в туго натянутом парусе, плеск волн, мерные удары вёсел по воде, крики чаек… Тучи постепенно расходились. Начало подниматься солнце. Оно поднималось величественно, заливая всё вокруг своим золотым светом, наполняя яркими красками: ясное небо стало глубоким и голубым, море – бирюзовым, сияющим ослепительными бликами. Эта прохладная бескрайняя стихия, которую тревожил их корабль своими вёслами и разрезал острым носом, как-то вдруг начала казаться тёплой и нежной. А само солнце! Лучистый полудиск, что медленно поднимался из вод – не всесжигающий огненный лик Амона, а лучезарный венец Гелиоса, въезжающего на небеса в золотой колеснице… Вдруг вдалеке, прямо по курсу их униеры, на границе неба и моря, вспыхнула некая сияющая точка, похожая на звезду. Сперва Агниппа приняла её за один из бликов на воде, но огонёк рос, блестел всё ярче – и на него вскоре стало так же больно смотреть, как на солнце. Свет будто вырастал из моря, подобно гигантской свече-колонне – и корабль шёл прямо на него. Агниппа смотрела на это диво широко распахнутыми глазами, в которых страх смешивался с изумлением и восхищением. Наконец она смогла понять, на что похож этот светоч – на наконечник огромного копья. А вот показалось над волнами и древко… Девушка не выдержала. - Мена, что это?! – воскликнула она, резко повернувшись к своему многоопытному советнику. Тот был спокоен. И улыбался. - Греция, – просто ответил он. – Мы на родине твоей матери, Агниппа. Это копьё огромной статуи богини Афины, стоящей на холме над городом. Оно служит маяком для судов. Его сделали из отполированной бронзы, и солнечный свет, что отражается от его наконечника, виден мореходам издалека. Скоро покажутся Афины – и порт Пирей. Греция, Агниппа, Греция! Девушка радостно вскрикнула и повернулась к корме, желая в последний раз кинуть взгляд на ещё подёрнутую лёгкой туманной дымкой бесконечную даль – из которой она бежала, несмотря ни на что. Даль, скрывшую жестокий Египет и продажную Финикию… И переменилась в лице. Глаза беглой царевны от ужаса распахнулись неимоверно широко, и девушка побледнела. - Мена, смотри! – крикнула она, невольно схватив своего советника за руку и крепко сжав её. Он повернулся на возглас своей воспитанницы – и обмер. За кормой, вынырнув из полупрозрачного тумана, на горизонте показались двенадцать финикийских судов. Не близко, но и не так далеко, чтобы нельзя было различить два ряда вёсел и некоторые особенности постройки, позволявшие им легче держаться на воде и быстрее плыть. Было заметно, как хищно вытянуты вперёд их длинные носы, каким ровным строем они идут, как мерно, весло в весло, следуют взмахи – и, взглянув на это, каждый мог бы точно и уверенно сказать, что это военные биремы. - М-может, это не за нами? – тихо и робко спросила девушка. - Нет, - твёрдо ответил её советник. – Это именно за нами! Это не может быть не за нами. Вспомни: мы – единственный корабль, который выскочил из порта за секунду до его закрытия. - Боги, боги! – Агниппа в панике начала заламывать руки. – Мена, что нужно делать?! - Положиться на богов, о царевна. И заплатить нашему доброму хозяину, чтобы он ни минуты лишней не задержал нас на борту по прибытии в порт… если мы до него доберёмся, конечно. Этим я сейчас и займусь: заплачу ему оставшуюся сумму, а заодно обращу его внимание на погоню. А потом оседлаю наших коней. Будь готова и ты. Собери наши вещи в сумки и принеси мне, чтобы я приторочил к сёдлам. С этими словами египтянин быстро направился вниз, к каютам – за деньгами. Агниппа последовала за ним. А впереди уже вставали холмистые берега Эллады – с прекрасным городом, что раскинулся на их склонах – среди лесов и лугов, полей и рощ, на отрогах