Прямой эфир.

— Мне очень тебя не хватает сейчас, — жалобно скулит в экран телефона, внимательно рассматривая мое сонное лицо, — ты сильно устал? Сильно, очень. — Не скучай, малыш, ты же знаешь все, — улыбаюсь и буквально вижу, как тебе становится чуточку теплее, — устал немного, но ночью поеду на студию, доработать аранжировки и сразу в Киев, — и тихонько, напоследок, — домой. Если бы ты только знала, как это «домой» греет мне душу. Если бы только знала, как много я готов отдать за то, чтобы там, дома, уснуть на твоих коленках, утыкаясь носом в тёплый живот, пока ты распускаешь мурашки по всему моему телу, перебирая волосы. Что ты нашла в этих нелепых кудрях, я не знаю, но я готов отрастить их до пояса, лишь бы тебе нравилось. Ладно, до пояса может и не готов, конечно. — Даник, у меня эфир через 5 минут, если хочешь, заходи, — киваю и усмехаюсь, вспоминая, как выводил на эмоции, когда писал комментарии тебе с фейкового аккаунта. И как потом смеялись с тобой до боли в животе, перечитывая их до утра. Это наша маленькая тайна, так ведь? — Давай, малыш, — машу рукой и не имею совершенно никакого желания прекращать наш с тобой вечерний «ритуал» в виде долгой беседы по видеосвязи, пока ты не начнёшь засыпать, — и помни, что я всегда рядом, ладно? Ты жалобно мычишь в трубку, складывая губки и делая взгляд жалобным и просящим. Это запрещённые приемы, Кароль. Ты же знаешь, что я не могу перед ними устоять. Прощаемся долго и ты тут же заводишь эфир в Инстаграмме, куда я умудряюсь зайти одним из первых, вызывая твою загадочную улыбку, как только ты наткнулась на знакомый ник. Знакомый только тебе. Открыто смеюсь с того, как умело ты игнорируешь все вопросы, связанные с нами, лишь несколько раз упомянув мое имя. Конспираторша моя. Интересно, тебе ещё самой не надоело? Кто-то пишет о ленивых зрачках и я вижу, что ты читаешь вслух, просто потому что сразу не поняла, что имеется в виду. Особенно, зная твою память на тексты собственных песен. — Ленивые зрачки… — произносишь, улыбаясь и несколько раз запинаясь в двух словах, — ленивые зрачки в Румынии, — и я снова улавливаю то, что ты прячешь от всех под масками радости и веселья. От всех, но не от меня, и ты прекрасно об этом знаешь. Нотки грусти и дикой тоски проносятся стрелой сквозь экран, прямо мне в сердце. Я ненавижу, когда ты такая, а я просто смотрю в экран и даже сказать сейчас тебе ничего не могу. Я так давно тебя не видел, что ещё немного и просто начну сходить с ума в этой огромной пустой и холодной квартире. Я так больше не могу. Мы так больше не можем. Даже не забочусь о том, чтоб заранее поискать билеты на самолёт, зная, что стоит мне в аэропорту приспустить очки и все, что мне нужно тут же найдётся. Обычно я этим не пользуюсь, но сейчас это крайняя необходимость. Ну, точнее, я так думаю. Водитель немного в шоке, да и я в принципе, тоже, чего уж тут скрывать, но я просто умру, если не увижу тебя сегодня. И плевать, что завтра будет гораздо больнее улетать обратно. Сейчас мне плевать. Еду по Киеву, когда часы переваливают уже за 11 вечера и думаю, что ты наверняка уже засыпаешь и мне придётся тебя будить и потом ещё долго-долго не спать. Вспоминаю, что вчера на экзамены должен был улететь Веня и корю себя за то, что эта мысль, хоть и самую малость, но радует меня сейчас. Потому что мне очень нужна ты. Вся. Без остатка. Машина съезжает на просёлочную дорогу в Зазимье, а пальцы начинают сильнее сжимать букет белых тюльпанов. Помню, что тебе очень полюбились маки, но в такое время я уже физически их не смогу найти, как билеты на самолёт, например. Свет в твоей спальне не горит, а окно подсвечивается лишь тусклым желтым светом твоего ночника. Все ещё боишься темноты, когда рядом никого нет. Я знаю. Все знаю. Сейчас ты наверное лежишь на левом боку и обнимаешь ногой одеяло, вместо того, чтоб укрыть им себя, в любимых коротких шортах и майке. Дрожишь ведь снова от холода, дурочка. А как только я постучу, ты обязательно что-то пробормочешь себе под нос так недовольно, что страшно станет даже Аркаше на втором этаже. Но ведь ты ничего ещё не знаешь. Здороваюсь с охранником, который без слов пропускает меня, к чему я с начала наших отношений, к слову, так и не привык. Лёгкий ветерок напоминает о том, сколько сейчас времени и я снова бросаю взгляд на часы. Черт, почти полночь. Я так не хочу тебя будить. Дергаю за ручку, обещая себе обязательно отругать тебя, если она вдруг решит мне поддаться, но ничего е выходит. Аккуратно и медленно жму на кнопку домофона, как будто он так будет звенеть тише и жмурюсь, мысленно отсчитывая удары собственного сердца. Слышу как щёлкает замок в двери тамбура и буквально кожей ощущаю, как ты застываешь перед монитором, гадая, приснилось это тебе или померещилось. Ни то, ни другое, открывай скорее. — Балан, ты совсем дурак? — слышу в динамике и смеюсь, ласково глядя в камеру, но хочу на тебя. — Что я должен ответить, чтобы ты уже открыла эту дверь? Три щелчка в массивном стальном зрачке и мое желание поскорее увидеть тебя осуществляется, взрывая все внутри меня. — Ничего не должен отвечать, я и так знаю, — плотнее запахиваешь махровый халат и бросаешься мне на шею, утыкаясь холодным носом в шею и сжимая пальчиками мой пиджак. Дрожишь вся и я готов послать к черту релизы, Румынию и команду, лишь бы остаться здесь и лично контролировать каждый твой шаг и то, насколько ты тепло одета. — Опять спала раскрытая, — шепчу куда-то в плечо и чувствую, как по тебе бежит волна мурашек, — доиграешься когда-нибудь. — Зато есть ты и мне уже очень тепло, — хитро улыбаешься и я забываю все, за что хотел тебя отругать, когда ты целуешь меня, беря мое лицо в ладошки, не отпуская ни на миллиметр от себя. Соскучилась. Я знаю, малыш. Не знаю, сколько прошло часов до того момента, как мы оказались в спальне, как доводили друг друга до исступления по очереди, как ты кричала в темноте мое имя и как я сжимал руками твое дрожащее тело. Лежим абсолютно счастливые и пытаемся отдышаться. Да, ради этого стоило сорваться к тебе вот так спонтанно. Да, я готов и не такой путь проделать, если финиш будет именно таким. Да, я до безумия тебя люблю и это чувство уже давно стало константой. Стало неким неизменяемым фоном для всего остального, что есть во мне. Почему фоном? Потому что без него во мне исчезнет все. Это даже не фон, это некая платформа что ли, с которой теперь начинается абсолютно все во мне. — Я так скучала… — переворачивается на живот, принимаясь пальчиком что-то выводить у меня на плече, пока я пытаюсь дотянуться, чтоб обнять ее. — Я знаю, но я все равно сильнее, — рассыпаю где-то в волосах, оставляя тут же поцелуй и вижу, как ты щуришься, как будто смотришь на солнце. И я так хочу, чтобы это не заканчивалось. В такие моменты, мне кажется, что я готов отказаться от всего и от всех, чтобы променять это время на бесконечные объятия с тобой. Скажете, одержимый? Скажете, и будете правы. Совершенно сумасшедше влюблённый и очень от этого счастлив. Потому что счастье — это найти, не искав. Найти в тот момент, когда потихоньку начинаешь мириться с одинокой старостью. Найти и раствориться в чувстве, наблюдая за тем, как все «до» тут же теряет своё нынешнее значение. Найти и полюбить. И знать, что это раз и навсегда. Точно знать.