Геметского горного хребта. На биремах тоже заметили торговый корабль – и поднажали. Минуты через две военные корабли приблизились настолько, что можно стало различить рисунки на их парусах – знаки бога Мелькарта, военные эмблемы Тира. Строй бирем изогнулся полукольцом, и они ещё прибавили ход, собираясь взять униеру в клещи, а затем окружить и остановить. В этот момент на палубу и выскочил уведомлённый Мена об опасности хозяин – закончив все расчёты с пассажиром. - Ашторет!.. – вскричал он, воздев руки к небу. – Пираты совсем обнаглели! Под наш царский флот маскируются! В прибрежных водах Эллады промышляют! Куда катится этот мир?! Разбойники, вам нужен мой груз?! – финикиец с отчаянием дёрнул себя за бороду – и стремительно обернулся к гребцам. – Ну-ка, поднажмите, ребята!.. Поднажмите!.. Эти ж бандиты вас в рабство продадут!.. За свободу, ребятушки, за свободу! Ударим вёслами!.. Быстрей!.. Дружно! Сильнее! Уже видно Афины, мы успеем! Давайте, давайте! – орал он, срывая голос и бегая вдоль скамей по палубе. – Нам бы только этот мыс обогнуть, а там уже и Пирей! Ну же, ну, ребятки!.. Кормчий, не спать!.. Твёрже рули держать! Гребцы, напуганные угрозами потерять свободу, утроили усилия, и заработали вёслами как никогда. Униера рванулась – и вырвалась из тисков. На биремах тоже поднажали – и беглецов вновь начали догонять. - Ну! Ну! – орал хозяин. – Держать темп! Мы сможем!.. Сможем!.. Немного осталось, друзья, немного!.. Уключины скрипели от непосильной нагрузки. Корабль летел. Нос его зарывался в волны, поскольку на такую скорость волнорезьбы его не рассчитывали. Вода вокруг бортов пенилась, и униера неслась, как дикая лань от собак. Гребцы покрылись потом с ног до головы – лицо, шея, плечи, спина и грудь, – бедняг словно окатили из ведра. Купец сорвал голос. И, похоже, ценой безумных усилий им на какую-то минуту всё-таки удалось развить и удержать скорость военной биремы, потому что преследователи отстали на две гхальвы . Корабль обогнул мыс, и перед беглецами открылась огромная гавань с беломраморными причалами и чернобокими кораблями, что лениво покачивались у блестящего пирса, наводнённого пёстрой шумной толпой. Биремы сзади вновь начали нагонять… И в этот момент из порта стремительно вылетела стройная греческая триера и величественно прошла между преследуемыми и преследователями. Биремы покорно остановились, пропуская её – ибо не пропустить военный корабль Греции, госпожи морей, равнялось самоубийству… да ещё и в виду главного греческого порта. Все знали, что у каждой триеры, военного корабля Эллады, выходя из острого носа, скрывалось под водой страшное пятиметровое металлическое лезвие – острое, как бритва. Это позволяло грекам на расстоянии пробивать борт противника, самим оставаясь на относительно безопасном расстоянии. А ещё у греческих судов был киль, ускорявший их ход и придававший устойчивость. Что же до триер, то они насчитывали четыре яруса: первый – палуба, а на трёх нижних размещались гребцы. Таким образом, триера обладала тремя рядами вёсел с каждой стороны, что несказанно ускоряло её ход. Сто восемьдесят вёсел, не считая кормовых! Разве удивительно после этого, что все прочие корабли убирались с дороги греческих триер! Никого не было сильнее эллинов на море, да никто и не смел оспаривать у них это первенство. Пока триера, подняв два верхних яруса вёсел, на одном третьем, будто издеваясь, медленно проходила перед финикийскими биремами, купец успел войти в порт и бросить якорь. Судно хорошо просмолённым канатом привязали к пирсу, с хлопаньем свернули парус и убрали реи. Вёсла втянули в борта и уложили на палубу – сохнуть. Мачта уже не возвышалась над головами, а лежала, снятая, вдоль борта. Только когда униеру таким образом подготовили к долгой стоянке, хозяин позволил матросам спустить сходни. А у причала уже покачивались биремы финикийцев, и на их палубах тоже суетились, готовя солдат и коней к высадке на берег… Не дожидаясь последствий, Мена и Агниппа, что давно вывели своих скакунов из трюма, осторожно свели их по сходням на пирс. А там – в сёдла и сразу в галоп, не разбирая дороги. Только искры брызнули из-под копыт. Вслед беглецам полетели возмущённые крики прохожих. Так, провожаемые негодующими возгласами, всадники влетели в Длинные Стены, меж которых лежала дорога из порта в город – сто сорок шесть греческих стадий в коридоре серых стен, средь испуганно шарахавшихся людей. Спустя полчаса всадники промчались через ворота Афин – города беломраморных храмов и домов знати – и серых каменных домишек простых граждан. Здесь, под недоумевающими взглядами часовых, Мена и Агниппа остановили коней. Сирийский скакун советника оставался свеж и спокоен, а финикийская лошадка царевны потемнела от пота и, зло всхрапывая, встряхивала головой. - Ну, кажется, оторвались… - Мена устало вытер лоб. Девушка только облегчённо выдохнула… и тут за их спинами, издалека, вновь послышались возмущённые крики, свист, гик и конский топот. И – выкрики на финикийском: «Скорее! Скорее! Они не могли далеко уйти! В Длинных Стенах им некуда свернуть!» - Быстрей! – бросил Мена, рванув за повод своего коня. Агниппа последовала за ним. Здесь, на городских улицах, где нельзя было разогнаться, её конь не отставал от сирийского жеребца. - Вон они! – раздалось сзади. Агниппа только сильнее хлестнула своего золотисто-буланого. Лабиринт улиц… Дома, сады, какие-то общественные здания… Опять возмущённые, орущие вслед проклятья прохожие… Запах лавра, запах моря… Ровный, звонкий булыжник мостовой под копытами – ослепительно белый под лучами высокого солнца. И все улицы – в гору, в гору, в гору… - Куда мы скачем, Мена?! – крикнула Агниппа в спину своему советнику – по-персидски, чтобы преследователи не поняли их разговора. - К Парфенону! – оглянувшись на скаку, бросил Мена. – Это недалеко: за городом, на холме. Мы скроемся в храме богини Афины. - Ты думаешь, это нам поможет? - Да! У эллинов такой обычай: те, кто просит защиты у богов – неприкосновенны! - Но… - Пригнись к шее коня, о царевна! И снова, как семнадцать дней назад, в далёком Египте, ветер свистит в ушах, бьёт по лицу жёсткая конская грива – и совсем иначе, необычно звонко, стучат по булыжнику копыта, выбивая каскады искр. И вновь сзади крики погони и топот. Только на сей раз он не отдаляется, а неумолимо становится всё ближе. Увы, финикийская лошадь – это не сирийский скакун… Как бешено стучало сердце Агниппы – быстрее бьющих по мостовой копыт! Как виденье, промелькнули ворота Афин, и дорога уже серебристой змеёй вьётся среди зелёных весенних холмов с тут и там разбросанными валунами, карабкаясь вверх. И совсем недалеко, почти в трёх стадиях – белеют стены акрополя. За городом кони пошли во весь опор. Земля стонала под ударами копыт. Всё выше и выше. Конь Агниппы покрылся пеной, пытаясь идти вровень со скакуном советника – хотя Мена и старался сдерживать его. Увы, ещё на корабле царевна наотрез отказалась меняться с ним лошадьми, потому что, как сказала девушка, она всё равно не знает, куда ей направляться в Афинах, и не видит смысла опережать Мена. И неужели он думает, что она способна его бросить, спасая свою шкуру, пока он будет прикрывать её бегство – один против толпы?.. Ни за что! Отсюда, с вершины холма, открывался потрясающий вид на сверкающее под солнцем море и прибрежные скалы. Но беглецам некогда было наслаждаться его красотой, Агниппа даже