***

Стоишь на пороге, едва касаясь носочками пола и виснешь у меня на шее, а я успеваю помечтать, что когда-то уменьшенная твоя копия будет проделывать все то же самое, а я никогда от этого не устану. — Совсем не можешь остаться? — тянешь так жалобно, что мне уже начинает казаться, что могу. — Малыш, чем быстрее я уеду, тем быстрее вернусь, — щёлкаю по носу, а ты морщишься и выдавливаешь улыбку, а я уже вижу слезинки в уголках твоих глаз. — Мне просто без тебя очень тяжело, сейчас… — сглатываешь и тяжело выдыхаешь, а у меня сжимается тисками сердце, — столько всего, и я… Я просто, мне кажется, не справляюсь. — Ты справляешься, ты же у меня сильная, — и ей богу, лучше бы я этого не говорил, потому что в ту же секунду, ты начинаешь трястись и рыдать в моих руках. — Я больше не сильная, — всхлипываешь и, кажется, впервые соглашаешься мне в этом признаться, — из-за тебя, — тыкаешь указательным пальчиком мне в грудь, опуская взгляд вниз, — появился весь такой в моей жизни, привязал к себе, а мне мучайся… И вот этой своей фирменной полуулыбкой сквозь слёзы ты режешь меня без ножа, а я лишь сильнее сжимаю тебя в своих руках, поглаживая по спине. Ты же знаешь, что мне тоже больно и тяжело. — Малыш, ну ты же все сама понимаешь, — из всех зол выбираю меньшее, хоть и ненавижу подобные фразы, потому что они ничего не меняют. Впрочем, как и любые другие слова. Целую тебя в лоб, когда ты лишь несмело киваешь мне в ответ. — Даник, я знаю все. Знаю, — теперь своим дрожащим голосом ты пытаешься успокоить меня, потому что совесть у тебя, помимо всего прочего, тоже есть, и, я бы даже сказал, в избыточном количестве, — просто очень скучаю. — Я люблю тебя, — шепчу без любых других слов, потому что они совершенно лишние и ты улыбаешься. — И я… Звони мне каждый день, ладно? Даже сегодня, — уже улыбаешься и мне становится чуточку легче. Целую в нос и медленно ухожу, пару раз оборачиваясь на твой тёплый, но очень грустный взгляд. Машешь мне напоследок и я закрываю калитку, садясь в машину. Но я очень скоро вернусь.