не чувствовала жары – она просто всем существом своим ощущала, как падает под конские копыта дорога – и нахлёстывала бока своего несчастного жеребца. В конце концов, ей досталась вовсе не плохая лошадь. Такая же, как у всех солдат Финикии. Не лучше, но и не хуже. Поэтому с трудом, но девушке удавалось держать погоню на расстоянии. Беглая царевна так долго всего боялась, а вот теперь страх куда-то исчез, пережил сам себя. Осталось только одно сумасшедшее желание – жить. Месяц назад, в Ниуте, она желала умереть вот так: на всём скаку, чтобы стрела в спину – а стрелы уже наполнили своим зловещим пением воздух, – но Агниппа уже не хотела умирать. Умирать теперь, когда цель достигнута, здесь, на родине своей матери… Нет! На всём скаку кони влетели в ворота акрополя, промчались по улочкам между храмами, пронеслись через агору – площадь для собраний – и сквозь приземистые ворота в мраморной стене ворвались в пустынный внутренний двор беломраморного, стройного колоннами Парфенона. Здесь стояла удивительная тишина, нарушаемая только щебетом птиц, но сзади, с агоры, настигали крики и топот погони. - Быстрей! – крикнул Мена. Беглецы спрыгнули с сёдел – и тут Агниппа, холодея, поняла, что не может сделать ни шага. Ноги словно одеревенели. От ужаса сердце словно рухнуло куда-то вниз, в ледяную пустоту. Никогда прежде ей не становилось так страшно. - Мена!! – с отчаянием крикнула она – и услышала топот погони в воротах. Совершив немыслимое усилие, царевна на ослабевших, подгибающихся ногах вбежала следом за своим советником в прохладный полумрак пустынного Парфенона. В царящей здесь тишине их шаги гулко раздавались под сводами, взлетая ввысь, туда, откуда через прозрачный, чуть не светящийся мрамор лился в зал свет солнца. Посреди храма возвышалась статуя прекрасной женщины-копьеносицы в высоком шлеме, изваянная из бронзы и слоновой кости. За нею, в полутёмной глубине, скрывался второй ряд колонн – более приземистых, за которыми, наверное, находился вход в служебные помещения. Агниппа затравленно озиралась, чувствуя себя в ловушке. - Что делать, Мена?! – крикнула она. - Беги к статуе, обними её подножие и не поднимай головы, - коротко велел советник. – Это значит, что мы просим защиты у Афины, и её жрецы вступятся за нас. Быстрее, не стой же, о царевна! У портика уже раздавались крики – погоня подскакала к храму и сейчас, переругиваясь, решала, что делать дальше: следовать ли за беглецами в Парфенон или нет. Кто-то кричал, что у них приказ и что царь строго спросит, кто-то отвечал, что им не платят за стычку со жрецами и что никакого жалования не хватит, чтобы оплатить лично его отсидку в греческой темнице за святотатство. Пока шла эта перебранка, Агниппа, поскальзываясь на бронзовых плитах пола, кинулась к подножию статуи Афины и обняла его. Рядом распростёрся Мена. Агниппа так крепко прижалась к покрытым слоновой костью стопам, словно в них заключалась самая её жизнь. Со слезами на глазах египетская царевна молила эту неведомую ей богиню о защите, потому что родные боги – те, которым она молилась, алтари которых украшала – эти боги требовали её жизни, и только в этой неизвестной, чужой богине Агниппа теперь могла найти спасение. И она молила о нём со всей пылкостью юного сердца. Крики и шум у портика стали громче – и в храм, прямо верхом, въехало человек двадцать. Все вооружены копьями. Остальные остались во дворе, не дерзнув оскорбить храм Паллады. - Вот они! – раздался чей-то возглас. Сердце Агниппы сжалось. И тут из-под одной из задних арок раздался твёрдый и властный голос, в котором звучали гневные нотки: - Кто вы такие, нечестивцы, что осмелились въехать в святилище великой дочери Зевса на лошадях?! Вон отсюда, безбожники, или вы в полной мере получите наказание и от бессмертных, и от людей! Будь вы хоть трижды чужеземцы, но надлежит чтить и чужих богов – в особенности богов той страны, в которой вы находитесь! Жрецу ответил наглый, развязный голос: - А ты кто такой, жрец, что указываешь нам? Самоубийца? Какой смелый, а, ребята?.. Ответом стал дружный смех. Финикиец продолжал: - Не волнуйся. Нам ничего не нужно в твоём храме, только эти двое. Мы заберём их и уйдём отсюда. А на будущее – знай своё место, жрец, и не лезь в дела воинов! - Я не вижу воинов, я вижу разбойников! – не смутился и не отступил священник. – Что же до этих людей, то они ищут помощи у великой богини, и вы не получите их. Убирайтесь отсюда! И из храма, и из страны! А если вы думаете, что жрецы богини-воительницы не умеют обращаться с оружием, то вы жестоко заблуждаетесь. Итак, если вы сейчас же не выйдете вон, то вам придётся столкнуться с воинами храма. Те из вас, кто выживет после этого, предстанут перед судом и будут либо казнены, либо отправлены рабами на каменоломни. Стража! За спиной жреца из храмового сумрака выступил ряд молчаливых фигур с копьями и мечами. Священник, единственный безоружный, облачённый в белые одежды, сурово взглянул на смутившихся финикийцев. Те, ни слова более не говоря, развернули своих коней и покинули Парфенон. Жрец вышел за ними. - Вы сегодня же должны уехать из города, иначе я все Афины подниму против вас. Я не дам в обиду людей, которые просят покровительства Паллады. Старший, заметно поумерив свой гонор, почтительно обратился к святому отцу: - Твой гнев справедлив, о жрец, но выслушай и нас. Эти люди преступники, и за них назначена высокая награда. Они бежали из Египта, и царица Нефертити, а также царь Бел приказали нам… Жрец не пожелал даже дослушать. Нетерпеливым жестом он прервал финикийца. - Чтобы мальчик и старик были преступниками? Верить ли мне ушам своим? Впрочем, даже будь они трижды убийцами, ворами либо заговорщиками – они просят защиты у Афины, а боги выше всех людских дрязг. Если здесь замешаны цари – так пусть Нефертити отправит к Агамемнону послов: как положено, с дарами. Воистину, Греции нечего бояться Египта – она не уступит ему в могуществе. Если же солнцеподобная считает иначе, то боевые триеры очень скоро умерят её пыл и жажду спора с богами. Ступайте, несчастные, и да простят вам Олимпийцы сегодняшний день! Финикийцам ничего не оставалось, кроме как развернуться и покинуть акрополь. Вскоре и их корабли отплыли из Пирея. Они везли полученный ответ Белу и Нефертити. Как правильно сказал кто-то из финикийского отряда – никаких денег не хватит, чтобы оплатить заточение в тюрьме… Едва солдаты Бела покинули двор Парфенона, жрец вернулся в храм, а стража удалилась. Под сводами святилища вновь воцарилась тишина, лишь щебетали ласточки. Свет солнца лился сквозь портик, блестя бликами на бронзовых плитах пола и на позолоченной одежде Афины. Агниппа подняла взгляд – и увидела над собой увенчанную шлемом голову богини, её чистые синие глаза и ясный лоб. А какой взор! Царевне он показался и ласковым, и мудрым, и спокойным… и немного печальным. Богиня словно говорила: «Девочка, девочка… Сколько тебе ещё придётся испытать… Но не бойся. Всё – к лучшему». И тут Агниппе показалось, что статуя грустно улыбнулась уголками губ – и покачала головой! Царевна коротко вздохнула и потеряла сознание. Жрец тихо подошёл к ним, нагнулся и мягко положил руку на плечо Мена. Советник услышал его негромкий, необыкновенно добрый голос: - Встаньте, чужеземцы. Ваши враги теперь далеко отсюда, вы в безопасности. Не бойтесь ничего – вы под высоким покровительством Афины Паллады, и здесь, в её городе, с вами не случится никакой беды. Встаньте. Мена поднялся. Агниппа продолжала лежать, обняв ноги богини. Мена склонился над своей приёмной дочерью. - Агниппа? Агниппа, что с тобой? – встревоженно позвал он. – Всё кончилось. Мы в безопасности. Не дождавшись ответа, старик взял царевну на руки. - Она без сознания! – воскликнул он. - Это девушка?.. – изумился жрец. – Бедняжка, сколько же ей пришлось пережить… - Да, мы пережили немало, - задумчиво ответил египтянин. – Но прошу, помоги ей. Жрец извлёк из складок своего хитона маленький хрустальный флакон с какой-то жидкостью, отвинтил крышку из золота и поднёс к ноздрям царевны. Та глубоко вздохнула, веки её затрепетали – и она открыла свои чёрные очи. И сразу тревожно взглянула на Мена. Старик улыбнулся – радостно и ободряюще, с блестящими от слёз глазами. - Всё! Всё! – выдохнул он. – Всё кончилось, дочка, всё! Мена бережно поставил Агниппу на ноги. Девушка какую-то секунду стояла, словно не веря, а потом, когда полностью осознала, что всё кончилось и всё позади, такой груз свалился с её души, что царевна не выдержала. Слёзы потоком хлынули по её щекам, она обвила своего верного советника и приёмного отца за шею руками – и разрыдалась у него на груди. И эхо Парфенона разносило её рыдания под сводами храма – вместе со щебетом ласточек и рокотом далёкого моря. И ветер задувал через портик, и нёс с собой запахи нагретой земли, травы, луговых цветов… Запахи лета. И было в этом что-то извечное, глубокое, как корни самого бытия. Спокойствие и умиротворённость царили здесь. Мена обнимал девушку за вздрагивающие плечи и улыбался сквозь слёзы. А жрец, глядя на них, молча размышлял, сколько же пришлось пережить этим людям и какие же испытания выпали на их долю. И говорил сам себе, что ни за что на свете не хотел бы пройти через то, через что довелось пройти им. - Странники, - сказал он наконец. – Я хотел бы знать, кто вы. Мена опомнился. Агниппа перестала рыдать. - Мы, - начал Мена, прижимая к себе тихо всхлипывавшую царевну, - бежим из Египта. Мы принадлежим к кругам самой высшей знати. Я приёмный отец этой девушки. Кроме меня, у неё никого не осталось. По матери она афинянка, и я хотел бы знать, может ли она рассчитывать на ваше гражданство. Жрец чуть улыбнулся. - Гражданство получить не так просто, но, в принципе, вы оба имеете на него право – поскольку вас изгнали с вашей родины. Вы должны безвыездно прожить в нашем городе два года и заниматься каким-нибудь ремеслом, полезным для людей. Поскольку мать девушки, как ты говоришь, была афинянкой, а значит, имела право приобретать тут недвижимость и землю, то я могу помочь купить для твоей приёмной дочери небольшой дом. Ну что ж… - он вздохнул. – Я не буду расспрашивать о всех ваших злоключениях, ибо вижу, что вам тяжело вспоминать об этом. Зачем же заставлять человека вновь переживать всё плохое, что он пережил однажды?.. Но вы, верно, голодны? Приглашаю вас разделить с нами нашу скромную трапезу. - Благодарю тебя, о жрец, - поклонился на персидский манер Мена. – Мы с удовольствием принимаем твоё приглашение. Как ты считаешь, Агниппа? - Да, разумеется! – с улыбкой ответила царевна. – Я очень голодна. И я так благодарна тебе, жрец, за спасение! Священник вновь улыбнулся. - Что ты, прекрасная! Я лишь исполнил закон Олимпийцев и веление своего сердца. Идёмте же. Жрецы уже ждут нас. А после трапезы мы обсудим, как вас устроить в Афинах.

Конец первой части

Примечания: Две гхвальвы - пятьсот метров. 1 гхальва (халдейская мера длины, применяемая в том числе в Финикии) равнялась 230,4 м. Греческий стадий равнялся 178 м. Иными словами, протяжённость Длинных Стен составляла 26 км. В трёх стадиях – в полукилометре.